Знакомый запах. Так воняет дохлая нечисть и упыриная кровь.

Крепкие ворота тына (опять-таки – грубо струганная осина с несколькими дощатыми заплатами) под двускатной крышей – перекошены, выщерблены, приоткрыты. Будто вдавлены внутрь. Неподалеку от ворот зияет широкий пролом. Здесь и вовсе бревна выворочены, раздвинуты и переломаны, будто тонкие сухие хворостинки.

Угрюмые тевтонские кнехты с осунувшимися лицами и красными от недосыпа глазами – всего человек пять в легких посеребренных кольчужных рубашках и черных одеждах – латали брешь. Правили старые, а где уж нечего править – ставили новые колья. Еще один кнехт с большой плетеной корзиной бродил неподалеку, высматривая что-то под ногами.

Вот нашел. Остановился. Нагнулся. Подобрал.

Палка? Короткая, обломанная. Что-то блестит на конце. Свою находку кнехт сунул в корзину. Пошел дальше. «Стрелы ищет, – догадался Всеволод. – Те, что еще собрать не успели».

Орденские кнехты их не окликнули и не остановили. Глянули исподлобья, узнали Конрада, поклонились издали, да продолжили работу. Каждый занимался своим делом, к которому был приставлен. И каждый торопился закончить его поскорее. Ничем другим саксы-работники не интересовались. Будто и не приближался к замку чужой отряд из более чем сотни вооруженных всадников. Хотя что такое сотня с небольшим пришлых воинов для обитателей неприступной твердыни, привыкших иметь дело кое с чем посерьезнее.

Всеволод все же повернул коня к молчаливым тевтонским служкам – поговорить, расспросить.

Не вышло. Конрад остановил:

– Не отвлекай людей, русич. Их работа важнее пустопорожних разговоров. Чем больше они успеют сделать днем, тем легче всем нам будет ночью, когда нахтцереры пойдут на штурм.

Что ж, наверное, Конраду виднее. Всеволод пожал плечами и направил коня к воротам тына. По пути между поваленными бревнами – там, где тень погуще – заметил черные маслянистые потеки. Упыриная кровь, еще не слизнутая солнцем… Вот откуда вонь.

Но как оказалось, причина крылась не только в этом.

Гоня перед собой смрадную волну, из-за частокола выползала повозка. Такую не захочешь, а пропустишь. Всеволод посторонился. Придержали коней остальные.

Телега с высокими бортами проскрипела мимо. Рядом шагал, держа в руках вожжи, угрюмый возница в черной накидке, черным же и перепачканной.

В повозке места вознице не нашлось. Да и вряд ли у него была охота туда садиться. Там – мертвые, изрубленные и исколотые упыри, там – обожженная солнцем плоть нездешнего мира, там – чулком сползающая кожа и лопающиеся зловонные нарывы.

Длинные, неестественно длинные руки, уже истонченные и оплывшие в солнечных лучах, будто дохлые змеи невиданных размеров, свешивались через задний борт и волочились за повозкой. Обломанные, утратившие былую прочность когти бессильно загребали дорожную пыль. Из-под толстого дна – в щели между досок – обильно сочилось мерзкое, вязкое и липкое. Частая капель дегтевого цвета отмечала путь повозки, дымилась на солнце и быстро истаивала. Жирные потеки испарялись буквально на глазах.

Старая измученная лошадь («Крестьянская кобылка, – отметил про себя Всеволод, – ей бы плуг по полю таскать, а не такое…») остановилась, косясь на всадников. Возница цыкнул, наподдал вожжами, понукая. Лошадь потянула зловонный груз дальше. Возница даже не взглянул на чужаков.

Повозка перевалила через обочину, съехала с дороги, подкатила к обрыву, подступавшему чуть ли под самый частокол. Остановилась на краю.

Кнехт сдернул крепление на правом борту, обращенном к пропасти. Отступил в сторонку.

Дерево грянуло оземь. И в тот же миг по грубо сбитым щелястым грязным доскам, словно по сходням, из телеги поползло, покатилось, посыпалось… С полдюжины дохлых упырей соскользнули из общей кучи вниз. На край обрыва с хлюпаньем упали оплывшие, облезшие, размякшие от солнца потемневшие тела. Целые и не очень. Посыпались отрубленные безволосые головы в уродливых наростах и нарывах, отсеченные гибкие когтистые руки, почти человеческие ноги и вовсе уж бесформенные куски, вяло сочащиеся черной слизью, испаряющейся буквально на глазах.

Возница достал из повозки длинный шест с крюком на конце и продолжал свой нелегкий труд.

Толчок.

Первая мертвая тварь полетела в пропасть.

Что ж, теперь понятно, откуда взялся тот странный завал под замковой горой. Перебитых во время ночных штурмов упырей тевтоны попросту сбрасывают с обрыва в одну смердящую кучу. Чтобы подальше смердело. А то ведь закапывать всю эту падаль – рук не хватит. Пропасть под орденской цитаделью, конечно, тоже не бездонная, но тут уж вся надежда на солнце. Светило этого мира должно растопить и расплавить плоть мира иного прежде, чем груда мертвых тел поднимется до уровня замка. Пока, как видно, солнышко худо-бедно справлялось. День основательно притрамбовывал то, что накапливалось в Серебряных Воротах за ночь.

– Здесь, наверху, сильный ветер, – объяснил Конрад. – Ветер уносит запах нечистой мертвечины.

Да, ветер поддувал. Но и от телеги с разворошенным грузом тоже тянуло изрядно. Вонь у края обрыва стояла такая…

– Будто тумен мангусов здесь полег, – поморщился Сагаадай.

– Ничего, – успокоил татарского юзбаши Конрад. – Похоже, вниз сбрасывают последнюю партию.

– Ну и нечего пялиться, – отчего-то вдруг озлившись буркнул Всеволод. Впрочем, понятно отчего. Как-то не очень радушно встречала их Закатная Сторожа. Все заняты делом, а к гостям, получается, и выйти некому. Ладно, если хозяева не встречают на пороге с хлебом-солью, придется в чужой дом входить самим.

– Поехали дальше, – приказал Всеволод.

Кони вступили в покосившиеся ворота тына.

Сразу за частоколом обнаружился ров. Вырытый в земле, выбитый в скале и обложенный к тому же почерневшей глиной. Воды во рву не было. Да и зачем: вода и сама здесь не задержится и не задержит нечисть. Зато – полно пепла. Ветер развевал остывшую золу, поднимал серовато-белые вихрики, норовя бросить горсть-другую в глаза.

Судя по всему, ночью во рву бушевал огонь. А теперь здесь тоже трудятся безрадостные изможденные люди в черных одеждах, в повязках и капюшонах, прикрывающих лица и волосы от кружащей в воздухе невесомой пепельной пыли. Орденские служки чистили ров от золы и рассыпавшихся угольев, ровняли крутые края, намазывали новую глину взамен треснувшей и искрошившейся, укладывали сухой хворост, валежник, поленья и целые бревна. Готовили новый костер…

Эти тоже в разговоры вступать не спешили. Косились только. Кланялись между делом Конраду и работали, работали, работали без передыху. Что ж, после захода солнца их труд спасает жизни и окупается сторицей.

Возле рва стояли телеги, груженные дровами. В упряжи всхрапывали от забивавшего ноздри пепла кряжистые тяжеловозы с разбитыми бабками. Понятное дело: боевых коней на такие работы не отправляют.

Уставшие коняги терпеливо ждали, чуть покачивая понурыми головами и слабо обмахиваясь хвостами. Дрова, по всей видимости, доставляли сюда из лесов у подножия замкового взгорья. А нелегкая дорога туда-сюда, да вверх-вниз вымотает любую скотину.

По ту сторону рва высились замковые стены. Высокие, толстые, прочные, кое-где покрытые жирной копотью. Пятеро каменщиков – таких же мрачных и неразговорчивых кнехтов правили стены. Каменщики орудовали каменотесными молотками и большими плоскими черпаками для раствора-замазки. Рядом стояла бадья с раствором.

Всеволод присмотрелся. Ах, вот оно что… Кнехты ставили на место, а где нужно – меняли на новые темные исцарапанные глыбы, выдранные из кладки. Не выбитые тараном или ядром камнеметного порока, а именно выдранные нечеловеческой силой и невообразимой крепости когтями. Особенно пострадала стена возле угловой башни. Там и кипела работа каменщиков.

Еще Всеволод обратил внимание на то, что пространство между стеной и рвом непривычно, неразумно большое. А может, как раз наоборот: именно так – и разумно. Видимо, все задумано с таким расчетом, чтобы от жара, идущего снизу, не потрескалась кладка. Вон – и утрамбованная, обложенная камнем насыпь на краю рва имеется. Вроде бы и вал, а вроде, и дополнительная защита крепости от огня.