— Ну шо, продали? За скилькы? Отож наторгувалы, отдаёте, дуры.
Мать пыталась оправдаться, что спешит, Наталку с внуком встречать надо. И не знает, что ей делать со второй корзиной. Еле уговорили Фроську продать ее, как получится, в обиде не будут, и помчались на вокзал. До прибытия поезда оставалось ещё больше часа. Они умылись в вокзальном туалете, причесались и вышли в город. Женька очень хотела мороженое и от пирожков не отказалась бы. Но мать достала из сумки хлеб, разломила по куску, и обе, икая, пошли по Пушкинской. Заглянули в храм. Мать поставила свечки, помолилась. Женька ждала у входа, её горячее тело приятно охлаждалось. Какое счастье людям: живут в таком большом и красивом городе, улицы мощёные, деревья белой известью окрашены, как у них возле школы и сельсовета. Несколько раз уже доводилось побывать в Одессе, но дальше Привоза, вокзала и этого храма не доходили. Даже моря не видела. Вот школу закончит и поедет сюда обязательно учиться. Надо только подтянуть оценки. А то с такими, как у неё, никуда не примут.
А может, как Наталка, в 18 лет выскочит замуж за курсантика. И с ним в город махнёт. Мать всё-таки купила дочери ванильное мороженое, они выпили по два стакана зельтерской воды и двинули назад. Поезд из Киева пришел без опоздания. Ещё в окне они увидели Наталку. Она с Пашкой на руках вышла из вагона, суетливо сунула матери внука, Женьке скомандовала идти за ней. В тамбуре стояли здоровые кованые чемоданы и узлы.
— А где батя? А Иван? Я ж телеграфирована, чтоб встречали!
Женька сама таскала чемоданы, потом баулы, а сестрица продолжат болтать с попутчицами, разодетыми молодыми женщинами, их вещи выносили на перрон молодые солдатики. Наконец, дамы ушли, обдав Женьку запахом крепких духов. Мать с орущим внуком не управлялась, пыталась целовать двухлетнего Павлушку, чем его ещё больше пугала. Наталка забрала сына, шлёпнув зарёванного пацанчика по нежным ляжечкам.
— Ты шо, сказылася?
— Сказишься здесь с вами. Просила же, шоб встречали. Куда мы сейчас денемся? Все люди как люди, к морю отдыхать едут. Стойте здеся, вещи не проморгайте, деревня.
Ещё раз поддав ни за что бедному измученному мальчугану, крутя задницей на высоких каблуках, Наталка скрылась в толпе. Вместе с плачущим ребенком они остались одни на опустевшем перроне. Еще и эта пустая клятая корзина в вишнёвом соке. И сами они в своих застиранных ситцевых платьях с синими разводами под мышками, потные уставшие. Противно смотреть друг на друга. Женьке показалось, что сестра, вся из себя такая разодетая, расфуфыренная, застыдилась их. Ее долго не было, наконец, она вернулась с носильщиком, злая, на них даже не посмотрела. Быстро все погрузили на тележку. Наталка важно шла впереди, а Женька с матерью бежали молча сзади. Носильщику Наталка заплатила столько, сколько они выручили за вишни.
На привокзальной площади их ожидал грузовик, Наталка с сыном сели в кабину а мать с Женькой полезли в кузов. Лавки не было, на чемоданы Наталка садиться не разрешила, пристроились на корточках под кабиной. Солнце нещадно жгло тело, горячий ветер обдувал лица. Женька упёрлась ногами в борт, голову положила матери на колени и уснула. Она не видела, как у матери по щекам текут слёзы. Ей снилось, как сестра достаёт из чемоданов такие же красивые платья, что на тех тётках, и протягивает их Женьке...
Дома сестра тоже всем была недовольна. Что она от них всех хочет? Зачем приехала? Отец борща наварил, рыбы нажарил, такой стол накрыли. Родители шушукались в летней кухне: «Устала з дороги, вот и не до гостей». — «Но ведь люди придут». — «Скаженная якась, выгонит людей». — «Да я сам её згоню со двора, бач барыня яка заявылася. А хлопчик гарный, на мэнэ схож. Пиду вышень нарву онуку».
— Ой, Федя, тилькы не вышень: бачыты их не можу, — заголосила мать. — Там биля забору черешня, мабуть ще е. Ввечори Женька яблук з колгоспного саду натаскае. Бачив, як Пашка молочко выпыв? Якый гарненькый! Звыкнеться, все буде добре, А Нателка наша, ты глянь, яка баба стала, прямо городьская.
— Тьфу, обняты, поцилуваты страшно! От так, маты!
— Ничого, всэ будэ добрэ. Тилькы ТЫ Не пий и самогон до столу не тягны. И шоб ни Мыколы, ни Ивана духа ни було. Сама со двора их сраной метлой згоню, ты так и знай. И ты сам до хаты не удумай шлёндрыть, хай видпочивають. Як з фермы вернуся, за стол сядемо у садку пид вышнею.
— Так вси и набигнуть. Я тилькы Гуськив и Таранькив поклычу. Хто з начальства прыйдэ, шо зробыш? Мабуть все село знае, шо Наталка з сыном до дому прыихала. До конторы забигты треба, молока выписать на трудодни. Свого-то нэмае.
Мать укоризненно посмотрела на отца, это он решил, что корова им не нужна. Как Наталка из дома укатила, сразу зарезал, и с концами. Поросята другое дело. А молоко, пошел на ферму, напился от пуза. А если надо, то и выписать всегда можно, кто им, передовикам, откажет. А все эти бредни, что своё есть своё, от своей коровы лучше, полная ерунда. Жену жалко, его Марийка яка гарна дивчина була, краше за всих, а теперича он як ии усю крутыть. 3 доярок треба тикаты, досыть, ему ще жинка нужна. От до осени доробыть и все. И так кожен рик, до осени, а там дивчата прыйдуть. А дивчата тилькы их и бачилы. Хватають курсантикив и тикаты з чоловиком. Его Наталка теж утикла. Фёдор закрутил цигарку глянул на небо — доща не буде, все пожухне. Пшеныця вже жовтыть, ще недиля, друга и збыраты можно. У цему роци все так и прэ, так и прэ.
— Да, мать, Наталку не признать — гладка, тилькы уж ци ногти понакрасыла червоным, як мабуть клопив давыла всю ничь, та ще на ногах. Ты бачила таке, га?
— Ничого ты, старый олух, не розумиешь. Наталка, хоть и дочка тоби, а всеж охвицерьска жинка. Да не будь якого з пехоты, а жинка лётчика. Вин у ней на Финской воевал, орден заробыв, от так-то.
Женька драила стол. Сколько отцу не долби не чистить карасей за столом, никакого толку. Теперь воняет, мухи расползутся, сейчас Наталка проснётся и будет носом крутить. Теперь дома ей всё не так.
— Женька, Женька! — из-за забора, боясь зайти в калитку, нарисовалась Надька — подружка. «Ну шо ты там стоишь? Заходь. Давай помогай, воды из бадьи тащи».
— Жень, а это правда, шо Наталка в шляпке, в чулках и в перчатках припёрлась? Гарбузыха бачила, колы вы прыихалы. Рассказывай, что молчишь? Шо она тебе привезла, шо подарила? Ничего? А мамка лифик купила?
— Нет, времени не хватило.
— Гляди, Фроська прется з вашей корзыною.
— Черт, сейчас усадится, не выгонишь.
Во двор вышла Наталка, в длинном шелковом халате с золотой вышивкой каких-то чудовищ, закатное солнце заиграло на теле молодой женщины. Подружки даже зажмурились.
— Что рты пораскрывали? Женька, иди к малому, я здесь у вас не знаю, где что. Фу, вонь какая! А ты что стоишь? Женьке некогда за тобой бегать, никуда она не пойдёт, давай отсюда.
Надька обиженно повернулась, помотала головой. У калитки остановилась, покрутила задом, копируя Наталку и передразнивая ее: «Фу, вонь какая! Я здесь у вас не знаю, где что. Барыня сраная».
— Шо, от ворот поворот? — ухмыльнулась тетка Фрося.
«Счас тебя тоже наладят, старая торговка», — подумала про себя Надька и спряталась за тыном.
— Наталочка! Люба моя! Яка ж ты гарна стала. Ще краше ниж була. Дай я тебе поцилую.
— Тётка Фрося, вы до мамы, так её дома нет.
— Я ж корзыну занесла, вышни ваши сторгувала.
— Спасибо, давайте гроши.
Тётка Фрося такого оборота не ожидала:
— Дай систы, запыхалася я уся. Такый день тяжкый, — она посмотрела на мокрый стол, скамейки и лужи с рыбьей чешуёй под ними. — Ну хочь бы до твого прыизду пидготувалыся. За вышню, у нас с твоей мамой свои расчеты, — устало произнесла тетка Фрося.
Наталка взяла корзину, повесила на забор и ушла в хату. Тётка Фрося покрутилась-повертелась, сплюнула и, бурча себе под нос, медленно поковыляла со двора. «Ну яка короста выросла, робы людям добро писля цёго. Шоб воды ни податы, систы ни даты, ты дывись яке гавно, кляча худючая, ни з переду ни с заду. Лохудра в шовках. Ноги моей у цей хати не будэ, побачимо ще, хто кому нужен. От короста», — разнервничалась она. Надька залезла аж в пыльные будяки, чтоб старая сплетница её не заметила.
