— Давайте споём!

Прозвучала мелодия, но женщины её не знали, потом другая, ещё и ещё...

Старушка не выдержала, запела сама, к ней присоединилась Любовь Николаевна. Женщины, не зная слов, подхватывали мотив.

— Девочки, опоздаем на последний трамвай, а ну, бикицер, — скомандовала Наталья Ивановна.

— Какой ещё бикицер? — воскликнула кто-то из девчонок.

— Привыкай, раз в Одессе поселилась, это по-одесски значит быстро.

— С чего ты взяла? Бикицер это в принципе — фамилия. Компания такая была в своё время в Одессе — «Бикицер и сыновья». Срочная быстрая доставка. Не знаю, насколько быстрая, только наши одесситы, острые на язык, посмеивались над ней: черепаха ползёт быстрее бикицера.

Все заулыбались. Бикицер! Любовь Николаевна, видя усталость директрисы, предложила ей остаться, но та категорически отказалась: «Я на работу вернусь».

Сладко покуривая, она изучала дела своих сотрудников. Биография Любови Николаевны была краткой. Из неё можно было лишь узнать, что она вдова, была в эвакуации и работает с 1947 года, до этого домохозяйничала. Детей не имеет. Глаза от усталости слипались, и директриса уснула прямо за столом.

...Нахлынувшие воспоминания отвлекли от новоселья. Вера Борисовна пожалела, что так припозднилась, надо было бросить эту чертову работу и приехать вовремя, ведь так хорошо, уютно, как тогда в доме у Любови Николаевны. И Нанюш она очень рада видеть, хозяйка, какой богатый стол накрыла. И за Женечку рада — умница, дождалась, наконец, своей квартиры.

Разошлись по домам ближе к полуночи. Надежда сидела у вагонного окна, за которым была сплошная темень, лишь изредка ее прорезали бледные огоньки уличных фонарей. Возбуждение, которое она испытала от встреч в этот вечер, продолжало колотить. Как эта журналистка, Тамара Петровна, кажется, пристала к ней? Неужели вы одна все это совершили? У Надежды и сейчас сводило руки и ноги, её всю трясло, когда она все это вспоминала. Как совершенно случайно подслушала разговор румынских солдат. Все горюче-смазочные материалы со склада вывезти, а туда согнать местное население, всех подряд, кто попадется, и уничтожить, сжечь. Потом они вместе с оуповцами, как всегда, напились. Надежда схватила бидончик, наполненный для Женьки, и в ярости стала поливать одну бочку за другой. Затем закрыла снаружи конторку на щеколду вылила последние капли под дверь, чиркнула спичкой, выбросила бидончик. Спокойно, как во сне, проскочила мимо охраны.

Побежала она только тогда, когда бабахнула первая цистерна. Партизаны потом операцию на свой счёт записали. Бог с ними, а то стали бы выяснять, кто она да что, вскрылось бы, что она немка по отцу. А так ей спокойнее, и почестей никаких ей не надо. Женька права, хоть Сталина с Берией нет, а все равно помалкивать не мешает. Удивительно, но сегодня никто не предложил тост за Сталина, только недавно все рыдали, жить без него не хотели, такое творилось. Дорка до сих пор в магазине любовно протирает каждое утро его портрет с траурной лентой.

Объявили амнистию. К бабе Насте вернулась невестка, выглядит она старше своей свекрови. Сына бабы Насти расстреляли как врага народа ещё в 38-м, а невестка все эти годы провела в тюрьме, там потеряла ребёнка. Вера Борисовна прочитала лекцию всему коллективу: мол, амнистией партия даёт возможность оступившимся гражданам своим честным трудом оправдать оказанное им доверие. Но бабы в магазине уверены, что отпустили воров и убийц и других разных негодяев, которые помогали фашистам. Что сейчас в городе будет — на улицу не выйдешь, как сразу после войны.

Опять осень, зима, лето. Жизнь течет. Надька не раз вспоминала то новоселье у Женьки. Какая счастливая Люба, что у неё есть такая преданная Нанюш. А вот у нее никогда рядом не было ни любящей по-настоящему матери, ни няньки. Злость, словно бушующей морской волной, накатывалась на бывшую дворянку немецкого происхождения. Кто она нынче? Какая-то сраная кладовщица, неужели так и будет прозябать в этом сыром подвале, а после работы ехать в свои трущобы на окраине города.

Дорка ещё больше поправилась, ест, не насытится, брюхо набивает, отчего не есть ей с Вовчиком, если всего у них теперь полно. Извещение о смерти свекрови, ещё в 48-м году все в душе перевернуло. Не немцы погубили Нину Андреевну, а наши! Как могли, какие они после этого наши? Никак не добьется, куда делся ее Витенька, где сложил свою голову? Навечно клеймо навесили: жена и сын без вести пропавшего лейтенанта Ерёмина Виктора Владимировича. И этою им ещё мало — пятую графу в паспорт проставили, чтобы сразу было видно, с кем дело имеешь. Ладно ей, а Вовчику чего мучиться при русском-то отце. Нюмка, как выпьет, только об этом и заикается. Воевали все одинаково, а теперь еврейскому мальчишке в институт поступать — дудки.

Или этот участковый Сахно. И в какой борщ она с Вовчиком ему насрала? Парня всё лето в городе нет, а он никак не успокоится, привязался гнида, каждый раз шьёт её мальчику дела.

А может, зря она так бзигует, не все такие сучары. Вон Леониду Павловичу, бывшему Доркиному квартиранту, предложили хлебное место в ОБХСС, так он отказался. Прямо так начальнику и заявил: не буду в штаны к грузчикам после смены лазить, вытягивать оттуда селёдку, которую они несут своим детям, не от сытной жизни. Не мое это, а вот уголовный розыск — мое. Начальника от неожиданности (такой доходный кусок упустить) даже перекосило, достал иностранную бутылку водки и распил её с лейтенантом. Смотри, говорит, сынок, береги себя, и так ты уже два раза из спины пёрышко вынимал.

Да, свет не без нормальных и добрых людей, подумала Дорка, и ей полегчало на душе.

Жанночка лежала на топчанчике, ласково поглаживая свой живот. Она больше никогда не будет одна, у неё будет ребёнок. Даже если Лёнечка вернётся в свою семью, ей уже не так будет страшно. Тяжелый сон сковал уставшее тело. Неужели сбылась моя мечта? Я прописана в собственной комнате. Да не где-нибудь, а в самой Одессе! Сколько лет прошло? Тринадцать...

Жанночка закрыла глаза, плакать не хотелось, наоборот, радоваться надо. Она хоть и неофициальная, но всё же жена, когда-нибудь он разведётся, смирится первая жена, родители, а самое главное — начальство. Работник он хороший, не к чему придраться, приписали аморалку, звёздочку сняли. Зато комнату дали, и не будут они с Лёнечкой по чужим углам мыкаться. Да, через столько лет она стала настоящей одесситкой — какое счастье! И пусть у них с её обожаемым Лёнечкой только малюсенькая комнатка в коммуналке на 26 семей, со всеми удобствами во дворе — зато своя собственная. Они вдвоём всего сами добьются. Не может он сейчас затевать развод — выгонят из органов, а он не то что любит эту профессию, просто бредит ею, будь она неладна. Дважды уже был ранен, хорошо, что обошлось. По сынишке, первенцу своему, страшно скучает, она-то видит, сердцем чует. Придёт день, и у неё родится маленький, обязательно родится.

Жанночка потянулась на старом топчане — твёрдо, все косточки болят. С первой получки новый матрац надо купить. Почему это проклятое чувство страха никак не проходит? Нужно было с первой встречи всё рассказать о себе, а она, получается, скрыла. Ленечка-то откровенен был, ей всё поведал о себе, о своей семье, как им всем досталось во время войны. А она утаила. Теперь язык не поворачивается. Что её сдерживает? Что? С самого начала, как приглянулись друг другу, сдерживало... А уж после того вечера, когда он, такой счастливый, поведал ей о деле, которое они раскрыли своим отделом, почему смолчала?

Жуткое дело. В нём убийцами была женщина с дочерьми, они завлекали и убивали мужчин, из мяса которых готовили пирожки и торговали ими на рынке. Этим ужасным преступлением он и начал и заниматься ещё во время войны. Ужас, невозможно в такое поверить, сами употребляли в пищу, ещё продавали. Как Леня тогда сказал: «Женщина призвана дарить жизнь, а если кого-то лишает её, она будет делать это снова и снова, такая страшная человеческая психология».