Отец Федосеева — типичный сменовеховец, ратовавший за восстановление страны, не желая при этом заботиться об интересах властителей. Анатолий, самый старший из трех детей, родился в 1910 г. в Петербурге. Его мать владела пошивочной мастерской. Благодаря хорошим должностям, которые занимал отец, у Федосеева было счастливое детство. В дореволюционные годы семья жила в Петербурге, в большом доме на Английском проспекте (позже проспект Маклина), сдавая часть жилья поднанимателю, который приносил детям шоколад, и держала воспитательницу для младшей дочери. Эта мирная и уютная жизнь продолжалась поначалу и после 1917 г. Федосеевы бежали от революции в провинцию и пытались там как можно дольше вести прежнее существование: «Тогда еще можно было в какой-нибудь глуши натолкнуться на людей, которые ничего не знали ни о революции, ни о новой власти. Таким образом и нашей семье… удавалось избегать прямого соприкосновения с новыми порядками и новыми властителями»^{423}. Они обосновались в кубанской станице близ Екатеринодара (позднее Краснодар), в стороне от Гражданской войны и голода, в просторном деревянном доме с фруктовым садом: «Сейчас наша тогдашняя жизнь кажется каким-то чудом. По всей стране бушевал пожар гражданской войны. Свирепствовали голод и разруха… А здесь, на Кубани, шла нормальная спокойная жизнь»^{424}.

Федосеев отмечает, что родители всякий раз находили светлые и большие квартиры, не шедшие ни в какое сравнение с жильем, которое доставалось ему в дальнейшем. Переезжая в 1920 г. в Москву, в 1923 г. в деревню Кувшиново в Тверской губернии или в 1925 г. в Дубровку на Неве, они поселялись то в великолепно спланированной, залитой солнцем квартире, то в доме с садом на реке. Семья Федосеевых держала домработницу и, как подчеркивает автор мемуаров, имела очень высокий жизненный уровень. Сам Федосеев наслаждался беззаботным существованием в деревне, летом ловил раков в реке, зимой катался на лыжах. Он не только посещал общеобразовательную школу повышенного типа в Ленинграде, но его отец также целенаправленно пробуждал в сыне интерес к электротехнике, выписывал для него специальные журналы и делал вместе с ним радиоприемник. Целые ночи Федосеев проводил перед приемником в поисках передач из Берлина-Кёнигсвустерхаузена, Парижа или Рима.^{425} По его словам, лучшим в его жизни был период нэпа, об этих годах он сохранил немногие, но самые прекрасные воспоминания^{426}. В то же время в противоположность детям рабочих он настаивает на том, что ничем не обязан советской власти, а, напротив, постоянно оказывался в конфликте с ней, хотя и старался не думать о политике^{427}.

Жизнь Валентины Алексеевны Богдан, урожденной Ивановой (р. 1911), начиналась примерно так же, как у Федосеева. И она охотно законсервировала бы мир таким, каким он представлялся ей в детстве. Ее семья, подобно семье Федосеева, пыталась не идти на контакт с советской властью и игнорировать политические события. Сыновья у них в роду традиционно шли в священники, и только отец Богдан порвал с этой традицией, став машинистом локомотива. Дети воспитывались в религиозном духе и в соответствии со старыми ценностями; когда Богдан в 1929 г. покинула родительский дом, ей пришлось пообещать матери, что она будет молиться каждый день^{428}. Ивановым позволяла терпеть систему религиозная, аполитичная позиция, а муж и свекор Богдан занимали позицию сменовеховцев. Свекор был всемирно известным ученым-агрономом, руководившим научными опытами в засушливых районах Поволжья и после революции отвергшим приглашение американцев: «Если бы все мы уехали за границу, кто бы учил наших, русских молодых людей? Так бы и росли дикарями»^{429}. Сходными аргументами муж Валентины, Сергей Васильевич Богдан, тоже ученый-аграрник, оправдывал свою жизнь и работу в Советском Союзе: «Я не для них [большевиков] работаю, я работаю для студентов. Если мы, учителя, перестанем честно и хорошо учить нашу молодежь из-за того, что считаем советскую власть плохой, к чему это приведет?»^{430} Сама Богдан не отличалась особой религиозностью и не чувствовала себя призванной служить своей стране. Она характеризует себя как аполитичного человека, желавшего наслаждаться жизнью, мало заботясь о внешних условиях: «Я никогда не хотела и не буду принимать активного участия в политике. Жизнь коротка, и есть много других, более интересных для меня возможностей ее заполнить»^{431}.

Богдан немногое сообщает о своем детстве, однако не оставляет сомнений относительно того, что до революции ее семья жила скромно, но в достатке. Она росла на хуторе Романовском (позднее г. Кропоткин) на Кубани; отец работал в железнодорожном депо, мать заботилась о пятерых детях и вела домашнее хозяйство. Семья занимала очень просторный каменный дом с шестью комнатами, при котором был большой сад. Само собой разумелось, что дети должны окончить школу Богдан изначально не приходилось бороться за то, чтобы учиться, — образование входило обычной и неотъемлемой частью в ее планы на будущее^{432}.

Инженеры, происходившие из старой интеллигенции, но не эмигрировавшие рано или поздно за границу, подобно Федосееву или Богдан, не так резко акцентируют значение вехи, которой стали для них 1917 и 1928 гг. Они тоже описывают безоблачное детство, не противопоставляя его, однако, своей жизни при советской власти. Отцы Таисии Александровны Иваненко, урожденной Васильевой (р. 1913), и Людмилы Сергеевны Ваньят, урожденной Криц (р. 1919), до определенной степени были увлечены большевиками. Они руководствовались не только прагматическими соображениями, но и в действительности проявляли лояльность к новому строю. Ваньят, говоря об отношении ее отца к большевикам, замечает: «Люди были в то время очень терпимы»^{433}. Иваненко соглашается: «Интеллигенция всегда была лояльна к советской власти, очень лояльна и честно работала»^{434}. Обе женщины, пользуясь прилагательными «терпимый» и «лояльный», обозначают специфическую позицию старых инженеров, толерантную в том смысле, что они признавали за каждым право на собственные мерки и способы поведения, а следовательно, рассматривали и большевиков как группу, действовавшую по своим правилам, о которых им, инженерам, судить не подобало. Александр Гаврилович Васильев (1885-1937) работал директором дворцовой Гатчинской электростанции, отапливавшей царскую резиденцию, оранжерею и больницу. Таисию, родившуюся в Гатчине в 1913 г., отец после революции отправил вместе с матерью и сестрой к родственникам на Север, желая обезопасить их в эпоху революционной смуты. Васильев сохранил свое положение, большевики ценили его как крупного специалиста и даже наградили статусом «красного директора»^{435}. Только в конце Гражданской войны он привез семью обратно, и с того времени жизнь их протекала относительно безоблачно. Иваненко играла в Гатчинском дворце и парке, где чувствовала себя как дома. Для нее, так же как для Богдан и Федосеева, обучение в гимназии являлось делом вполне естественным и само со. бой разумеющимся^{436}.