Она поднырнула под старую знакомую корягу, нащупала рачью норку, влезла рукой. Ага, пытается ущипнуть, ничего не получится, я знаю, как тебя брать. Женька ещё сильнее сжала кулачок, ухватила за панцирь выше шейки. Порядок! Фу, вынырнула. Улыбаясь, вздохнула полной грудью, в поднятой руке корчился здоровый зелёный рачище, безумно вращая выпуклыми глазищами. Она выбросила его на берег подальше, чтоб не успел сбежать назад. Поныряла ещё несколько раз, не идти же в компанию с пустыми руками. Хотя бы с десяток наловить, и то дело. Ребята как раз сварили очередное ведро и вылили на траву красных здоровенных красавцев. Накушавшись вволю, Женька прилегла на согретую солнышком травку, положив под голову руку. Хорошо, но на душе что-то неспокойно. Наталка, черт с ней, а как там племянник, и часа не минуло, как расстались, а она уже по Пашке соскучилась. Надо плыть обратно, эта дура в бадье всю воду споганила говном, нужно свежей натаскать. Куда деваться? Мамка просила потерпеть, месяц пролетит быстро. Надька составила ей компанию, не бросать же подругу. Вместе скорей управятся.
Наталка с Пашкой тоже стали ходить на речку. Женька с Надей по очереди сидели с малым на берегу, чтобы сестра могла, как раньше, вдоволь поплавать и поесть раков. Ведь вкуснее ничего нет. Словил, сразу сварил и съел. На Наталке был цветной купальник, польский, халат тоже оттуда, для неё вообще всё лучшее было только польским. «Пойдёмте домой, девчата, Пашка устал и обгорел весь, бабка ругаться будет», — сказала она, обтирая сына полотенцем. Подружки шли следом, чуть приотстав, в стареньких платьицах, выгоревших на солнце, латаных-перелатаных, они стеснялись ее.
На тумбочке, справа от входа в хату, лежал отрывной календарь 1941 года, Наталка привезла его с собой. Она, не читая, перелистала несколько июньских страниц, выдернула устаревшие.
— Жень, а тебе же в воскресенье, 22-го, 15 стукнет! Время как летит, уже взрослая, не заметишь, как замуж выскочишь, это правда, что ты курсантика приглядела? — хитро посмотрела на младшую Наталка. — Через недельку муж в отпуск пожалует, поедем с ним в Крым в санаторий. Ой, девки, там замечательно, вы даже себе не представляете. Что-то я от счастья заболталась.
В субботу с утра дособирали вишни, мать сварила варенье, гоняла девок от таза, не зло, с любовью, как бы играя со взрослыми дочерьми в детские игры. Налепили вареников с вишнями, залили по тарелкам крепким сиропом и уставили ими все подоконники в хате. Вечерком мать пекла пироги, девчат отпустила на танцы. Женька сразу разглядела в толпе рыженькую головку, он тоже её приметил, только виду не подавал. Но как только заиграли вальс, рыженький вырулил на взлётную полосу, лихо подхватил Женьку и закружил ее по площадке. Разговор не клеился, юноша молчал, только его рука на талии была огненно горячей и влажной. Провожать девушек после танцев ребята не могли, спешили в лагерь. На следующие выходные всем назначили свидание, только Наталка отказывала, вздыхала, муж должен приехать, она уже скучала за ним.
Спать не хотелось, душно, да и мать с Пашкой разбудишь. Залезли на стожок под забором. Запах свежего сена, пахнувшего только что разрезанным кавуном, и это небо, усыпанное звёздами, вот они прямо над тобой. Как красиво, как величественно, как хорошо жить, какие они счастливые. Вот и у Женьки кавалер завёлся, улыбнулась Наталка. Устала за день, бедняжка, аж похрапывает. Наталка придвинулась поближе к сестре, укрыла её старым, ещё бабкиным, лоскутным одеялом и вскоре тоже уснула.
Женьку разбудил какой-то грохот. Это правда или ей снится? Свист, взрыв. Она еле раскрыла слипшиеся от крепкого сна глаза, сестры рядом нет, и стожок дымится. В голове сплошной шум, не хватает воздуха. Она прищурилась, сквозь дым и утренний туман увидела противоположную сторону их улицы. Что это? Там не было домов. А где их хата? Где хата? Вокруг все горело. Кусок стены, окрашенный бело-голубой извёсткой, был весь в кровяных капельках вишен. Женька обежала пустую тлеющую яму, здесь же стоял их дом, и не могла ничего понять. Мама, мамочка, куда они подевались? Что за сон такой страшный. Под тыном она увидела сестру. Та сидела, обхватив голову двумя руками. Из носа, рта и ушей текла кровь. Женька поползла к ней, едва хотела приподняться, какая-то сила её снова пригибала к земле.
— Наталочка, где мама? Где папа? Что это?
Сестра пыталась что-то сказать, но Женька ничего не слышала. Они обнялись и сидели под рвущимися бомбами и снарядами, бежать было некуда. Земля гудела и горела, как в аду. «Наталочка, мама с папой спрятались и Пашку спрятали? Да?» — в надежде спрашивала Женька старшую сестру. Но та хватала себя за волосы и начинала выть: «Сыночка, сыночек, мама, папа, что я ему скажу? Убейте лучше меня!» И опять они ползли к яме, где всегда был их дом. Женька, уцепившись в сестру, только повторяла: «Мамочка, мне страшно, мамочка, где ты?»
Сколько дней прошло, они не знали. Опять утро, опять сплошное марево, стреляют со всех сторон, совсем рядом, рухнула последняя стена их глинобитного дома, расколотые фруктовые деревья без единого листика, как чудовища, тянули к сестрам свои обгоревшие ветки. «Пить, пить!» — шептала, теряя сознание, Женька. Наталка кинулась искать бадью. Опрокинутая взрывной волной, простреленная и скрюченная, она валялась под грушей. Хорошо, что подвернулся детский совок, Наталка зачерпнула им остатки воды и поползла обратно. Обессиленная упала навзничь.
Вроде люди движутся, смеются, к ней идут, казалось в полудреме Женьке, даже голоса слышно, только этот гул не разобрать. А может, это наяву, и она бредит? Вот уже они рядом, орут, тыкаются ей в лицо своими грязными вонючими рожами, потом повалили на землю, издеваются над её беззащитным телом, как хотят. Она умирала у своего любимою Турунчука, но смерть не спешила к ней. У смерти было и без неё много работы. Как за всеми поспеть, когда такая очередь, стучало в Женькиных висках. Одна ведь, не разорваться. А смерть-то проклятая совсем не страшная, почему её так все боятся? Вот она, кажется, ко мне приближается. Нет, только прохладным ветерком обдала и дальше полетела, и я с ней летаю, и Павлушка, такой радостный, с нами летает, как много нас...
Темно, ночь, звёзды, Наталка очнулась. Где она? Детский стон, плач. Пашенька проснулся. Она исползала все вокруг — почудилось, сына нигде не было. Стреляли далеко, там, вдали, было светло, как днём. А здесь, на земле, в темени, как распятая на кресте, лежала её Женька. Худенькое тело девочки с маленькими грудочками было избито, окровавлено, без одежды.
Женечка, ты меня слышишь, родная? Не умирай, только не умирай! Господи, не оставляй меня одну! Наталка увидела дверцу погреба. Если он не завален, нужно перетащить туда сестру. Ступеньки только в начале обвалились, а дальше было всё цело. В крынке давно прокисшее молоко, вино в бочке и несколько бутылей с самогоном, для Женькиного дня рождения и её, Наталкиных, проводов отец заранее припас. У него всегда сбоку при входе на выступе спички лежали, рука сама потянулась, вспомнила где. Есть! Чиркнула, слабый свет на мгновенье осветил свод. Как все лежало с детства — ничего не изменилось. Только добавилось, что из хаты мать попереносила, как приехала старшая дочь, старье всякое из шифоньера выгребла. Отец злился. «Мовчы, Фёдор, — умоляла мать мужа, — поидэ до сэбэ, всэ знову занесемо, шо ему в погреби зробыться?» — «Ладно, хочь моля не зъисть и то добре. Може вона и права, у хати хламу немае и светлишь. Мабуть миста бильш стало. Мисяць пролетыть, як одын день».
Мамочка, прости, мамочка! Наталка в углу за бочками устроила постель. Светает, нужно закрыть чем-нибудь вход, чтобы их никто не обнаружил. Она вылезла наружу, закидала сверху погреб ветками, соорудила настоящий бурелом, оставив только маленький лаз. Нарастающий гул самолетов был такой сильный, что земля задрожала. Наталка смотрела вверх, может, это её Валера к ним на помощь летит? Нет, это опять они, каждое утро, едва светает, как на работу. Чёрной ордой закрывают всё небо, и никто их не останавливает. Она отчётливо увидела под брюхом у самолётов бомбы, поняла: на Одессу будут сбрасывать, гады. Через полчаса назад возвратятся, радостно покачивая крыльями. Где же наши, где ее муж? Ей бы зенитку, сама всех перестреляла бы. Не прячась, Наталка медленно побрела по улице. С ужасом смотрела на обгоревшие дома. Никого, даже собак и кошек нет. Всех снесло, словно ураганом. Неужели в живых никого? Решила до Надьки дойти.
