В общем, артисткой я не стала и до сих пор жалею, что не настояла на своем. В четырнадцать лет могла бы, уже взрослая была.

В новую школу я поступила, будучи, как теперь выражаются, морально опустошённой. Два года мечтаний о театральном училище, а точнее и честнее, о сцене, накрылись медным тазом. Единственное, что надолго сохранилось с той поры, — это противное прозвище, которым наградила меня моя старшая сестра. Как только она появлялась на пороге нашего жилища, первое, что произносила, обращаясь к бабке: «Шум за сценой дома? Как она себя вела?» Ну, та ей по полной программе всё докладывала. А чтобы что-то не пропустить, ещё в тетрадке регистрировала.

Обновки к первому сентября к новой школе мы приготавливали вместе с бабушкой. Делали всё по заведенным в те времена правилам. Распороли старую форму, выстирали, отутюжили. Вырезали протёртые части, вставили латки под мышками. Протёртый зад на юбке переставили наперёд, там, под фартуком, всё равно не видно. Саму юбку выпустили до самого конца и подшили старыми коричневыми атласными лентами. Из пустых коробок от набора духов «Красной Москвы» вырезали белый шёлк. Из него получились очень красивые воротничок и манжеты на форму. Я крутилась перед зеркалом — такая счастливая, хоть куда. Ещё Алка обещала мне, если я буду умницей, то к Новому году купит мне новую форму. К тому времени я как раз уже из этой вырасту окончательно. К тому же в середине года форму покупать выгодней. Во-первых, больше выбор, а во-вторых, нет безумных очередей, да и дядькина вторая жена Жанка обещала сообщить, когда в её магазин что-нибудь путное подбросят.

В новую школу мы всем нашим двором ходили почти весь август — убирали мусор, мыли окна и полы. Я старалась забежать на третий этаж полюбоваться новым классом с тремя большими окнами, с табличкой «8 Б» — такая красота. Новая 38-я школа выглядела как дворец по сравнению с моими старыми школами. Хотелось даже, чтобы лето поскорее закончилось и мы могли пойти в эту великолепную школу учиться. Там был актовый зал, спортивный, ещё столовая и самое невиданное создание человечества — это туалеты на каждом этаже с настоящими унитазами и умывальниками. Ни в каком сказочном сне я не могла представить такой замечательной школы.

Накануне 1-го сентября нам объявили, что в связи с тридцатиградусной жарой после первого сентября, в виде исключения, пока не спадёт пекло, разрешается приходить в школу в тёмной юбке и белой кофте, другими словами, в пионерской форме. Это сообщение, я пропустила мимо ушей, да и никакой пионерской формы у меня в помине не было. Главным было само 1-е сентября, которого я так ожидала. Построение во дворе школы, найти своих из класса среди этих белоснежных бантов и осенних георгин с астрами. Наша новая классная руководительница улыбалась, поблескивая золотыми коронками зубов, прикрикивая на нас, чтобы мы выровняли наш ряд и стали парами по два человека. Забор, как мухи, облепили родители и малышня, я старалась увидеть свою бабушку, но безуспешно.

Прозвенел первый звонок, но мы продолжали стоять под палящим солнцем, практически ничего не видя и не слыша. Наконец и нашему ряду разрешили двигаться и идти в свой класс. Но здесь образовалась толпа, многие не знали, как пройти в него, кто-то бросился к заборам забрать портфели у родителей. Я же устремилась по известному маршруту и зашла в класс почти одна из первых. Местечко я себе облюбовала заранее: последний ряд и поближе к выходу. Желающих занять место рядом я отшивала, говорила, что занято. Придерживала я это местечко для Ленки Доренко. Но её не было на линейке, и теперь она не объявлялась. Переглядывалась я только с теми, с кем училась в 56-й школе. Но нас было совсем мало, остальные все новенькие. Все кое-как расселись, не обошлось и без потасовок. Некоторые мальчишки по одному развалились на партах, никого к себе не пуская. Впрочем, они поступали, как и я.

Не нашлось места только одной девчонке. Куда бы она ни пыталась пристроиться, её никто за свою парту не пускал. Это была высокая девчонка с модной стрижкой, хорошо развитой грудью, но с удивительно тоненькими ручками и ножками, казалось, что они белее её носочков. Лицо её желало быть покраше, мало того, что оно было всё в веснушках, так ещё и обсыпано подростковыми прыщами разной конфигурации. Два верхних передних зуба не помещались в закрытом рту и торчали наружу. В довершение к перечисленным достоинствам она ещё и заикалась. Я сразу не поняла, в чём дело и что там впереди происходит, поскольку все перемещались, галдели, смеялись. Но потом увидела всю эту картину, как бедная девчонка мечется по классу, все ржут, а она уже плачет, какой-то придурок забросил её портфель к дальней стене и, когда она бросилась за ним, другой подставил ей подножку. Девчонка упала, смех не прекращался. «Иди сюда, — позвала я её, — садись, это будет твоё место. Ну, что уставились? — Я разозлилась не на шутку. — В рыло сами захотели? Так это можно устроить по-быстрому. Домой ноги не дотянете». Сама не знаю почему, из меня вырвалась Коганка, со всеми её прибамбасами и блатняком. Но здесь появилась наша классная дама и все притихли. Только те двое придурков всё оборачивались в мою сторону и показывали кулаки. Вот так с первого же дня я заимела врагов до конца учёбы в этой школе.

Нашу классную руководительницу звали Серафима Михайловна Мельник. Похоже было, что она одного возраста с моей мамой. Но на этом сходство заканчивалось. Это была ухоженная, хорошо одетая женщина. Волосы её были окрашены в медный цвет и буквально горели под лучами солнца, запивающего наш класс. Солнце нещадно палило сквозь двойные рамы трёхстворчатых больших окон. Кислорода явно не хватаю для дышащих юностью и потом сорока человек. Дышать было трудно, с нас градом катил пот, нестерпимо пахло свежей краской. Не помогло и открытие всех окон и двери в коридор.

Классная руководительница знакомство с нами превратила в какой-то непонятный спектакль. Под номерами на доске каллиграфическим почерком она написала вопросы, на первый взгляд, нормальные, биографического плана, типа: фамилия, имя, отчество, адрес, где раньше жил, где учился, потом, кто родители, национальность, где работают и кем. Объяснила она это тем, что так быстрее и легче мы все познакомимся и будем иметь представление друг о друге. Ведь теперь мы все одна семья, и многие годы нам предстоит прожить вместе, а некоторые, может, и всю жизнь будут дружить, и она сделает всё, чтобы так и было. Открыв классный журнал, она вызвала к доске первую жертву по алфавиту. Сначала мы все хихикали, но потом притихли, потому что у мальчика дрожали руки, он побледнел, как мел, на лбу у него выступила испарина. Хотя у него были нормальные родители: отец — военный, полковник, и сам хорошо учился, жил в Германии. Многие другие ребята тоже были детьми военных, офицеров и даже генералов.

У меня начался буквально озноб, я ничего больше не видела и не слышала. Только думала, как я буду о себе рассказывать. Что мама у меня работает санитаркой, отец умер, нигде не была, и самое страшное, что все они будут смотреть на меня, на мою штопаную форму, стоптанные туфли, еще эти дурацкие косы, в которые я вплела проволочки, чтобы они загибались, как у Любови Орловой из кинофильма «Весёлые ребята». Ребята, один за другим, довольно быстро отчитывались перед всеми, кто они и что. Если что-то упускали, учительница заглядывала в свои записи и спрашивала дополнительно. Я не слушала отвечающих, про себя повторяла, что буду сама говорить, боялась, все будут смеяться надо мной. Особенно эти два обормота. Они и так постоянно оборачиваются в мою сторону и корчат рожи, да ещё показывают кулаки из-под парты. Уже вызывают детей с фамилией на букву «Г». Глазман Галина Давыдовна, произнесла Серафима. В классе прошёл небольшой неприятный смешок. Когда девочка поднялась и прошла к доске, заржали все. Серафима даже кружевным платочком глаза промокала. Четырнадцатилетняя очень худая девочка с большими выпученными глазами долго молчала, потом быстро выпалила такой скороговоркой, что никто ничего не понял, и Серафима заставила её повторить всё сначала, помедленнее. Родители у неё оказались рабочими, родилась она в Одессе.