Сегодня в клинику посетителей не пускали. К Рите он не ходил, и день был ещё более пустым, чем обычно, а вечер — ещё более мучительным. Он думал, что со временем станет легче. Ничего подобного. Прошло уже почти две недели, а становилось только тяжелее. И так теперь будет всегда.

Дмитрий никогда не задумывался о том, зачем он живёт. Однажды, когда зашёл разговор с Пашкой об этом, тот сказал, что искать смысл жизни вне себя — бесполезное и даже вредное занятие. Он говорил что-то ещё, но Дмитрий не стал вникать. А зря. Дурак, ведь больше никогда они не поговорят, и он так и не узнает, что хотел сказать Феникс. И никогда сам не скажет ему всё то важное, что не считал нужным говорить раньше.

Тогда Дмитрий забыл об этом разговоре. А сейчас всё чаще его вспоминал. Не прав ты, Паша. Внутри себя искать этот самый смысл ещё более бесполезно. Нет в нём, в Индиго, ничего, ради чего стоит жить. Пустота и только твоя смерть, Пашка. И всё. Но есть Рита. И вот ради неё жить нужно. Потому что если её сейчас бросить одну, то будет ещё хуже, чем когда он оставил её, уйдя в армию. Ей нужно помочь выбраться. А потом… А потом будет видно.

Все эти мысли не уводили от главного. От того, что мучило его все эти бесконечные дни после рокового выстрела. Как жить с тем, что он сделал? Как жить, если он теперь один? И никогда больше спокойный уверенный голос не скажет: «Всё будет нормально, Димка, справимся». Никогда больше не ляжет на плечо сильная тёплая ладонь, которая усмиряет ярость и гнев.

Чёрт побери, Пашка, если бы я тогда понял, если бы увидел, если бы почувствовал! Я бы заставил эту ящерицу выстрелить. Это я должен был умереть, я, не ты!

Он должен был сказать «Я сам, это моё, не надо, Пашка», и сам должен был сдохнуть в этих чёртовых джунглях. Эх, Ника, знала бы ты всё до конца!

Тот последний их с Павлом разговор… Если бы он не был так занят собственными переживаниями и немного надавил, Пашка рассказал бы ему. Рассказал бы, сейчас Дмитрий был в этом уверен. Они вместе что-нибудь придумали и обошли бы эту «Диану», и Пашка был бы жив, и Хан остался бы с носом.

И голос Хана: «Рассказывать или будешь дальше в своём клубе прохлаждаться?», и снова он: «Да, Дима, он тебя научил доводить дело до конца. Только вот до осознания последствий не научил доходить».

«Удобное кресло. Феникс его для гостей берёг, правильно делал…»

И его собственное: «…Работник «Дианы» или просто наблюдатель — неважно, но он знал».

Вербовщик. Он и к Пашке приходил. Сидел в том же самом кресле.

— Мать твою, Хан! — вырвалось у него.

Неожиданно все разбросанные паззлы общей картины встали на место. Дмитрий тупо смотрел на ковёр под ногами, не в силах пошевельнуться.

Да Хан просто свёл их на этой охоте.

Хан.

Вот и появился чёткий смысл в этой жизни. Нет, стреляться он сейчас не будет. И потом не будет. Но, в любом случае, сначала он найдёт его.

Дмитрий медленно поднялся на ноги, рука нашарила бутылку на столе. И вдруг, словно внутри распрямилась туго скрученная спираль-пружина, рука крепче сжала горлышко и с силой запустила тяжёлой бутылкой в стену. Удар, звон, пятно на светлой стене и его, Дмитрия, всё тот же хриплый, но уже полный силы и ярости голос:

— Тварь!

Как и год назад, у космопорта Нику встречал Аристов на своём неизменном белом аэрокаре. На этот раз он был почти такой, как раньше — приветливая улыбка, глаза весёлые.

— Привет, малышка, — сказал он, принимая её сумку. — Устала в полёте?

Ника молча кивнула, постаралась улыбнуться.

— Ты вовремя, ещё немного, и меня не застала бы, — продолжил Володя, усаживая её в салон. — Я через неделю на Землю лечу, и надолго, почти на месяц. Сначала конференция, потом меня просили прочесть пару лекций.

Ника слушала его негромкую речь, не особенно в неё вникая, и думала о том, что время лечит. Прошёл год, как не стало Инги. А Володя снова улыбается. Может, и она научится через год улыбаться?

Отец встретил её в саду.

Ника, оставив сумку у аэрокара, быстро подошла к нему, обняла, и они долго стояли на дорожке, пока их не окликнул глубокий, знакомый Нике до боли в сердце голос:

— Ну, Андрей, ты бы выпустил дочку. Она же только приехала, дай ей хоть в дом пройти.

Орест подошёл ближе.

— Здравствуй, девочка, — сказал он.

Ника отстранилась от отца и тут же была заключена в другие объятия. Орест. От него, как всегда, пахло дорогим табаком и кремом после бритья. От этого родного знакомого запаха защипало в носу и на глаза навернулись слёзы. Орест будто почувствовал это — прижал ещё крепче, его губы мягко коснулись её макушки.

— Всё нормально, — произнесла Ника охрипшим голосом и, оторвавшись от него, прошла в дом.

Карина пришла тем же вечером, после работы. Ника встретила её в холле, они вместе поднялись наверх, в комнаты. Карина держалась на удивление сдержанно, старалась не смотреть по сторонам и расслабилась только в комнате Ники, когда они закрыли двери. На молчаливый вопросительный взгляд неопределённо пожала плечами и криво усмехнулась.

— Не хотелось бы сейчас с начальством пересечься. Я в «Артемиде» работаю, помнишь?

Ника поняла.

Карина принесла с собой вино.

— Моё любимое, — сообщила она, доставая из сумки фигуристую бутылку. — За встречу.

Ника кивнула, достала два бокала. Карина некоторое время наблюдала за ней молча, а потом решительно взяла за руку и усадила на диванчик.

— А теперь рассказывай, — скомандовала она. — Это из-за парня, да?

Ника грустно усмехнулась.

— Из-за парня… — эхом отозвалась она.

— Никогда не видела, чтоб ты из-за мужиков так переживала. Наверно что-то феноменальное было! — фыркнула Карина.

Ника отвернулась, внимательно изучая вид из окна.

— Там очень интересно, — понимающе сказала за спиной подруга.

Может быть. Ника не видела. Она видела совсем другое. Она снова и снова вспоминала тот самый первый раз. Феноменальное, да.

— Было, — жёстко ответила она на последний вопрос и подумала, что плакать сейчас не будет.

— Так, подруга. Я наливаю, — решительно сказала Карина, откупоривая бутылку. — Тебе определенно надо выпить.

Ника взяла бокал.

— Ну, за нашу встречу, Ника, и чтобы никакие мужики не были нам помехой, даже феноменальные, — громко провозгласила подруга.

— Нет.

— Что — нет? — непонимающе спросила Карина.

— За моего парня, — чуть громче сказала Ника и быстро выпила вино.

— Нет, ну, я согласна и за него, — окончательно растерялась подруга. — Только зачем же так вот, не чокаясь? Это же за покойников…

Ника осторожно поставила пустой бокал на стол, закрыла лицо руками и разрыдалась, впервые после того страшного дня.

Пустая бутылка стояла на столе. Девушки молча сидели рядышком, Ника положила голову на плечо подруги, а та тихонько гладила её по руке.

— Ты так и не сказала, как его зовут… Звали, — Карина запнулась. Только что в рассказе был живой замечательный парень, которого так крепко успела полюбить Ника. Говорить о нём в прошедшем времени не хотелось.

— Феникс. Его зовут Феникс, — отрешённо сказала Ника и выпрямилась.

Карина тоскливо посмотрела в сторону пустой бутылки на столе, которую они так и не удосужились убрать. Нике тоже стало жаль, что вино кончилось. Ей не мешало бы отключиться от этих переживаний. Она выговорилась, выплакалась, теперь ещё вспоминать перестать, и всё было бы хорошо. Хотя, что теперь может быть хорошего…

Внезапно раздался звук, который Ника слышала только два раза в жизни: когда умерла мама Карины и когда Ника сказала, что улетает на Землю.

— Рина? — тревожно окликнула она.

Все печали отодвинулись на второй план. Что могло случиться?

— Да что с тобой?!

Та сидела, закрыв лицо ладонями, но не нужно было смотреть ей в глаза, чтобы понять, что она действительно плачет, навзрыд, взахлёб. Ника слегка опешила. Она знала, что Карина ей посочувствует, но чтобы настолько! Она придвинулась поближе к подруге и осторожно коснулась её плеча. Карина словно ждала этого — прижалась к Нике, и, не отводя ладоней от лица, плакала уже в голос.