Церковь долго не признавала новой власти. С амвона попы слали проклятия большевикам. Ни одна белогвардейская организация не обходилась без участия служителей культа. Священники сопровождали Врангеля, Колчака, Деникина и других крупных и мелких главарей контрреволюции, объявляли поход против рабоче-крестьянской власти делом, угодным богу. И все-таки служителей культа не трогали без серьезного на то основания. Только активное участие в заговорах или открытое преступление было причиной ареста или следствия. Чаще со священниками спорили. Порой следствие превращалось тоже в дискуссию.

Однажды поступили сведения о подпольной поповской организации, налаживавшей связь с белогвардейцами. Донесение было тревожным, и ЧК приняло срочные меры к пресечению заговора. Все оперативные работники и следователи получили секретное задание проверить замешанных в антисоветской деятельности служителей культа. Мне поручили провести обыск у двух попов.

К часу ночи я закончил обыск, изъял переписку и доставил ее вместе с попами в Туркчека.

Начался допрос. Разговор с попом получился непростым. Отец Андрей, священник привокзальной церкви, держал себя довольно независимо, на вопросы отвечал обстоятельно, стараясь выразить свою собственную точку зрения. Прежде всего он отверг подозрение относительно заговора.

— Собирались мы, это верно, но не для крамолы, а для выяснения своего отношения к Советской власти. Не все ее признают, — заявил отец Андрей.

— Вы, батюшка, признаете? — поинтересовался я.

— Всякая власть аще от бога.

Неопределенный ответ: вроде признает, но в то же время не сердцем, а по необходимости. Мне хотелось уточнить:

— А большевиков?

— Их послал бог в наказание за грехи наши.

Я невольно улыбнулся, но записал ответ в протокол.

— Вы знакомы с программой большевиков?

— А как же! И Ленина читал, и Маркса, и Энгельса…, — отец Андрей, должно быть, искал случая поговорить с новой властью, в данном случае в лице следователя ЧК. Он говорил о концентрации капитала, которая, по Марксу, предшествует экспроприации средств производства, о захвате власти рабочими.

— Значит, большевики поторопились? — раздался голос у меня за спиной.

Увлекшись следствием, я не заметил, как в комнату вошел зампред Туркчека Перволоцкий. Вошел и стал слушать наш разговор со священником.

— Именно, — повернув голову, ответил поп. — Обошли стадию концентрации капитала.

— Ну, а если рабочий класс созрел для захвата власти и революционным путем подошел к социализму, минуя стадию концентрации капитала? — снова спросил Перволоцкий.

— Так не бывает.

— Октябрьская революция доказала, что бывает.

Поп не сдавался.

Спор разгорелся. Я перестал записывать вопросы и ответы, поскольку они уже не имели прямого отношения к следствию. Это была дискуссия в прямом смысле слова. И Перволоцкий, и отец Андрей все дальше и дальше углублялись в философию, причем оба подкрепляли свои мысли ссылками на труды Маркса, Энгельса, Ленина. Священник, без сомнения, был человеком начитанным, любознательным, умным, но его познания в области марксизма носили дилетантский характер. Он приспосабливал теорию научного коммунизма к христианству и многое объяснял проявлением высшего разума. Однако отдельные высказывания были интересными, острыми, ставящими Перволоцкого в затруднительное положение. Ему приходилось обходными путями переубеждать попа. Мы, несколько работников ЧК, тоже увлеклись спором, забыли о допросе. Стало уже светать, когда я спросил Перволоцкого:

— Все надо заносить в протокол?

Он спохватился, устало улыбаясь ответил:

— Зачем же? Это дискуссия… Извините, увлекся.

Спор не окончился. Многое обоим хотелось высказать, много возникло противоречий, но время подстегивало. С уважением и даже интересом смотрели друг на друга чекист и священник. Идейные противники. Видя, что Перволоцкий собирается уйти, я спросил его:

— Как поступить с батюшкой?

Дискуссия дискуссией, а долг долгом. Зампред Туркчека пробежал глазами протокол допроса, внимательно прочел место, где говорилось о встречах попов и беседах о Советской власти. Нахмурился.

— Палки в колеса Советской власти пытаетесь вставить?

— Не все, — с достоинством и твердо ответил отец Андрей.

— Проверим… — Перволоцкий снова встретился глазами с батюшкой, впился в них. — Вам, положим, я верю. Но все же вы дадите подписку о невыезде. Встретимся еще, поговорим…

Отпустили в ту ночь и остальных попов. Позже некоторых выслали за пределы республики.

В той большой работе, что вела ЧК, решающим был авторитет ее сотрудников и их кристальная чистота, неподкупность, принципиальность. Наши враги знали — настоящего чекиста нельзя ни разжалобить, ни соблазнить, ни испугать. Органы борьбы с контрреволюцией воспитывали своих бойцов в духе непримиримости к врагу, высокой ответственности перед народом и партией за порученное дело. Каждый, кто вступал в чекистскую гвардию, брал на себя трудное бремя рыцаря революции, и, если по малодушию отступал, обрекал себя на моральную смерть. И не только моральную. Вначале, рассказывая о своем поступлении в Особый отдел, я упомянул о подписке, которую взяли с меня. Там перед подписью поступающего стояла фраза «В случае нарушения, добровольно обрекаю себя на расстрел». Да, поступивший против чести, нарушивший клятву, не мог рассчитывать на прощение. Запятнавших себя не щадили и в ЧК. И это было закономерно, это отвечало революционному духу органов государственной безопасности.

Я на себе испытал, что значит принцип высокой чистоты чекистской гвардии. Наказание смертью почти коснулось и меня. Месяц я ходил под угрозой расстрела. Много раз за свою жизнь приходилось вспоминать те тридцать дней, но никогда не вызывали они мысли о несправедливости. Единственное, о чем я сожалел, это о своем неумении доказать правоту, вернее, отвергнуть ошибочность обвинения, мне предъявленного.

В 1921 г. мне дали на проверку дело одиннадцати сотрудников Андижанской ЧК, обвиненных в использовании служебных обязанностей в преступных целях. Всем одиннадцати угрожала высшая мера наказания. Четыре толстых тома содержали в себе документы, показания свидетелей, протоколы допросов. Дни и ночи сидел я над изучением дела. Оно было запутано. Преступление по существу совершили два человека, но по служебной линии причастными оказались еще девять. Все девять должны были отдать жизнь, так как запятнали честь человека, оказались невольными участниками вражеской провокации. Некая Предит, женщина сомнительной репутации, использовала ЧК для выуживания денег у состоятельных людей Андижана писала на них доносы, обвиняя в контрреволюционной деятельности, на основании ложных обвинений сотрудник ЧК, близкий знакомый Предит, ее сообщник Козлов подвергал жителей аресту. Пока рассматривались дела, Предит обходила родственников, взятых по ее же доносам, и, обещая освобождение, требовала деньги. Обвинения, естественно, не подтверждались, так как представляли собой чистейший вымысел, и арестованные получали свободу. Деньги делили между собой Предит и Козлов, остальные работники Туркчека просто выполняли свой долг и рассматривали дела, не подозревая провокации. Объективно они, конечно, содействовали двум преступникам творить свое черное дело.

Кто эти девять человек? Честные, преданные революции бойцы. Достаточно сказать, что председателем Андижанской ЧК был старый большевик, потомственный рабочий Галегов, немало сил отдавший завоеванию и утверждению Советской власти.

После двухнедельного изучения дела я пришел к выводу, что виноваты только двое, остальные девять подлежат освобождению.

Мое заключение было рассмотрено коллегией Туркчека и утверждено. Все получалось так, как подсказывала справедливость.

На этом дело можно было закончить, но кто-то усомнился в моей объективности. Даже больше, доложил полномочному представителю ВЧК Петерсу, что я заинтересован в освобождении андижанцев.