— Наташа, а ты помнишь, как звали дочку Богдановича? — спросила я.

— Я не совсем уверена… Мне кажется, Анастасья…

Наташин рассказ относится к началу XIX столетия, вероятно, к 1805 году, когда пан Богданович привез из Польши хорошего работника — Сергея Фадеевича Адамовича — отца Ивана — «сына цыганки». Из трех сыновей Ивана, имена которых Наташа тщательно перечисляла по пальцам, я хорошо помню повара Михаила Ивановича и совсем не знаю конюха Федора; что касается Кирилла, то он умер в 1913 году, мне был только год, а Наташе — четыре. Сын Кирилла, Михаил, — отец Наташи. Теперь Наташа живет у своего сына и принимает нас с пирогом и чаем. Ее внучка, лет двадцати, сидит с нами за столом, но я до сих пор не слышала от нее ни одного слова. Застенчивость? Отсутствие интереса?

— Записывайте, записывайте, — настаивает историк.

Она неопределенно улыбается.

Наташа теперь говорит о нашем раннем детстве, и, в зависимости от того, падает ли ее взгляд на мои седые волосы или вспоминается ей маленький ребенок, бежавший к ней с вытянутыми ручками, она обращается ко мне на «вы» или на «ты», и ее голос дрожит от волнения:

— Вы приехали издалека, уважаемая Анастасия Александровна, в наш поселок, где вы родились. Нака, как ты мне все внутри всколыхнула, все мое детство я вспомнила…

Очень подробно она описывает нашу первую встречу:

— Бабушка меня послала однажды понести какой-то сверток Михаилу Ивановичу; он работал на кухне. Я постучала в окно, но дедушка пока не выходил, наверное, был занят. Под каштаном играла девочка и, когда увидела меня, побежала ко мне. Там была еще какая-то женщина; или она няня, или кто, не знаю. Она тоже побежала и начала тебя тащить обратно — уводить от меня. Ты закричала, заплакала; в этот момент вышла твоя мама…

Наташа от волнения замолкает. У нее перед глазами моя мама, идущая с улыбкой ей навстречу.

— Мама подошла с тобой ко мне, говорит: «Будем знакомиться», — и тебя успокаивала, чтоб ты не плакала. — «Спроси девочку, как ее зовут». — Ты взяла меня за руку и ничего не говорила. Тогда мама сама задала вопрос: «Как тебя зовут?» Я ответила: «Наташа». — «А фамилия как?» — «Адамович».

В тот момент вышел Михаил Иванович, взял у меня сверток и сказал, что я внучка Кирилла Ивановича Адамовича. Мама твоя его знала и позвала меня: «Идем с нами погуляем». Ну, я пошла. Под каштаны. Сели мы. Нака, ты не представляешь, как красиво цвели каштаны. Очень красиво! Их там было много, каштанов, был стол под каштанами, скамейки… Был также песок и игрушки, и мы долго играли, но когда я собралась домой, ты схватила меня за руку и не пускала!

Мама успокоила тебя; она подошла ко мне и спросила: «Наташа, ты завтра придешь к нам?» Я говорю: «Да, приду».

И вот я пообещала, и ты меня пустила, и я ушла. Я приходила назавтра. Я все время приходила. Катя, внучка Анны Петровны, тоже приходила, и Ледя, дочка моей тети Марьюшки, которая у вас белье стирала. Но мама твоя больше всего с нами была. Она у меня в памяти осталась, Зоя Николаевна…

Наташа многое может рассказать, может ответить на все вопросы:

— Анна Петровна? У нее дочь была замужем за Берестовым, и жили они все, где ихний дом. У них были три внучки, у Анны Петровны — Антонина, Катя и Дина, так что Анна Петровна была не одна. Умерла она приблизительно в 56-м или в 57-м году.

Какая долгая жизнь, связанная с Рубежным!

Когда перед смертью в 1915 году Мария Насветевич старалась обеспечить старость своей верной Анны Петровны, могла ли она предвидеть, что сами хозяева Рубежного все потеряют и что судьба разбросает их по чужим землям?..

Светлана Олеговна познакомила меня со статьей из местной газеты за подписью Н. В. Лопаткина. По его сведениям в 1868 году будущий император Александр III приезжал в Лисичанск крестить сына своего личного друга генерала Насветевича. Сына или дочь Александру? 1868 год скорее год рождения его дочери, портрет которой в двадцатилетнем возрасте хранится у меня с точным указанием года: «Александра Александровна Насветевич, сентябрь 1888 год». Я знала, что любимая папина «Тотка» была крестницей Государя; я долго хранила массивные императорские часы с императорским вензелем, которые Мария Насветевич получила в подарок на крещение дочери, но только сейчас я узнала, что Александр III посетил Рубежное. И здесь загадочная фотография ожила внезапно в новом освещении: это, конечно, Лисичанск покидает будущий император, направляясь к мосту!

«Проводы Его Высочества за мост». Последнее слово давно должно бы мне дать ключ к разгадке; я знала, сколько энергии вложил генерал Насветевич в постройку моста и железной дороги. Большой альбом в кожаном, коричневом переплете, о пропаже которого во время бомбардировок в Бизерте я сегодня сожалею больше, чем когда-либо, живо передавал ту кипучую деятельность, которая царила во второй половине XIX века в этой области, одной из самых индустриальных в России — знаменитом Донецком бассейне.

Признаться, тогда мне казались мало увлекательными эти стройки вдоль Донца, конструкции моста, группы рабочих, потомки которых могли бы сегодня узнать в них своих дедов. За толстыми, пожелтевшими фотографиями из пропавшего альбома встают лица тех, кто создавал богатство страны.

Их потомки сегодня здесь — те, которые хранят о них память.

День кончается. Сейчас все разойдутся. Наступающая ночь постепенно овладевает опустошенным парком, где сирень давно уже отцвела под развалинами белых колонн.

Где ютится теперь соловей?

Темная громада школьного здания, пустого в это время года, послушно следует очертаниям старого фундамента. В его многочисленных окнах — слабые отблески, словно знак какой-то уцелевшей тайной жизни. Жизнь еще теплится!

С пяти часов утра мы объезжали земли поместья, которые мне были совершенно не знакомы. На противоположном берегу Донца ничего, кажется, не изменилось за 200 лет поля, леса, деревушка. Оставив машину, мы идем пешком по тропе вдоль реки, которая в этом месте расширяется, и останавливаемся напротив Рубежанских холмов, где карабкается к дому заросшая тропа. Ничто не позволяет думать, что мое очарованное царство живет только в памяти. В час, когда встает солнце, когда все еще неподвижно, я стою перед землей поместья, открывая с неожиданной ясностью его красоту и размеры. Все до последних деталей стало на свои места — от туманных оттенков реки, которая только просыпается, до горького запаха полыни, стебли которой я мну между пальцами.

Никогда больше не увижу я того удручающего сна, который регулярно посещал меня годами, прожитыми без всякой надежды на возвращение, — сна призрачной усадьбы, удаляющейся при моем приближении.

Мои поиски прошлого кончаются у тихой пристани. Я уношу из моего Рубежного мирную картину очаровательной пасторали. За поворотом тропинки маленькая старушка — морщинистое лицо под треугольным платочком — пасет взволнованных нашим появлением гусей.

— Я из семьи Насветевич, — говорю я, показывая на другой берег, где над вершинами деревьев виднеется крыша школы.

Она не медлит с ответом, так как слышала, по-видимому, о нашем приезде:

— Я знаю, знаю…

И мы обнимаемся.

Эта хрупкая пастушка на отлогом, зеленом берегу Донца в час, когда встает солнце, — последняя картина, которую я уношу из Рубежного.

«Бизерта. Последняя стоянка» — почему такое заглавие?

Раньше я думала, что в России никто не знает Бизерту. Однако количество писем, которое я получаю после моих интервью и статей, затронувших моих соотечественников в России, доказывает, скорее, обратное.

Среди недавно полученных писем мне хочется отметить одно, поразившее меня своей необыденностью. Несмотря на неполный адрес и неправильную фамилию, письмо дошло до меня. Автор просил извинения за неточности, объясняя, что он не все уловил в радиопередаче: член научной экспедиции, он слышал мой голос за Полярным кругом!..

Россия праздновала в 1996 году трехсотлетие Военно-морского флота, созданного Петром. Последняя эскадра Русского Императорского флота пришла умирать в Бизерту в 1920 году. Все, кто в России любят свой Флот, знают Бизерту.