— А никому передавать не надо. Закрой и всё. Подожди, дам тебе денег для Доры.

Она подошла к сейфу, вставила ключ, хотела повернуть, но сейф был открыт и совершенно пуст. От её вечно надменного выражения лица не осталось и следа. Вера Борисовна вся задрожала, попятилась назад, хотела закричать, однако из перекошенного рта не вылетело ни звука. Так она рыдала во время войны, там в катакомбах. Мысль, что это она сама во всём виновата, молнией пронеслась в голове. Надька ведь недаром кричала, звала милицию, а она ей не поверила. И эта сплетница, сейчас разнесёт повсюду, вон как смотрит, пасть свою вонючую раскрыла. Ждёт, как гиена, когда жертва упадёт, чтобы наброситься, даже плечики приподняла для прыжка.

— Господи, совсем забыла, со всеми этими делами, вчера же выручку сдали.

Натка продолжала стоять, глазки её блестели от злорадного наслаждения — попалась старая курва.

— С вами со всеми с ума можно сойти, ладно, я сама, иди, работай, ты права, так больше пользы.

Натка ухмыльнулась: «Как прикажете». Развернулась на каблучках и виляющей походкой удалилась из кабинета.

Вера Борисовна присела, сжала кулачки и несколько раз со всего маху стукнула ими по столу. И в не таких переделках бывала, прорвёмся. В партизанском отряде, в катакомбах, случались проколы, всех постоянно проверяли, но то была война. А здесь она уже целый год в этом зверинце — одиноких несчастных женщин, совсем молоденьких и зрелых одичавших львиц, готовых в любую минуту разорвать друг друга на части. Перед глазами Веры Борисовны опять возникло перекошенное лицо Натки с полуоткрытым ртом, с этими острыми зубами-клыками, дай волю — так и вцепилась бы ими. Вера Борисовна открыла ящик стола, достала зеркальце, носовым платочком протёрла лицо. Потом встала, оттянула юбку, закрыла пустой сейф, свой кабинет и, никому ничего не сказав, выскочила на улицу.

 «Сама во всём виновата, — укоряла она себя, — зачем-то привязалась к интеллигентной пожилой женщине. Оскорбила, обозвала обманщицей, алкоголичкой. Она ведь ничего не врала. Что она видела, как теперь узнать? А вдруг умрёт? И её смерть будет на моей совести».

Вера Борисовна заметила, как от доркиного дома одновременно, но в разные стороны отъехали две кареты «скорой помощи». «Что говорила эта старуха с Греческой — такая смешная, но какая добрая. Как хорошо она отзывалась о Дорке, да и кто о ней плохое слово может сказать. А Надежда, оказывается, все годы живет там, заботится о мальчишке, всем помогает. Похоже, этим забавным старичкам-супругам тоже. В комнате бедно, но чисто, даже уютно. Что делать? Где сторож? Кто украл деньги? От кого ждать помощи, если что...»

Кровь прильнула к лицу, она ускорила шаг, будто куда-то заторопилась. «Зачем я согласилась работать в торговле? Идиотка наивная, думала, если сама буду работать по-честному — так всё будет нормально. Кто был в моём кабинете? Если начнут копать, Дорка может расколоться. Никто же не поверит, что продавала товар не для себя, для магазина. Надо с ним посоветоваться, вот и повод есть. Может, это судьба. Он мне что-нибудь посоветует. Что-то я расслабилась. Война закончилась, но враги остались, только в другом обличье. Меня они не сожрут, я так просто не сдамся. Всех сексотов давно надо было проверить, вывести на чистую воду».

Вера Борисовна с опаской открыла тяжелую дубовую дверь, ноги окаменели, словно вросли в землю, она с трудом заставила себя переступить порог этого страшного серого здания — НКВД. По доброй воле сюда никто не шел, в городе его боялись пуще всего, старались обходить за квартал. Анекдот по Одессе гулял: «Какая самая длинная улица? — Бебеля. — Почему Бебеля? — Так один знакомый чудак уже десять лет по ней идет, до сих пор никак обратно не вернется». Дежурный тупо уставился на нее и долго не отводил взора, когда она сказала, к кому хочет попасть, долго выпытывал, зачем, кто она. Наконец, снял трубку, позвонил.

Николай Николаевич принял её довольно быстро. «Все расскажу, как есть, а что потом — видно будет, — решила Вера Борисовна. — Хоть увижу его, и то хорошо». В памяти вдруг всплыло, как они в лабиринтах катакомб искали укромное место, чтобы уединиться. Война войной, а молодость брала своё.

Громадная комната, как весь её торговый зал в магазине, мягкая дорожка вела к такому же большому, как комната, столу. Шкафы с книгами, всё сияет, люстры, бра на стенах, как в театре. Один из шкафов открылся, из него вышел высокий мужчина в темно-синем костюме. Завидев его, Вера Борисовна растерялась. Если бы встретила на улице, не узнала. Весь кабинет заполнился приятным терпким запахом, такого одеколона она в магазин никогда не получала.

— Коля? Коля, как я рада видеть тебя! Коля!

Вера хотела подойти поближе, подняла руки обнять его.

Николай Николаевич отпрянул, и она поняла, что делать этого здесь не следует. «Нельзя расслабляться в этом здании, совсем сдурела я сегодня».

— Вера Борисовна, рад вас видеть, присаживайтесь. Какими судьбами? Я искренне рад, вы совсем не изменились, всё такая же, где теперь служите?

Что это с ним? Он ведь уж наверняка знает, где она и что, уж где-где, а в этом заведении всё про всех знают. Вроде такой же, как и был. молодой, высокий, худощавый, только загоревший, выбрит гладко, зубы вставил у хорошего дантиста, но глаза... какие холодные глаза. Нет, это не её Коля смотрит так на неё. Это там, в сырых тёмных катакомбах, немытые, нечесаные, они помогали друг другу выжить, согревали своими телами. Мечтали, когда победим, прийти к морю и лежать целыми днями на берегу под солнышком. Победа пришла, а счастье где-то затерялось.

— Чай, кофе? Я очень рад вас видеть, Вера Борисовна. Рассказывайте, ну-ну рассказывайте, — он смотрел па женщину немигающими серыми холодными глазами, из открытого рта виднелись большие белые зубы. — Что вас ко мне привело? Я загадки не люблю, не забыли?

— Так, случайно получилось, шла мимо, вспомнила войну, нашу борьбу, страдания, — голос от напряжения задрожал. — Нам бы всем собраться, всем товарищам, помянуть тех, кто остался там навсегда. Как вы, Николай Николаевич?

— Вы умница и как всегда правы, с этой работой закрутился, совсем свободного времени нет. Только это вас ко мне привело? Не стесняйтесь, говорите! — Он впился в неё своим непроницаемым взглядом.

 «На сегодня с меня, пожалуй, хватит, — подумала она, отвернувшись к окну — и так уже столько натворила глупостей».

— Просто соскучилась, на работе всё хорошо, мне нравится, коллектив хороший, одни женщины, трудимся. Выполняем план, кое-чего добились. Вот хотелось поделиться, — пыталась улыбнуться, но не смогла.

Николай Николаевич открыто, не стесняясь, рассматривал неожиданную гостью. Редкие, уже тронутые сединой волосы туго затянуты в пучок. Такая же плоская, как и была, не поправилась. Дешевым куревом прёт от неё за версту. Как я мог с ней связаться? В магазине работает, могла бы приодеться и покраситься, а не выглядеть, как чумычка. Воняет от неё, будь здоров. Что она тянет, не просто же так заявилась.

— Вера Борисовна, я так рад нашей встрече, такой подарок мне. А память — это святое! Вы были в музее? Я лично отдал туда много документов, своих личных вещей. Это очень интересно, моя кандидатская работа чего стоит. Я так устал, Вера, извините, Вера Борисовна, забылся, не сдержался.

Она подняла глаза, увидела его руки, правой, зажатой в кулак, он бил в ладонь левой с такой силой, что большие костяшки пальцев стали белыми.

— За оккупацию народ распустился донельзя, решили, что всё дозволено. Мрази расплодилось. Ничего, никуда не денутся, со всем жульем разберёмся. В катакомбах не спрячутся, не те времена. Выкурим всю эту одесскую жлобню, это ж надо такой город засрали. Вы уж меня простите, только с вами могу, как с верным товарищем, начистоту беседовать. И вы мне можете доверять, как себе самой, если есть какие проблемы, я помогу вам незамедлительно. Старый друг лучше новых двух, как говорится. А сейчас извините, работа.

— И вы меня извините, желаю успехов в работе и счастья, — она, спотыкаясь, быстро пошла к дверям кабинета, мечтая об одном: выскочить отсюда поскорее на свежий воздух.