— Я даже рада, что не видела его, — призналась Уэнди. — Когда я жила в Мелизмейте, я всегда его боялась.

— Я его не боюсь. — Нэнси взяла обе кружки с чаем. — Мы спустимся через минуту. Поставь, пожалуйста, шампанское в холодильник.

Она понесла чай наверх и вошла в спальню.

Когда она повернула ручку двери, раздался приглушенный голос:

— Уйди!

— Дорогая, это я. Я ведь тоже сплю здесь, если, конечно, ты не хочешь сослать меня в комнату к Максу.

Руфа лежала, распластавшись поперек своей одноместной кровати. Нэнси поняла, что она проплакала все это время. Ее лицо было мокрым и вспухшим от слез. Нэнси охватил приступ ярости по отношению к Эдварду, но она сумела изобразить радостную улыбку.

— Я принесла тебе чаю.

Нэнси редко угощала кого-нибудь чаем.

— Спа… асибо… — проговорила сквозь слезы Руфа и с трудом приняла сидячее положение.

— Я уже знаю, — сказала Нэнси, опускаясь на свою кровать. — Жаль, что меня не было, а то я не постеснялась бы сказать все, что о нем думаю.

— Он узнал о Брачной игре. Он презирает нас. — Содрогаясь, Руфа маленькими глотками пила чай. — Я наговорила ему массу ужасных вещей, скорее всего, он больше никогда не будет со мной разговаривать.

— Прекрасно, — заявила Нэнси. — Я всегда тебе говорила: не слушай его. Настоящий Мужчина никогда не воспринимал его всерьез.

Губы Руфы задрожали.

— Что будет со всеми нами без Эдварда?

— Переживем, вот что, — заявила Нэнси. — Только не злись, но я нашла работу, и совсем не в «Дьюк оф клэранс», пока ты не успела возразить.

Она вытащила из бюстгальтера смятую пачку ассигнаций.

Уголки рта Руфы дернулись в подобие улыбки.

— Только не говори, что ты выручила это, подавая пивные кружки.

— Бокалы с шампанским, дорогая. Я работаю поблизости от Берри — вниз по улице с каким-то бестактным историческим названием типа «Большая улица калек» или «Двор прокаженных».

— Что?

Нэнси засмеялась.

— Шикарное заведение! Когда подходит время закрытия, совсем не нужно выключать телевизор или уменьшать яркость света: гости уходят сами. А когда я уронила стакан, никто не приветствовал это криками.

— Да, видно, действительно шикарное.

— Признайся, — подлизывалась Нэнси, — ты поражена?

Руфа улыбалась сквозь слезы. Ее улыбка запала в душу Нэнси.

— О да… Я чувствую такую безысходность в отношении денег. Глупо было с моей стороны злиться за твое желание стать барменшей. Я тоже хочу найти себе какую-нибудь работу.

— Разве Берри не сказал, что поговорит со своими знакомыми насчет твоих банкетов? Я напомню ему.

— Разумеется, — проворчала Руфа. — Теперь ты часто будешь видеться с ним.

— Видеться? Да я закручу с ним бурный роман, я выйду за него замуж! Так что не унывай, дорогая. Спускайся вниз и выпей бокальчик шампанского. Забудь об Эдварде. Честно говоря, изводиться из-за мужчины можно лишь в том случае, когда ты в него влюблена.

— Я не могу вынести его презрения, — сказала Руфа. — Я не могу вынести пренебрежительного отношения ко мне. Начинаешь себя ненавидеть.

— Для пренебрежительного отношения к тебе нет оснований. Он поймет это, когда получит приглашение на мое грандиозное бракосочетание.

На выцветшем хлопковом индийском покрывале Руфы лежала груда использованных салфеток. Она вынула из коробки еще одну чистую салфетку и высморкалась. Она постаралась взять себя в руки, но ее голос был безутешным.

— Не думаю, что ты можешь рассчитывать на брак с Берри.

Нэнси засмеялась и поцеловала сестру в голову.

— Я не собираюсь спорить об этом.

Нэнси дала Берри толчок для знакомства с феноменом стресса. Раньше, согласно заведенному распорядку, он безмятежно курсировал между работой, невестой и семьей, и ничто не нарушало его жизненного ритма. Неожиданное появление за стойкой бара «Форбс энд Ганнинг» Нэнси вскоре превратило его в беспокойного, с жадностью поглощающего кофе неврастеника.

Самое ужасное, что и другие мужчины заметили ее — не могли не заметить. Она была златокудрой Гебой, с неспешной легкостью разносившей свой нектар. Она, приятно улыбаясь, легко парировала скабрезные замечания, всегда правильно отсчитывала сдачу и никогда не забывала о заказе. Сюда стали приходить из таких отдаленных районов, как Пристань Канареек, чтобы взглянуть на ее озорные глаза и пышные груди.

Некоторые мужчины приглашали ее на свидание, с разной степенью серьезности. Нэнси всегда отказывалась, намекая, что она «уже договорилась». Однажды это услышал Берри, и его охватил приступ ревности, опасный по своей силе. Услышав, что кто-то назвал ее «Рыжей завлекалой», он чуть не совершил убийство. Она ужасно обескураживала его. Берри понимал, что ее следует избегать — ради здравого смысла и душевного спокойствия, но не мог отказаться от посещений «Форбс энд Ганнинг» в виде жалкого призрака.

По мере того как зимняя стужа стала смягчаться, уступая место весенней оттепели, он по нескольку раз на день внушал себе, что ни за что не сделает ничего обидного для Полли — ни при каких обстоятельствах. Он постоянно повторял себе, что крепко любит Полли. Ничего, что приготовления к свадьбе будут дорогостоящими. Это дело принципа. Можно назвать его старомодным, но он верит в святость слова джентльмена.

Но какая-то часть его «я» не подчинялась кодексу джентльмена. Он всегда полагал, что она находится под надежным контролем. Однако мучительные проявления сексуальной одержимости полностью нарушили привычный ритм его жизни.

Ситуацию еще более усложняли два фактора. Смириться с тем, что Нэнси работает в «Форбс энд Ганнинг», где пьют и сплетничают его коллеги, было довольно трудно. Даже если он откажется от посещения бара, то все равно не сможет избежать общения с Нэнси, так как Адриан и Полли поддерживали близкие отношения с ее сестрой. У загадочного Адриана, насколько понимал Берри, были серьезные намерения в отношении Руфы. И чем серьезнее они становились, тем сильнее было стремление Полли дружить с будущей миссис Мекленберг.

Адриан действовал методично. Через несколько недель ланчи и обеды переросли в концерты и прогулки с выездом за город. По мере развития процесса ухаживания Полли становилась все приветливой с Руфой и более терпимой к Нэнси. Апогей пришелся на один из вечеров, когда Берри вернулся из офиса, наказав себя отказом пойти в «Форбс энд Ганнинг», и увидел златовласых сестер, сидящих на его же софе. Полли пригласила их отужинать.

— Надеюсь, ты не против, — сказала ему Полли, когда они находились наедине в кухне. — Мне было бы неудобно приглашать Руфу одну.

Нэнси ей не нравилась, и она полагала, что Берри того же мнения.

— О, я не против Нэнси, — сказал он равнодушно, стараясь не выдать себя.

Полли взяла из его рук портфель и вручила ему штопор.

— Надеюсь, ты побеседуешь с ней, пока я улажу свои дела с Руфой. Ты же знаешь, как Нэнси любит болтать!

Берри наблюдал за тем, как она готовит побеги спаржи в бальзамовой подливке, и думал, что постоянно жить напоказ очень трудно. Даже когда они были одни, Полли не прекращала воздействовать на невидимую аудиторию. Как будто, размышлял он, она запрограммирована. Она может создать у сестер Хейсти впечатление, что они живут так всегда, а это, черт возьми, так и есть.

— Нэнси мне не нравится, — сказала Полли. Она чистила пармезан у стола, повернувшись к нему спиной. — У нее никогда не будет истинной утонченности, которой обладает Руфа. Ты можешь себе вообразить, чтобы Адриан пригласил такую, как Нэнси, на камерный концерт? Боюсь, что в ней есть что-то провинциальное. Если не сказать вульгарное.

Берри испытал приступ резкой неприязни к Полли. Раньше такого не было, и это заставило его посмотреть в глаза правде.

Похоже, он влюбился в Нэнси. Она была подобна лучу солнца в холодном мраке. Ее обаяние, ее смех и ее неизменно прекрасное настроение заряжали атмосферу. Неожиданные всплески ее искренней доброты почти обескураживали его. Он безумно любил Нэнси, как никогда и никого ранее. Но брак с Полли был неизбежен. Он мог оставить Полли и потом всю жизнь презирать себя. Или же забыть о Нэнси и умереть от душевных мук. В любом случае он был обречен на жалкую жизнь, лишенную радостей секса.