Офицеры сняли военную форму. Мы стали эмигрантами, которых держали в полном неведении о переговорах, касающихся судьбы эскадры, — долгих обсуждениях, продлившихся еще на несколько лет.

В начале 30-х годов корабли все еще стояли в Арсенале Сиди-Абдаля.

Мой старинный друг Деляборд, назначенный в те годы в Бизерту, был так поражен призрачными силуэтами кораблей, что по сей день говорит о них, словно они еще у него перед глазами: «Я бродил по пустынной набережной Сиди-Абдаля вдоль ряда судов без экипажей, нашедших здесь покой в грустной тишине, — целая армада, застывшая в безмолвии и неподвижности. Старый броненосец со славным именем „Георгий Победоносец“; другой — „Генерал Корнилов“ — совсем новый еще линейный корабль водоизмещением 7000 тонн; учебные судна „Свобода“, „Алмаз“; пять миноносцев… Чуть слышен плеск волн меж серыми бортами да шаги часовых „бахариа“ в форме с синими воротничками и в красных шешьях с болтающимся помпоном».

Эти корабли тогда еще хранили свою душу, часть нашей души…

Но потом? Что стало с ними? Можно дать только короткий ответ: не все архивы еще открыты.

После отъезда комиссии экспертов переговоры продолжались между двумя правительствами. Франция соглашалась передать военные корабли при условии, что Советский Союз признает дореволюционные долги России Франции. Переговоры длились годами, так как СССР долги не признавал.

Корабли оставались в Бизерте, и, поскольку Советское правительство отказывалось платить за их содержание, Франция постепенно продавала их на слом…

Квартал Бижувиль все еще существует. Теперь я его обхожу, возвращаясь домой. Тротуары запружены прохожими и заставлены столиками многочисленных кафе, перед которыми часами сидят завсегдатаи; постоянная толпа ожидающих автобус, беспрерывная цепь автомобилей, так что трудно пересечь авеню Бургиба — все это так не похоже на Бижувиль 20-х годов!

Тогда было меньше движения и бесконечно больше жизни! Ремесленники работали на глазах у всех — сапожники, столяры, часовщики… Мелкие коммерсанты становились нашими друзьями — у мадам Микус можно было быстро найти все необходимое для шитья; часовых дел мастер Кемири ютился около отеля Дефос, где Бирилевы поначалу снимали комнату; бакалейная лавка Берн была для нас, детей, миром чудес — в просторном и довольно светлом помещении с многочисленными, заставленными товарами полками и большой витриной, перед которой всегда спал толстый кот, царила мадам Берн — полная и приветливая с сильным акцентом юга Франции. Не знаю почему, но ей никогда не удавалось отрезать кусок ветчины без помощи сына, который появлялся из глубины лавки. Она обращалась к нему: «Жорж, принеси ножик, чтобы отрезать ветчины для девочки». Мы потом, смеясь и подражая ее акценту, превращали эту фразу в «Жорж, принеси ножик, чтобы зарезать девочку».

Добродушная мадам Берн! Однажды она предложила нам три кило шоколада по очень низкой цене — плитки пересохшего «Матружен», пористого и рассыпчатого! Никогда я не ела шоколада вкуснее!

За менее изысканными продуктами мы бегали с нашей кредитной книжечкой к Джербиену. Маленькая лавочка была всегда открыта — будь то поздно вечером или рано утром. Если у него чего-нибудь не хватало, Джербиен посылал мальчишку к собрату за желаемым товаром.

Где они теперь эти Джербиены, о которых я сожалею! Может быть, можно найти их еще на самом острове Джерба? Говорят, что они еще активно торгуют в Париже!

У русских скоро появился свой булочник — кондитер, печь которого выходила на дорогу в Матер на месте теперешнего баскетбольного стадиона. Он пек нам на Пасху куличи!

«Деловой мир» — это была мадмуазель Пикэ, худая и бесцветная, которая со своим всегда озабоченным братом держала бюро «Веритас».

Красочная «Маленькая Сицилия» жила по традициям своей солнечной страны. В хорошую погоду старики всегда сидели на улице у порога открытой двери. В праздники разодетые семьи гуляли по городу; жених с невестой обязательно в сопровождении маленького брата. Мужчины ходили на рыбную ловлю или сидели в кафе, из которого часто доносились неаполитанские песни. В футбол молодежь играла только на стадионе. На улицах игры были более тихие: мальчики играли «в шарики» перед домом на тротуаре, а девочки играли «в классы».

Квартал Бижувиль! Улица Келими! Возвращаются забытые имена!

Мы не долго на ней прожили и вскоре переехали в домик немного побольше на улицу, обрамленную стеной монастырского сада, которая тогда называлась улицей Табарка. Эта не длинная, приятная улица с небольшими, одноэтажными домиками не имела ничего общего с «Маленькой Сицилией», которая по другую сторону дороги на Матер расстилалась пустырями.

Наш домишко состоял из двух комнат и кухни — одна комната следовала за другой; обе проходные — с улицы вход был прямо в столовую, за ней спальня и выход в кухню. Таким образом во второй комнате были две двери и ни одного окна. Говорить о «столовой» и «спальне» не совсем верно, так как даже если мы и ели только в первой комнате, то спать размешались в обеих. Что касается мебели, то, кроме кроватей, железного стола, скамеек и стульев, ничего другого не было. Я спала в комнате, выходящей на улицу, и папа отделил мою кровать от угла, где все собирались вокруг стола, перегородкой, украшенной гипсовыми узорами. Таким образом, у меня как бы была своя комната, что позволяло мне заканчивать классную работу, не беспокоя маму, запрещавшую мне «работать по ночам». Я гасила свет, делая вид, что ложусь спать, а сама, стоя под иконой на кровати с книжкой в руке, повторяла уроки при свете лампады.

Вставать утром всегда было трудно. Я была старшая, мама работала целый день, а иногда и по вечерам, и времени на домашние заботы нам не хватало. Часто просыпаясь утром, я вдруг испытывала порыв неудержимой паники перед тем, что мне предстояло сделать за день.

Как вымыть под краном холодной воды двух маленьких девочек в нашей узкой кухне, одновременно ванной и прачечной, куда через щели плохо прилаженных окон проникал холодный, зимний ветер? А эта ежедневная груда посуды, с которой надо было справиться! И все — в холодной воде распухшими, отмороженными пальцами!

Мама стирала на всю семью. Я все еще вижу эту удручающую картину: полное корыто белья, кусок зеленого мыла оставляет зеленые полосы, скользя по доске, струи воды текут по маминым рукам, когда она выжимает тяжелую простыню. Несмотря на все ее усилия, грубая бязь оставалась желтой и жесткой.

А как найти время, чтобы штопать белье?

Хорошие французские хозяйки посвящали этому один день в неделю. Говорят, что самые строгие давали штопать носки до стирки. Я тоже пыталась «зашивать дырки», но образовывался целый веер складок над пяткой.

Я думала о «достоинстве в нищете», про которое пишут в наших учебниках, и старалась понять, как его достичь? Вероятно, каждый «достойный бедняк» должен иметь много свободного времени и заниматься только сам собой!

Для меня обязанности старшей сестры облегчались тем, что девочки были очень послушные. При разнице в возрасте в 18 месяцев они жили в своем, особом мире, говорили на своем языке, который я одна понимала, но мир этот не был лишен интереса.

Ольга — Люша — была тихая и вдумчивая, Шура же без долгих раздумий всегда готова куда-то броситься. Обе они не отличались ни пассивностью, ни безразличием к окружающему. Они быстро познакомились с детьми наших близких соседей. Семья Ди Гаэтана была многочисленнее нашей, и жили они в домишке более скромном, чем наш. Отец чинил сапоги, сидя перед открытой дверью своей лавчонки, выходившей на дорогу в Матер. Мать и бабушка, очень прямые и очень худые, всегда в черных юбках до полу, постоянно выполняли одну и ту же домашнюю работу. Семья была удивительно тихая, несмотря на множество детей. Иногда кто-нибудь из них появлялся, чтобы попросить немного чернил — у нас было несколько флаконов «Ватермана», оставшихся от ликвидации школы на «Георгии». Мама подарила им одну из этих бутылок, которую они предусмотрительно припрятали «в дальний ящик», продолжая приходить за скромными займами чернил как можно реже.