Милли отщипнула кусочек булочки, лежащей на тарелке Фионы:

— Поэтому мы и стали родителями, Фай. Чтобы чинить несправедливость по отношению к нашим детям так же, как наши родители притесняли нас, а их родители были несправедливы к ним.

— Верное замечание, — проговорила Фиона с набитым ртом.

Она почувствовала себя лучше. Булочка помогла, да и общество Милли. Но Фиона испытывала ноющее чувство, что этого будет недостаточно для того, чтобы ее поддержать, когда мать наконец приземлится. Жизнь предстала перед ней тюрьмой, где мать играет роль надзирателя. Она знала — это чересчур драматично, но она также знала и свою мать.

Она рассчитывала, что Тесс поможет ей пережить это. Присутствие Милли действовало на нее благотворно и утешительно, подруга умела перестроиться так, чтобы быть нужной Фионе, а вот Тесс никогда не менялась. Фиона зависела от ее спокойной сдержанности. Еще в самом начале их дружбы она поняла, что Тесс завершила ту стадию развития, которую большинство женщин еще проходят. Тесс решила, какая часть ее доступна для общения, а какая заперта на замок. Эта несгибаемость вдохновляла Фиону. Ей хотелось быть как Тесс, и поскольку приезжала ее мать, она нуждалась в уроках самозащиты на постоянной основе.

Ей хотелось надеяться, что стержень их дружбы выдержит внешний натиск.

— Кажется, я этого не переживу, — мрачно произнес Грэм.

Фиона массировала его больную спину. Он послушно передвинул всю мебель, пока жена выкрикивала приказания. Физически он был не самым крепким мужчиной, и в ходе этого занятия потянул все мышцы, которые не тренировались, поскольку у него была сидячая работа.

Фионе нравилась податливость его мягкого тела. Подобную уязвимость она не могла себе позволить и безжалостно истязала себя физически с того дня, как перестала кормить детей грудью. Хотя живот ей приручить так и не удалось, однако она стала специалистом по части его маскировки и следила за тем, чтобы тело оставалось упругим, без всякой там предательской пухлости. Так она чувствовала себя защищенной, и сохранять подобное положение ей было легче, чем возводить какой-либо эмоциональный барьер.

Грэм не стыдился своего несколько дряблого тела, ничего не делал, чтобы скрыть тот факт, что у него редеют волосы, и это ей тоже нравилось. Он больше думал о жене, чем о самом себе, и в этом была его особенность. Фиона вдруг обняла его.

— Какой же ты глупый! — сказала она, вполне отдавая себе отчет в том, что за этими словами кроется совсем другой смысл.

Передвинуть мебель было самым легким делом. Вот перемена в образе жизни заденет их посильнее. Приезд пожилых родителей — всегда серьезное испытание для молодой семьи. А приезд Дафны Гуин, женщины, которая обожала досаждать родственникам, в дом, и без того переполненный (где жил ее самый ненавистный зять), наверняка закончится катастрофой.

Фиона с Грэмом провели немало неприятных вечеров, споря о Дафне.

— Может, стоит сжечь ее заживо, как поступают со злыми ведьмами? — не без резона предлагал Грэм.

Вообще-то он этого не предлагал, но много думал об этом и находил утешение в том, что развлекался недобрыми шуточками насчет тещи. Подобные мысли помогали ему оставаться в своем уме, тогда как чувствительные душевные струны, глубоко задетые Дафной, побуждали его обращаться к логике, когда он терпеливо обсуждал эту тему с женой.

— А почему она должна жить с нами? — спрашивал Грэм ровным голосом. — У твоего брата больше дом, чем у нас.

Фиона вздыхала и переходила на тон, к которому прибегала, когда пыталась убедить своих сыновей в том, что есть бутерброд, держа одну руку в кармане, не принято.

— Я тебе уже говорила. Она думает, что может помочь с детьми. Все другие ее внуки выросли. Если уж ей придется жить с кем-то из нас, то она хочет быть полезной.

Грэм целый час с удовольствием размышлял о том, каким образом его теща может быть полезной; при этом ни один вариант не годился для того, чтобы им можно было поделиться с женой, но все они помогли в конечном итоге разрядить обстановку.

Поздним вечером Грэм заметил, что Фиона тиха, как никогда. Это случалось так редко, что он тотчас встревожился.

— Да не обращай на меня внимания, — сказала Фиона, безуспешно стараясь казаться равнодушной. — Это все из-за мамы.

Из-за мамы. Всего пара слов, тогда как Фиона обычно обходится тысячей. Грэм выругал себя за то, что в последние несколько недель так плохо обращался с женой, тогда как должен был бы догадаться, что ей и без того плохо.

Он притянул ее к себе и крепко обнял. Она расслабилась впервые за долгое время. Ему не нужно было ничего говорить. Она знала, о чем он думает:

«Знаю, как действует на тебя осуждающее молчание матери; вижу, что она отдает предпочтение твоим братьям, хваля их жен за безвкусную стряпню, за посредственных детей, за дома с магнолиями и одновременно ставя тебя на место при каждой возможности; нет, ты не ненормальная, это она открыто выражает свое презрение к Тесс и Милли; да, ей доставляет удовольствие видеть, как ты из кожи вон лезешь».

«Это главная причина, почему я люблю этого человека, — думала Фиона, — да все остальное и неважно, потому что он знает меня и любит. И потому, что он добрый».

— Прости, что я был так нетерпим, — мягко проговорил Грэм. — Пусть твоя мать приезжает и живет здесь.

Он знал, почему это так важно для Фионы. Ей хотелось лишь одного — получить одобрение матери, как состоявшаяся дочь, мать и женщина. И это был ее шанс.

Грэм призвал на помощь всю свою решительность, которая пустилась в бега при упоминании о страшной Дафне. Что бы там ни было, он поможет Фионе делать то, что она хочет делать, быть тем, кем она хочет быть, чтобы избавить ее от власти, которую имеет над ней мать.

А если это означает, что их дом превращается в иоле боя, значит, так тому и быть.

Макс и Тесс не разговаривали друг с другом, хотя и держались за руки, чтобы уверить Лару, что у них все в порядке. В прошлом году развелись родители одной из ее школьных подруг, и на Лару это сильно подействовало. У нее начались кошмары, и ее стала преследовать мысль, будто один из ее родителей уходит.

Стоило только Тесс и Максу заспорить насчет пульта управления, как Лара заливалась слезами и начинала в ужасе выбирать, с кем из родителей ей хотелось бы жить. Успокоить ее было невозможно, и родители в отчаянии договорились, что всегда будут являть собою утешительную картину единения, даже если бы им и хотелось разорвать друг друга.

Молчание нарушила Тесс. Такова была ее роль в браке.

— Не понимаю, почему тебя это так выводит из себя? Это ведь моя проблема, а не твоя.

— Наверное, потому, что меня удивило, как легко ты солгала. Это на тебя не похоже. Мы уже давно женаты, и мне казалось, я знаю тебя. Теперь я задумался, а на что еще ты способна.

— Ради бога, Макс, речь идет всего лишь о занятиях йогой в культурно-развлекательном центре. Я же не собираюсь изображать из себя опытного хирурга-кардиолога!

Максу ее сарказм пришелся не по душе.

— Нет, это нечто гораздо большее, и ты это знаешь. Я не меньше тебя переживаю насчет того, что нам здесь придется все начинать сначала. Просто мне нужно положиться на что-то надежное. Сейчас я рассчитываю на нас с тобой и наш брак. И вдруг ты превращаешься в лгунью и преподавательницу йоги!

Теперь пришла очередь Тесс выражать недовольство. Ей захотелось выдернуть свою руку из его руки, однако интересы Лары перевесили.

— По-моему, ты просто рассердился из-за того, что я первой нашла работу.

Лара остановилась и оглянулась на своих родителей. В ответ они бессмысленно заулыбались ей и друг другу, однако в результате лишь сделались похожими на недовольных бультерьеров. Лара отвернулась и пошла дальше, как ни странно успокоившись.

Тревожные улыбки сползли с лиц Тесс и Макса, к их обоюдному облегчению. Какое-то время они молча шли по главной торговой улице, пока не увидели, как Лара снова остановилась около здания, напоминающего муниципальное.