«Великий гражданин» еще раз подтверждает, что все катастрофы и производственный брак — дело рук тех, кто еще в 1925 г. оказался в рядах оппозиционеров и сомневающихся, находился под влиянием Троцкого, а в 1934 г. участвовал в убийстве Кирова. Фильм наглядно разъясняет, что партия всегда была чересчур снисходительна, давая шанс неисправимым преступникам, чье единственное желание — вредить Советскому Союзу. Таким образом, аресты 1937-1938 гг. являются соразмерной реакцией на действия распоясавшихся врагов.

Фильмы внесли свою лепту в собирательный портрет инженера, создаваемый средствами массовой информации. Перманентные обвинения в адрес инженеров, звучавшие то громче, то тише в публичных выступлениях, печати, кино и литературе, в 1937 г. насчитывали уже 20 лет. Неудивительно, что за такой срок представление о них как о «вредителях» и врагах народа постепенно проникло в сознание людей и отложилось там^{1536}. Хироаки Куромия обратил внимание на то, что Стаханов в своих воспоминаниях, написанных в 1970-е гг., все еще говорит о «врагах народа» с большой убежденностью^{1537}. Понятия «вредитель», «шарлатан», «псевдоинженер» нашли место даже в лексиконе старых, нерасположенных к режиму инженеров^{1538}. Сами «вредители» тоже пользовались этими клише: единственная возможность снять с себя обвинение заключалась в том, чтобы представить настоящими «вредителями» своих обвинителей. В данном вопросе не существовало нравственной нормы, которая запрещала бы заклейменным клеймить других. Если они хотели ускользнуть от расправы, общепринятые формулировки оставляли хоть какой-то шанс сделать «врага» из другого, отвечая на донос встречным доносом^{1539}. При этом инженеры не отвергали предъявленные им обвинения как нелепые, а сознавались в былых прегрешениях в письмах во ВМБИТ или наркому^{1540}, приносили покаянные исповеди. Трудно понять, действительно ли они считали преступлением прежнюю принадлежность к числу сторонников Троцкого и т. п. Чтобы защитить себя, им не оставалось ничего другого, как принять подобные обвинения всерьез и совершить ритуал самобичевания. Директор рыбного треста Т.С. Никитин в июне 1937 г. писал Калинину, что его в ноябре 1936 г. исключили из партии и выгнали с работы за то, что в 1927 г. он ровно три дня считался троцкистом^{1541}. Инженер М.Я. Горлов в августе 1936 г. объяснял в письме Орджоникидзе, что лишился должности заместителя начальника цеха на заводе «Запорожсталь» и был исключен из партии, во-первых, потому что в 1935 г. не сразу признал своего коллегу Вольфсона контрреволюционером, троцкистом и зиновьевцем. А не потребовал его исключения, а во-вторых, потому что его жена Глузман в 1931 г. пять месяцев жила с человеком, который теперь арестован, и ей при обмене партийных документов не выдали новый партбилет.^{1542} Заведующий отделом кадров Наркомтяжпрома Раскин обратился к Орджоникидзе в ноябре 1936 г. С его стороны, покаялся он, было большой ошибкой своевременно не проинформировать наркома о восстановлении в должности Дрейцера, которого в 1932 г. уволили из ВСНХ как активного троцкиста. Раскин приложил к письму несколько документов в доказательство того, что за восстановление этого «опасного элемента» несет ответственность не он, а три других лица^{1543}. Инженер Кейль, уволенный с ленинградского монетного двора и в течение девяти месяцев подвергавшийся гонениям, не только обвинял руководство этого предприятия в растратах и взяточничестве, но и доказывал, что его коллеги также подозревают директора во «вредительстве» и «заговоре»^{1544}. Еще один инженер, Р.С. Патковский, арестовывавшийся в 1931 г., а в 1935 г. высланный из Ленинграда, обличал своих преследователей как «карьеристов», «интриганов», «воров» и «вредителей». Он привел имена бывших коллег, которые, по его мнению, являлись «троцкистами», «зиновьевцами», «предателями» и «лжецами»^{1545}. Техник Н.И. Копылова и ее муж инженер-химик В.А. Трошанов, изгнанные из «Синанчаоловостроя» на Японском море, обратились во ВМБИТ, доказывая, что они ни в чем не виноваты, зато начальник участка Соколов и другие руководящие ИТР ведут строительство «варварски и преступно». Супругов, дескать, потому и уволили, что они обнаружили, «как плохо и преступно» здесь ведутся работы. А начальник Копыловой, подозревали они, просто не хотел работать с женщиной^{1546}.

Доносы и контрдоносы в 1930-е гг. стали обычным делом. Подобная форма обвинения и «защиты» являлась элементом повседневной культуры. Многие инженеры пользовались этим инструментом, чтобы избавиться от неугодного коллеги или «расчистить» себе путь наверх.

Среди знакомых нам инженеров, что характерно, никто не сознается в доносительстве. Е.Ф. Чалых и В.А. Богдан, правда, сообщают, что НКВД принуждал людей к доносам. Чалых дружил с инженером Ниной Васильевной Чистяковой, и в 1938 г. та неожиданно попросила его немедленно освободить ее от должности. Лишь много лет спустя она объяснила, что уехала в Москву, не желая выполнять задание НКВД и собирать компрометирующий материал на Чалых^{1547}. Механик Юсупов однажды поведал Богдан, что сотрудники Ростовского управления НКВД велели ему составить список своих друзей и коллег. Юсупов отказался; через две недели ему снова напомнили об этом, но потом он больше ничего не слышал о человеке, который с ним связывался, — видимо, тот стал жертвой чистки в стенах управления^{1548}. Богдан в конце концов пришлось рассчитать няню своей дочки, которую на собрании домработниц призвали подслушивать разговоры хозяев и читать их письма. Давыдовна не стала скрывать от Богдан, что поступит так же, как соседская домработница: та открыла, что ее хозяева «троцкисты», и теперь жила в их квартире^{1549}.

Один Н.З. Поздняк признает свое участие в институтских чистках во времена культурной революции (см. выше). Вопрос о том, действительно ли другие мужчины и женщины не участвовали в этом ритуале, остается открытым. Джон Гринвуд утверждает, что А.С. Яковлев травил Туполева и несет долю вины за его арест^{1550}. Сам Яковлев пытается представить дело так, будто он вошел в милость к Сталину без сознательных усилий со своей стороны. Он, дескать, не добивался внимания генсека и не оттеснял старых инженеров, а попал в круг избранных по воле случая. Ему было крайне неприятно, уверяет он, когда нарком М.М. Каганович на заводе всех работников знакомил с ним как с представителем «молодого поколения» советских конструкторов, «чем поставил меня в совершенно немыслимое, неловкое положение перед сопровождавшим наркома А.А. Архангельским, заместителем А.Н. Туполева, почтенным и всеми уважаемым конструктором»^{1551}. От поста заместителя наркома, пишет Яков-дев, он с удовольствием бы отказался. Сталин в 1940 г. практически заставил его принять это назначение, с угрозой напомнив о партийной дисциплине: «Много тревожных мыслей бродило тогда в голове. Как отнесутся к моему назначению конструкторы и другие деятели нашей авиации: ведь я среди них самый молодой? Как я буду руководить людьми, одно имя которых вызывает у меня трепетное уважение еще с тех пор, когда я был школьником, авиамоделистом? Станут ли они меня слушать и считаться с моими указаниями?»^{1552} Яковлев при этом умалчивает о том, что в 1937 г. был арестован «весь мир русской отечественной авиационной мысли», прежде всего Туполев и почти все сотрудники ЦАГИ^{1553}. Зато он подчеркивает облегчение, испытанное им, когда такие «маститые» люди, как Поликарпов, профессор Шишкин, учитель Яковлева Ильюшин, и молодые «конкуренты» Лавочкин, Горбунов и Гудков поздравили его и повели себя вполне дружелюбно^{1554}. Ученый Георгий Александрович Озеров, сидевший вместе с Туполевым в лагере, однако, обвиняет Яковлева в том, что он неоднократно позволял себе враждебные выпады против Туполева и, в частности, добился, чтобы в 1943 г. самолет Ту-2 сняли с производства и заменили моделью Як-40. Яковлева, говорит он, в кругу авиаконструкторов не любили, считая, что, став советником Сталина, он распростился с моральными принципами^{1555}. Какую роль в действительности играл Яковлев и что в его воспоминаниях осталось недосказанным, здесь не представляется возможным прояснить.