Литмир - Электронная Библиотека

Прав! Все-таки Конрад – прав! А сам он – ошибся! Страшно ошибся! Если Эржебетт сейчас же, сию минуту, не снести голову посеребренной сталью… Если не исправить роковую ошибку…

«Тва-а-арь!»

Он заорал – дико и жутко. Приказывая телу повиноваться, рукам – наносить удары, а булату с серебром – рубить, рубить, рубить подлую…

«Тва-а-арь!»

Глава 2

Изо рта вырвался лишь слабый хрип. Пальцы будто увязли в густом меду, не желая сжимать рукоятки мечей. Рукам не доставало силы поднять клинки.

Неужто, обманули?! Околдовали?!

Конец?! Неужто?!

«Тва-а…»

В бессильной ярости, в безнадежном отчаянии Всеволод вновь попытался совладать с собственным телом. Тело неловко дернулось. Кулем повалилось набок.

Всеволод едва не уткнулся лицом в горящие свечи.

И – очнулся. Пришел в себя…

– …а-арь!

…от своего же выкрика.

Дыхание – жадное, шумное. Всеволод чувствовал себя рыбой, выброшенной на берег и часто-часто заглатывал воздух, пропахший свечным воском и салом.

Сердце – бешенное. Коло – тух-тух-тух-тух-тух! – тилось, как копыта коня, скачущего во весь опор.

Задремал! Уснул! Разморенный теплом и покоем, убаюканный трепещущими огоньками, очарованный колдовской игрой теней.

За оплывшим свечным частоколом все также сидит и испуганно хлопает глазищами Эржебетт. Прежняя, нисколько не изменившаяся. Девушка чуть подрагивала от страха. Да не чуть – сильно. Она дрожала всем телом. Крупной дрожью.

А ведь волкодлак, если уже он начал обращаться, назад так просто не перекинется. Значит, действительно…

Задремал… Уснул… Не мудрено. Долгие переходы, тревожные бессонные ночи, уставшее тело, утомленный разум. Но сколько времени он был беззащитен перед оборотнем? Тьфу ты! Да какой там оборотень! Откуда?! Нет никакого оборотня. Пока нет, по крайней мере. Пока – только Эржебетт. И ничего иного. Пока…

Всеволод тряхнул головой, отгоняя морок.

Просто задремал, уснул. И кричал во сне. Просто привиделось что-то жуткое.

Но сейчас-то наваждение отступило. Исчезло.

– Как долго я спал, Эржебетт?

И снова в ответ лишь доверчиво распахнутая темная зелень глаз и молчаливое хлопанье ресниц. «Ну да, конечно, – не понимает по-русски, – вспомнил Всеволод. – А если бы и понимала – сказать-то все равно ничего не может».

Интересно, миновал ли уже послезакатный час или страшный сон длился считанные минуты? Или даже секунды? Сколько времени он проспал? Всеволод прислушался. Снаружи – тихо. На звоннице дозорные не бьют тревогу, не доносится с монастырского подворья шум битвы, не кричат люди и не завывает упыриное отродье.

А здесь, в тесной монашеской келье по-прежнему сидят друг против друга двое. Сидят и все еще ждут чего-то. Человек с двумя мечами. Опытный воин обученный сражаться с порождением темного обиталища. И еще… Кто-то… Дрожащая девица. Тоже – человек. Наверное… Скорее всего…

Эржебетт вела себя как человек. Как обычная перепуганная вусмерть девчонка. Разве что не плакала больше: дорожки слез на щеках уже высохли.

Но час зверя? Истек? Или рано еще? Всеволод многое отдал бы, чтобы выяснить это наверняка. Сейчас, сразу.

Он глянул в окно. Темно. Тучи. Ни луны, ни звезд не видать. Глянул на свечи. Тоже – трудно понять. Всеволод не знал, как быстро горят эти монастырские свечи, но сгорели они основательно. Восковых слез натекло на камень изрядно.

Натекло… Истек?…

Наверное ж, истек вместе с ними и роковой час. А не весь – так большая его половина. А если что и оставалось еще – то, может, самая малость.

Эржебетт шевельнулась.

Простонала – вопросительно. Просительно.

– А-а-а?

Страшно, ей должно быть. Еще бы не страшно! Щемящая жалость к беззащитной, бессловесной, без роду – без племени юнице вдруг сжала грудь Всеволода. Сжала, скрутила, да так, что…

– Не нужно бояться, – стараясь, чтоб голос звучал ласково и успокаивающе, проговорил он. – Ничего не нужно бояться!

Поняла? Нет?

Сказанных слов – нет. Их смысл – да.

Уста Эржебетт дрогнули. Девушка улыбнулась – самыми уголками рта. Всхлипнула. Да, снова плачет…

Сдвинулась с места. Не отводя от Всеволода молящих глаз, поползла к нему на четвереньках. Плакала и ползла. Обползала одни свечи, валила другие.

Волкодлак преодолел бы это расстояние в один прыжок. В полпрыжка. А она все ползла. Как рабыня к ложу господина. Как собака к сапогу хозяина.

Эржебетт тронула его ноги.

Придвинулась. Ближе.

Еще ближе.

– А-а-а? – все с той же мольбой в голосе.

Молит о защите, покровительстве и благосклонности? Ох, до чего же жутко ей сейчас! До чего же сильно должна пугать ночь бедняжку, пережившую встречу с волкодлаком и чудом спасшуюся от упыринного воинства.

– Ты в безопасности, Эржебетт, – уверял Всеволод.

Если не вздумаешь обращаться в нечисть…

– Самое страшное – позади, – говорил он ей.

Если уже ушел в небытие послезакатный час.

– И все будет хорошо, – обещал Всеволод.

Если они доживут до утра. Оба, а не один из двоих.

– Все скоро кончится, – пророчестовавал он.

Так кончится или иначе. Но – должно закончиться.

И – скорей бы!

А еще…

«Красива! До чего же она все-таки красива!» – опять не отпускала его такая навязчивая и такая неуместная в сложившихся обстоятельствах мысль. Или наоборот – вполне естественная мысль?

«И ведь не просто красива – а красива особой, пробуждающей дикую страсть, манящей, влекущей… жуть, как влекущей красотой».

Хотелось поступить с ней так, как испокон веков поступает мужчина с женщиной. Как господин с наложницей.

А Эржебетт всхлипывала и жалась к Всеволоду. Искала защиты, опоры, спасения. И дрожала, дрожала. От ужаса? Или… или уже нет?

– А-а-а?

– Ну, что с тобой, милая?!

Всеволод приобнял ее. Не отпуская мечей.

Странные то были объятия. С этими дурацкими мечами Всеволод чувствовал себя сейчас до крайней степени глупо и неловко. Зачем он вообще их вытащил, эти серебрёные клинки? Зачем до сих пор держал перед собой и ею? Между собой и ею?

Эржебетт будто и не замечала обнаженного оружия. Она прижималась к нему, дрожала. Сильнее…

Успокоить! Как ее успокоить?

А как успокоить себя? Свою плоть? Которая жаждет только одного – греховного и бесчестного по отношению к этой слабой беззащитной девчонке.

Бьющееся в руках тело, хлюпающий нос, уткнувшийся в серебренную пластину наплечника.

– Все хорошо, Эржебетт, слышишь? – бормотал Всеволод. – Все хо-ро-шо.

Что можно сказать еще, он не знал.

Эржебетт кивала. Она улыбалась ему. Счастливой и в то же время такой жалкой улыбкой. Снизу вверх на Всеволода смотрели глаза, полные слез и благодарности. Тонкие девичьи руки отводили сталь обнаженных клинков. Она уже поняла или почувствовала, что мечи с серебряной насечкой ей больше не угрожают. Однако Эржебетт не отпускала Всеволода, не отползала. Наоборот – сейчас она цеплялась за него еще крепче, еще сильнее.

– Что? Что ты делаешь?

Она его целовала. Извивалась змеей – перед ним, на нем, подле него, под ним и осыпала поцелуями… Лобызала губы и глаза. Посеребренные шлем и брони, к которым без большой нужды не прикоснется ни одна нечисть. Руки, ноги. Даже мечи целовала, выплескивая в этих поцелуях все свое «спасибо», всю благодарность, неведомо за что. Словно он и не сторожил ее этой ночью с обнаженным оружием в руках. Словно не сторожил, а охранял.

Однако только поцелуями дело не ограничилось.

Упал и звякнул о каменный пол монашеской кельи шлем Всеволода. А руки Эржабетт уже рыскали торопливыми ящерками по доспехам, ища застежки, ремни…

– Эржебетт, – прохрипел Всеволод.

А самому сдерживаться уже нет сил. Почти – нет.

– А-а! А-а! – теперь в голосе отроковицы не слышно мольбы и просьб. Теперь в нем – мягкая нежная настойчивость. И рвущаяся наружу страсть.

И чуть приоткрыты чувственные губы. И в бездонных затягивающих зеленых глазах – томная поволока.

2
{"b":"19545","o":1}