— Да где же тут проклятие-то? — спросил несколько озадаченный поповец. — На дрожди-то где проклятие? Проклятие на дрожди покажь ты нам!
— Изгидошася! Что означает, по-твоему, это самое слово? Как скажешь? — спрашивал молодого поповца седоватый дрождник и проговорил свои слова так властно и решительно, будто спорный вопрос о догмате на Вселенском соборе решал.
— Изгидошася?.. Ты говоришь: «изгидошася»…— начал было отвечать ему смущенный нежданным вопросом поповец. — А ну-ка, сам скажи мне, что такое означают те святые словеса Давыдовы?
— Изгидошася…— решительно сказал дрождник, будто тем словом все писание истолковал.
— Да что ж такое означает то слово «изгидошася»? — приставал рьяный в словопрениях молодой, но много начитанный поповец.
— То и означает, что прокляты дрожди. Одно слово — «изгидошася»… Понимаешь али нет? — Толковал свое дрождник. — Изгидошася — проклято значит. Вот тебе и сказ.
И доспорились до раздраженья, особливо молодой. Глаза горят, лицо пылает, кулаки сжаты, а что такое «изгидошася», ни тот, ни другой не разумеют.
Таковы у раскольников богословские прения. Только и толков, только и споров, что можно ли квашню на хмелевых дрождях поставить, с кожаной аль с холщовой лестовкой следует богу молиться, нужно ли ради души спасения гуменцо на макушке выстригать. А чаще и больше всего споров ведется про антихриста, народился он, проклятый, или еще нет, и каков он собой: «чувственный», то есть с руками, с ногами, с плотью и с кровью, или только «духовный» — невидимый и неслышимый, значит духом противления Христу и соблазнами рода человеческого токмо живущий…
Много таких споров, много и толков сыздавна идет на Руси середи простого народа… А сколько иногда в тех спорах бывает ума, начитанности, ловкости в словопрениях, сколько искусства!.. И весь этот народный ум дрождями, лестовками да антихристом занят!..
Сошел сверху Герасим Силыч, подал деньги Смолокурову. Долго разглядывал Марко Данилыч принесенные бумажки. И меж пальцев-то тер их, и на свет-то смотрел, и, уверившись, наконец, что бумажки годны, сунул их в бумажник, а Чубалову отдал вексель. Взял Герасим Силыч вексель, с начала до конца внимательно два раза прочел его и, уверившись в подлинности, надорвал.
— Ужо, после вечерни, приказчика с записочкой пришлю, — молвил Марко Данилыч Чубалову. — С ним товар-от и отпусти.
Пошел было Смолокуров из лавки вон, но у дверей на ворох подержанных книг гражданской печати наткнулся.
— Это что у тебя за хлам такой? — спросил он Чубалова.
— Да так… Всякая всячина, разрозненные больше. А впрочем, есть хорошие книжки, — молвил Герасим Силыч.
— А я и не знал, что ты беззастежными[349] торгуешь, — заметил Смолокуров.
— Не торгую, а есть, — отвечал Чубалов. — А ежели под руку что попадется, отчего же и не взять. И на них ину пору охотники бывают…
Посмотрел Марко Данилыч, видит — одни не при нем писаны[350], другие что-то больно мудрены… Несколько путешествий попалось, историй. Вспомнил, что Дунюшкин учитель такие советовал ей покупать, вспомнил и то, что она их любит. Отобрал дюжины две, спросил у Чубалова:
— Что возьмешь?
— Все чехом берите — уступлю, — молвил Чубалов, небрежно переглядывая отобранные Смолокуровым книги.
— Сколько всех-то? — спросил Марко Данилыч.
— За сотню наберется, — отвечал Чубалов.
— Сколько станешь просить? — прищурясь и похлопывая ладонью по книгам, спросил Смолокуров.
— А вы что пожалуете? — в свою очередь, спросил Герасим Силыч.
— Рублик.
— Что это вы, Марко Данилыч? — усмехнулся Чубалов. — По копейке за книгу, да еще и помене того жалуете! Нет, сударь, ежели теперича на подвертку свечей их продать аль охотникам на ружейны патроны, так и тут больше пользы получишь. Дешевле пареной репы купить желаете!.. Ведь тоже какие ни на есть книги… Тоже бумага, печать, переплет… Помилуйте!..
— Да что тебе в них? Место ведь только занимают… С ярманки поедешь, за провоз лишни деньги плати, вот и вся тебе польза от них, — говорил Марко Данилыч, отирая о полы сюртука запылившиеся от книг руки. — Опять же дрянь все, сам же говоришь, что разрознены… А в иных, пожалуй, и половины листов нет.
— Не все же без листов, не все и разбиты; есть тоже и цельные, — сказал Чубалов. — И много занятных книжек тут. Вот вы как-то мне говорили, что любите путешествия по разным землям на досуге почитывать. Вот вам «Омаровы путешествия» две части, — говорил Герасим Силыч, хлопнув книга о книгу. — А вот вам и «Путешествие младого Костиса». Вот, коли в угоду, театральная, вот и романы[351].
«Садовник городской и деревенский», по части цветков, значит, а вот «Коновал городской и деревенский» — книга полезная, ежель у кого лошадка захворает… «Торжество благодеяния»[352].
Все полезные книги, занимательные. А французских-то сколько! Может, из них которые и редкостные. Ежели на знающего человека — так хорошие деньги можно взять.
— Мне их и даром не надо. На кой шут?.. Кому читать-то? — сказал Марко Данилыч.
— Это уж ваше дело, — молвил Чубалов, продолжая вынимать книгу за книгой. — А все ж таки хоша книга и французская, ее за копейку не купишь. Кого хотите спросите…
— Да ты говори толком, настоящую, значит, цену сказывай, — прервал его Смолокуров.
— Рубликов двадцать надо бы за весь-от короб получить, — склонив немножко на сторону голову и смотря прямо в глаза Марку Данилычу, вполголоса промолвил Герасим Силыч.
— С ума ты спятил? — вскрикнул Смолокуров и так вскрикнул, что все, сколько ни было в лавке народу, обернулись на такого сердитого покупателя. — По двугривенному хочешь за дрянь брать, — нимало тем не смущаясь, продолжал Марко Данилыч. — Окстись, братец!.. Эк что вздумал!.. Ты бы уж лучше сто рублев запросил, еще бы смешней вышло… Шутник ты, я вижу, братец ты мой… Да еще шутник-от какой… На редкость!
— Какая же ваша-то настоящая цена будет? — спросил Чубалов.
— Сказана цена, полушки не накину, — отвечал Марко Данилыч.
— За десять рубликов извольте получать, ежели угодно…— сказал Чубалов.
— Нет, брат, видно с тобой пива не сваришь, да и мне не время у тебя проклажаться. Щи, говорю тебе, простынут… Прощай, Герасим Силыч… Так я около вечерень за иконами-то пришлю. С запиской. Без записки никому не отдавай.
И пошел было вон из лавки.
— Да купите книжки-то, Марко Данилыч, — удержал его Чубалов. — Поверьте слову, хорошие книжки. С охотника, ежели б подвернулся — втрое бы, вчетверо взял… Вы посмотрите «Угроз Световостоков»[353] — будь эти книжки вполне, да за них мало бы двадцати рублей взять, потому книги редкостные, да вот беда, что пять книжек в недостаче… Оттого и цена им теперь другая.
Снова пошли торговаться и долго торговались. Наконец, Марко Данилыч весь короб купил, даже с французскими. «В домашнем обиходе на что-нибудь пригодятся, — сказал он. — Жаль, что листики маловаты, а то бы стряпухе на пироги годны были».
В купленном коробе нашлось довольно мистических книг, выходивших у нас в екатерининское время и особенно в начале нынешнего столетия. Тогда не только печатались переводы Бема, Ламотт-Гион, Юнга Штиллинга, Эккартсгаузена, но издавался даже особый мистический журнал «Сионский вестник».
Все это хоть и было писано языком затемненным, однако в большом количестве проникало в полуграмотное простонародье. Городские и деревенские грамотеи читали те книги с большой охотой, нравилось им ломать голову над «неудобь понимаемыми речами», судить и рядить об них в дружеских беседах, толковать вкривь и вкось. В искреннем убежденье полагали грамотеи, что, читая те книги, они проникают в самую глубину человеческой мудрости. И теперь еще можно найти в каком-нибудь мещанском или крестьянском доме иные из тех книг, ставших большой редкостью. Особенно эти книги держатся у молокан да у приверженцев разных отраслей хлыстовщины. Иные, начитавшись тех книг, вступали в «корабли людей божиих»[354]. Хлыстовские учители и пророки, в исступленных своих речах и в писанных сочинениях, ссылались на те книги[355].
