Но… ведь…

– Сейчас не время, – не очень уверенно пробормотал Всеволод. – И монастырь – не место…

Пусть даже латинянский монастырь. Зачем осквернять? Хотя с другой стороны… Монастырь ведь уже осквернен упыриным воинством.

– А-а! А-а! – это уже стон. Нетерпеливый, жаждущий.

Эржебетт часто-часто кивала. Время… Место… Что ж, может быть, иного времени и места у них не будет. Так зачем же противиться древнему изначальному зову? Он же не снасильничал. Он не воспользовался. Не обманул. Тогда – зачем? А незачем! Нет никаких причин себя сдерживать.

Рыжие волосы разметались по серебрённым пластинам доспеха, запутались в кольцах брони. Безумная красота пробуждала безумное желание. Эржебетт была нема, но слов сейчас и не требовалось.

Всеволод отложил мечи. Под робкими и, в то же время, страстными объятиями, под настойчивыми ласками расстегнул и сбросил доспехи.

И вот тут-то Эржебетт оборотилась. Теперь уже не во сне – наяву. По-настоящему. Из несмышленой юницы – в любвеобильную деву. И оба они – воин, приехавший в чужие края оборонять от нечисти чужую Сторожу, и немая отроковица, так и не ставшая в эту ночь нечистью, утонули в страсти.

Без остатка.

До рассвета.

До полного беспамятства.

Из дикого безумства нерастраченного за долгие годы воздержания и нежданно прорвавшегося любовного пыла Всеволод вынырнул не сразу и не вдруг. Очнулся опустошенный, обессиленный, исполненный сладкой истомы и смутных, неясных, но щемящее-приятных воспоминаний об уходящей ночи.

В его объятиях, тесно прижавшись к нему своим юным гибким и упругим телом, лежала притихшая, спокойная, умиротворенная и обнаженная Эржебетт. Угорская дева, переставшая отныне быть девой, походила сейчас на сонную, сытую кошку. Эржебетт блаженно улыбалась и, казалось, вот-вот замурчит.

Под ними было узкое монашеское ложе, ставшее в эту ночь ложем любви и едва вместившее мужчину и женщину, укрытых одним походным плащом. Впрочем, одним лишь ложем они не ограничивались: по келье валялись опрокинутые и погасшие свечи.

«Эк, покувыркались!» – в изумлении подумал Всеволод.

Ночь прошла спокойно. Упыри к монастырю так и не подступили. Колокол молчал. Дружинники не тревожили воеводу.

Наутро Конрад больше не убеждал Всеволода оставить Эржебетт. Глянув на лица русского воеводы и безвестной найденки, ставших любовниками, тевтон лишь неодобрительно покачал головой и сухо процедил сквозь зубы:

– Тебе говорить с магистром, русич…

– Поговорим, – бодро отозвался Всеволод.

И приказал:

– Выступаем.

До орденской Сторожи оставался один переход. Последний. Дневной. Безопасный.

Тевтонский замок – огромный, мрачный и величественный, возведенный из глыб темного базальта – занимал место, словно специально созданное для строительства укрепленного форпоста. Этот замок был гораздо больше прочих встречавшихся им на пути эрдейских цитаделей и походил, скорее, на невеликий, но хорошо укрепленный город.

На черный город. На черную крепость. Кастлнягро…

– Ну, прямо не Сторожа-Харагуул, а логово Эрлик-хана, – пробормотал Сагаадай.

– Чье логово? – рассеянно спросил Всеволод, не расслышавший реплику степняка.

– Вы, урусы, называете его Черным Князем…

Зильбернен Тор запирал тесную горловину, на дне которой громоздились многочисленные каменные завалы. Это труднопроходимое ущелье соединяло холмистую, густо поросшую дремучими лесами долину, что вела в земли Семиградья, с обширным горным плато на дальней возвышенности.

Неприступные островерхие хребты, будто неровный зубчатый тын, опоясывали все плато. Отвесные обледеневшие, теряющиеся в туманной мгле, зубья скал, казалось, вздымаются до самых небес. Лишь со стороны ущелья-горловины в сплошной скальной стене имелся широкий проход, через который еще издали – с холмов, что повыше, и с обрывистых горных круч, человеку, обладающему хорошим зрением, можно было разглядеть, что сокрыто в каменном котле.

Всеволод на зрение не жаловался…

Стиснутая скалами, ровная, как доска и совершенно безжизненная – ни деревца, ни кустика, ни травинки – горная равнина по ту сторону ущелья являла собой унылое зрелище. Каменная пустошь – одно слово. Глаз цеплялся лишь за озеро овальной формы, поблескивавшее в самом центре плато.

– Мертвое озеро, – коротко бросил Конрад.

Мертвое… Озерная гладь холодно отражала солнечные лучи, и, судя по отсутствию растительности у берегов, вода эта, действительно, не давала жизни и не питала корни. А о том, что таилось в темных глубинах, не хотелось даже думать.

Всеволод вновь перевел взгляд на орденскую крепость, поставленную в угорских землях. Замок возвышался аккурат на выходе из горловины. Тевтонская цитадель венчала собой скалистую гору с плоской от природы или стесанной начисто трудами человека верхушкой. Тупой выступ этот, подобно стершемуся гигантскому зубу, торчал весьма удачно, и крепость на его вершине могла успешно прикрывать путь в озерный дол. Или, наоборот – дорого от озера.

Привстав на стременах, Всеволод оглянулся назад.

Вообще-то в этих местах располагался не один только замок. По пути им попадались многочисленные предместья и деревеньки. Но в пустующих селениях и на заброшенных клочках отвоеванной у леса и некогда любовно возделываемой земли вооруженному отряду не встречался пока ни один человек. Да что там человек! В окрестных лесах не было слышно птиц и отсутствовали звериные следы.

Никаких признаков жизни! Нигде в округе! Только над стенами орденской Сторожи поднимается слабый дымок. Да под стенами можно различить едва заметное копошение. Значит, вся жизнь сосредоточена в крепости. Что ж, по крайней мере, Серебряные Врата еще не пали под натиском нечисти. Уже неплохо.

Подъехали ближе. Рассмотрели больше.

Слева, почти к самому замку подступал отвесный обрыв. Скалу здесь будто ножом срезали. На дне пропасти темнела странная бесформенная куча. Даже не куча – этакая гора под горой. Похоже, из цитадели что-то сбрасывали вниз и притом в огромных количествах. Но вот что?

Еще внизу, в стороне… далеко в стороне… Ага, это, видимо, кладбище. Точно… И на погосте – свежие могилки. Интересно, кто в них лежит? Тевтоны, павшие в боях с нечистью? Наверное. Кому ж еще там быть-то?

С правой стороны, где склон замковой горы был достаточно пологим, вверх, к крепости, вилась змейкой дорога. По такой можно быстро загнать за стены и скот, и тележный обоз. И укрыться от внезапного нападения. И обрушится сверху в неожиданной вылазке – тоже можно.

Но вот что сразу бросилось в глаза: цитадель была защищена не от людей. Не только от людей. Или нет, не так… Не от людей в первую очередь. Об этом свидетельствовали колья и рогатки выставленные уже у самого подножия замковой горы и густо щетинившиеся дальше – по всей возвышенности.

Всеволод специально свернул с дороги – проверить. Так и есть: заостренные бревна, палки, жерди и сучковатые ветки – все из осины. О предназначении первой линии обороны гадать не приходится. Разбить, расчленить, развалить сплошной вал атакующих, запутать, отвести, отклонить от самых удобных подступов, задержать, приостановить штурм хоть ненадолго – в этом ее главная задача.

Люди вообще-то редко идут на штурм хорошо укрепленной крепости вот так, стеной. Люди обычно выбирают легкие пути и уязвимые участки. А нечисть… Всеволод вспомнил оборону крепостных ворот Сибиу. Нечисть – идет. Стеной. Сплошной.

Ехали дальше. Поднимались по замковой горе выше.

Всеволод обратил внимание на частые пятна копоти. За обочинами – на камнях, в проходах между защитными рогатками. И прямо под ногами – на дороге. Костры тут жгли, что ли?

Разномастные преграды, сбитые, связанные, сложенные и сплетенные из осины-дерева вперемежку с копотными пятнами тянулись до следующего укрепленного рубежа – до тына из осиновых же кольев.

Частокол был не маленький. Высотой этак в полтора-два человеческих роста, а кое-где и поболее будет. Толстые заостренные бревна врыты глубоко в землю, привалены камнями и торчат под небольшим уклоном, нависая над головой. Колья – исцарапаны, искромсаны и будто насквозь пропитаны отвратительнейшим смрадом.