А для меня главное успеть у сетки напрыгаться вдоволь, хоть душу отвести. Чтобы руки так наколошматили по мячу, чтоб до следующей тренировки хватило. А в фехтовании вообще постоянно нужно передвигаться на четвереньках. Тренеру я сразу не понравилась как не перспективная, а Леська наоборот. Всё у неё получалось, она будто родилась для фехтования. Ох уж эти передние выпады. Бедный мой тощий зад. Сколько я на него приземлялась за тренировку. А жара, которую испытываешь, когда напяливаешь на себя эту самую фуфайку, штаны да ещё железный щит на голову и в таком виде отпрыгаешь целый час на карачках — домой возвращаешься вообще никакая. Леська успевает сделать все уроки до тренировки. А у меня всё время выпытывает, как я решила уравнение по алгебре, задачку по геометрии. Что я вообще целый день делала? Сказать, что после школы у мамы на работе полы драила? Нет, смолчу. Девочка она хорошая, правильная, так считает моя бабка.

Как-то раз я поджидала её, чтобы идти на тренировку вместе. День был мерзопакостный, как обычно поздней осенью в Одессе. Целый день хлестал дождь, ветрище, темнотища. В Леськином доме уже горячие радиаторы даже в парадной. Этот дом от всех домов отличается — настоящий «сталинский» и парадная то, что надо, и своя котельная, даже сарай в подвале у каждого жильца свой. У них с самого начала и газ есть, не то что в нашем 45-м. Сижу на подоконнике, жду. Наконец, на третьем этаже дверь открывается и выходит Леськин папа. Он тоже бывший военный — полковник. Посмотрел на меня так, что я с подоконника спрыгнула и выпалила:

— А ваша Леся на тренировку пойдёт? Я её жду.

— Пойдёт, копуша она, уже опаздываете?

Не знаю почему, но мне всегда было как-то неудобно разговаривать с чужими отцами. Я терялась, краснела, от волнения не находила нужных слов.

— Поднимись к ней, поторопи. Не простудишься? Черевички твои совсем промокли.

Он был прав, сегодня мои полуботинки нахлебались воды и сверху и снизу, пока я натаскала маме угля по трём объектам. Легче всего притащить на «куриную», там от сарая недалеко, прямо напротив. Два ведра угля хватает, чтобы протапливать буржуйку в течение дня. Вообще-то одного ведра достаточно, второе так, на всякий пожарный. Дежурившая на «куриной» врачиха сама подсыпает в печку уголёк для согрева. Но всё равно там всегда колотун. Стеклянные двери, и до двух часов дня народ туда-сюда шастает. У каждого на базаре своё рабочее место, своя такса. Самое неприятное зрелище – алкаши и подружки этих алкашей. Совсем ещё молодые женщины, опустившиеся на самое дно рыночной жизни. Жалко не их, жаль их малолетних детей. Почему никому нет до них никакого дела? Целый день эти несчастные дети тыняются по базару, пытаясь чем-нибудь поживиться. Где украсть, а вдруг кто пожалеет и угостит. Так эти съестные объедки несчастные крохи ещё тащат своим мамашам. А те, находясь постоянно в пьяном угаре, то целуют и обнимают их, а то, как бес в них вселяется, бьют собственных детей беспощадно. Хуже, чем цыгане, хотя куда уже хуже. На станции сплетничают тётки, что то одну, то другую лишили родительских прав. Всё время спорят, что лучше ребёнку: или спившаяся мамаша, или детдом для сирот.

Леськи все нет. Мне кажется, ее папа как-то посмотрел на меня осуждающе. Наверное, узнал, что я плохо учусь. Кому из родителей понравится, что их дочь дружит с троечницей. Когда к ним не забежишь, её мама дверь откроет и тактично так отправляет меня назад: «Леся занимается, и ты иди, готовь домашнее задание». И вправду, что я тут высиживаю? Зачем мне это фехтование? Я уже сегодня так нафехтовалась. Лучше английским займусь, топик поучу, на прошлом уроке так опозорилась. Чёрт меня дёрнул ляпнуть, что Потёмкинская лестница названа в честь князя Григория Потёмкина. Про «Броненосца Потёмкина» совершенно забыла, а ведь читала же, от фильма название. Англичанка возмутилась: «Потёмкин никакого отношения к лестнице не имеет, от него только вред России был».

Как же так, выходит, всё, что наплела мне бабка о Потёмкине, полная брехня? Не может быть, чтобы им в гимназии врали. Бабушка, наоборот, рассказывала, сколько Потемкин полезного сделал. Дороги строил, города. Надо еще раз расспросить ее. Многого еще не знаю. И вообще, мама права: пора всерьез браться за ум.

Как гром среди ясного неба разнеслась новость, обрушившаяся на всю нашу семью. Первым её узнал мой родной дядька Леонид Павлович. Ему позвонили в отделение милиции, где он работал начальником, из Одесского Портофлота и сообщили, что несколько месяцев тому назад кадровые портофлотцы, участники войны, обговаривали, как лучше отпраздновать освобождение нашей страны, всего мира от коричневой чумы, отметить активных участников Великой Отечественной войны. Среди многих имён решили увековечить память о его отце Павле Антоновиче Приходченко. И теперь имя Павла Антоновича, бабушкиного мужа, маминого папы, моего деда, будет написано на борту самоходной баржи С-222. И мой дед в который раз снова выйдет в море — теперь уже символично. Этот маленький пароходик навсегда будет носить имя «Старшина Приходченко».

Дома такой аврал поднялся. Мы с Алкой, моей старшей сестрой, за один день побелили кухню, перестирали портьеры и занавески, надраили мастикой паркетный пол. Бедного Дружка гоняли с места на место. У соседки Зинаиды Филипповны одолжили раздвигающийся полированный стол. У бабушки на кухне творилось что-то неимоверное, она готовила одновременно столько разных блюд, просто уму непостижимо. Хорошо, что уже наступила осень и хотя бы стало прохладнее. Готовые яства, накрытые газетами, переносили к соседке на балкон. Зинаида Филипповна, театрально воздев руки вверх и закатив глаза, охала, что не выдержит такого наказания — только лицезреть и нюхать. «А они всё несут и несут, уже ставить негде. Исходим слюнями, они «самые что ни на есть преступники».

Шутка шуткой, но уже вся её кухня, балкон, оконные подоконники — всё заставлено полным одесским ассортиментом. Никогда ещё в нашем доме столько не готовилось. А у бабушки на кухне ещё что-то тушилось, в духовке пеклось. Жильцы дома, проходя мимо нашего балкона, уловив доносящиеся сногсшибательные запахи, притормаживали, поднимали головы, пытаясь определить, откуда такие запахи. Но стоило завернуть за угол дома, как они получали исчерпывающую информацию, что называется, из первых уст. Только по секрету и только лично им Зинаида Филипповна, при полном параде — яркая брюнетка с алыми губками бантиком, перебросив внушительную грудь через перила своего балкона на втором этаже, сообщала: у ее соседей не свадьба, нет, замуж девки — ни Алка, ни Олька, ещё не собираются. Это торжество в честь бабкиного мужа, деда девок. Его именем назвали пароход, он так и будет называться — «Старшина Приходченко», они же все Приходченки. Гостей ждут, капитан с командой придёт, журналисты, ну и все родычи. У меня здесь такое творится, уже всё заставлено, а они ещё готовят и готовят. С ума сойти можно!

— Оль, а ты куда? — увидев меня, Зинаида Филипповна наполовину свесилась с балкона.

— В магазин. Вам что-нибудь надо?

— Мне? Мне уже ничего не надо, я и так объелась слюнями, уже юбка висит, наверное, на два кило похудела. — Она попыталась продемонстрировать своё похудание и чуть не опрокинула какое-то блюдо. — Не повернуться, всё заставлено. Ты ещё за чем бежишь?

— Так за ситром, «Куяльником» и хлебом.

— Да куда ж ещё хлеб? Пирожков тьма, вертут с мясом, с сыром. Я уже... — и она показала четыре пальчика, — слопала, а дед — два. Клянусь, мы только пробу сняли.

И она опять закатила глазки, целуя собственные пальчики, подмигивая кумушкам, столпившимся возле дворового крана, которые, не стесняясь, развернулись в нашу сторону, внимательно вслушивались в наш разговор, шикая на детей, чтобы не мешали, можно что-то интересное пропустить. Я ещё не успела скрыться за углом дома, как все они переместились к тёте Зине под балкон. И та театральным голосом в который раз стала перечислять только то, что лично у неё находится на хранении.