— С января. В качестве научного сотрудника, — ответила она, подумав: «Девять месяцев в аду».

Похоже, он догадался о ее настроении — когда он продолжил, в его голосе слышалось сочувствие.

— Вы предпочитаете это работе в лицее?

Тщательно выбирая слова, она ответила, стараясь казаться безразличной:

— В прошлом году я бросила преподавание, потом работала в Центре по телеобучению и одновременно писала диссертацию, до того как стать помощницей мадам Бертран-Вердон.

— Я понимаю.

Жизель вспыхнула. Да уж, он отлично все понял. Ему прекрасно известно, что Центр по телеобучению стал прибежищем для преподавателей с проблемами, комплексами, депрессивных, неуверенных в себе. И он задавался вопросом: что же такое могло произойти в жизни Жизель, что в ее синих глазах с длинными черными ресницами появилось это выражение затравленного кролика?

— Как вы познакомились с мадам Бертран-Вердон? — спросил он как можно мягче. Но все же недостаточно — если судить по тому, как нервно сжались губы Жизель.

— Нас познакомила моя сестра, Ивонна Тревенен.

Она подняла глаза, чтобы посмотреть, говорит ли ему что-нибудь это имя, но взгляд его серых глаз был непроницаем; он ограничился тем, что нацарапал несколько слов на чистом листке блокнота.

— Когда вы видели мадам Бертран-Вердон последний раз?

— Вчера.

Слова застряли у нее в горле.

— Точнее, в котором часу? — настаивал он.

— Около семи часов вечера, в доме тетушки Леонии. Надо было много чего подготовить к сегодняшнему заседанию. Да, кстати, я поговорила с директором лицея. Все в порядке — актовый зал сегодня в пять часов.

— Прекрасно. Так вы не присутствовали на ужине вчера вечером?

— Нет, я… У меня было много работы.

— Вы знаете, кто там был?

— Да, конечно, господин комиссар. Я сама писала приглашения. Там были профессор Вердайан, профессор Рейнсфорд, господин Дефорж из издательства Мартен-Дюбуа и виконт де Шарей. Господин Браше-Леже предупредил, что приедет только сегодня и то в последнюю минуту.

— И никаких других женщин? — не удержался от вопроса Жан-Пьер Фушру.

— Нет, — ответила Жизель. И поспешно добавила: — Мадам Вердайан больна, мадам Рейнсфорд осталась в Америке, Дефорж только что развелся. Что до виконта…

Она потупилась. Жан-Пьер Фушру ободряюще кивнул. Он слушал внимательно и доброжелательно. «В обычных обстоятельствах ему, наверное, любят поплакаться в жилетку», — подумала Жизель.

— Я не думаю, что это секрет. Дело в том, что мадам Бертран-Вердон надеялась стать виконтессой де Шарей и собиралась объявить об этом на заседании.

— Надеялась?

— То есть… — Жизель смутилась. — Я думаю, вам лучше поговорить прямо с…

— В самом деле, — согласился Жан-Пьер Фушру. — Мы почти закончили. Вам известно, были ли у мадам Бертран-Вердон враги?

Жизель поколебалась секунду, но, надеясь, что разговор подходит к концу, решила не кривить душой.

— У мадам Бертран-Вердон было мало друзей. И ни одной подруги. Она не выносила женщин.

— Спасибо за прямоту, — ответил Жан-Пьер Фушру.

Он машинально погладил левой рукой больное колено и произнес, глядя ей прямо в глаза:

— И последний вопрос. Где вы были вчера вечером между десятью и двенадцатью часами?

— У себя дома, в Париже, на улице Плант, дом номер 35, — соврала она, отводя глаза. Она прекрасно понимала, что он ей не поверил.

Профессор Вердайан, доктор филологических наук, преподаватель, заканчивал сытный обед в скромном зале ресторана «Маленький король» в Шартре. Фрикадельки из щуки, фазан под соусом из красной смородины, шоколадное пирожное — все это сдобрено со знанием дела выбранным бордо и прекрасно сервировано внимательными и вышколенными официантами.

Да, это было верное решение — дать себе несколько часов передышки, вдали от толпы прустоведов, которые обязательно достанут его до и после доклада «Проблематика плюритекста». Пожалуй, он был доволен названием. Под предлогом, что ему срочно нужно уточнить какую-то деталь в музее Шартра, он быстро позавтракал в своем номере в «Старой мельнице», вскочил в машину и во весь опор помчался к собору, воспетому Шарлем Пеги.[13] Спокойно побродив по старому городу и зайдя в несколько книжных магазинов — посмотреть, каких произведений его коллег там не окажется, — в полдень он оказался в ресторане, чтобы в одиночестве насладиться обедом. В отсутствие жены, еще не оправившейся от гриппа, он радостно забыл ее вечные предостережения о коварстве холестерола и заказал все, что ему хотелось. Он даже подумывал побаловать себя рюмочкой арманьяка после второй чашки кофе. В конце концов, для своего возраста он еще в прекрасной физической форме. Да, конечно, он уже ссутулился, у него поредевшие волосы и очки с бифокальными стеклами. Но в общем, держится молодцом и может при случае выиграть партию в теннис, совершить мощный заплыв и обыграть своих детей в пинг-понг.

Гийом Вердайан практически закончил свою карьеру. Карьеру традиционную и успешную. Он подумал о тех тяжких годах работы в лицее, когда он преподавал с утра до вечера, потому что свести концы с концами становилось все труднее, по мере того как увеличивалась семья. Сколько энергии было у него тогда! Но все осталось в прошлом. После защиты диссертации по Прусту его повысили до старшего преподавателя, и благодаря одному из его однокурсников из семьи менее скромной, чем его собственная, он получил так страстно желаемую должность доцента, от которой оставался один шаг и одно решение комиссии до назначения профессором. И это случилось быстрее, чем можно было ожидать, из-за самоубийства одного из его выдающихся собратьев по университету. Члены комиссии не могли прийти к единому решению — каждая фракция поддерживала своего кандидата, одни правого, другие левого — и были вынуждены пойти на уступки и решиться на компромисс. «Ладно, ничего не поделаешь! Пусть будет Вердайан». Так Вердайан стал профессором.

Вот уже который год профессор Вердайан читал лекции студентам старших курсов, вот уже несколько лет вел немногих дипломников — их работами он разжигал огонь в камине в своем загородном доме в лесу Фонтенбло — и нехотя соглашался руководить диссертациями по рукописям Пруста, с тем чтобы потом использовать в своих трудах то, что нарыли его аспиранты. И не находил в этом ничего зазорного, убежденный, что только такой зрелый ум, как его собственный, способен к обобщениям. Но у него был свой пунктик, собственный проект, которым он очень дорожил и над которым трясся уже несколько лег самолично издать полное собрание сочинений Марселя Пруста с комментариями. Он был категорически против любой коллективной работы и открыто издевался над новомодными изданиями — сомнительным плодом неравного труда кучки исследователей, по большей части иностранных. «Нет общего взгляда», — гремел он по радио. «Жалкая груда осколков», — твердил на конференциях, которые прилежно посещал только затем, чтобы разоблачать чужие ошибки.

Его издатель, Альфонс Мартен-Дюбуа-сын, устал ждать и давно уже не рассчитывал на обещанное издание, отнеся его к разряду прочно забытых проектов. Впрочем, он не был вполне убежден в том, что книги Пруста или о нем принесут сегодня большой доход. Классика, конечно, но при нынешней конкуренции на рынке лучше было подождать, пока идея умрет сама собой. У всех ученых, с которыми ему — к сожалению — приходилось общаться, были свои апории, и вполне могло случиться, что издание Вердайана никогда не будет закончено. Но — о чудо! — в июне Гийом Вердайан триумфально появился в его кабинете с огромной пачкой распечаток под мышкой, которую и бросил на стол с коротким «Готово!». Потом он стал настаивать, чтоб все вышло в начале ноября, потому что президент Прустовской ассоциации пригласила его сделать доклад на заседании восемнадцатого числа, пообещав ему приезд министра и еще какой-то сюрприз.