ПЬЕРЕТТА. Как приятно, ты даже себе не представляешь!
ЛАУРА. Знаешь, ты должна быть осторожней с Жаком.
ПЬЕРЕТТА. С Жаком?
ЛАУРА. Он вертится вокруг тебя, как собачонка.
ПЬЕРЕТТА. Вокруг меня?
ЛАУРА. А то ты не знаешь!
ПЬЕРЕТТА(смеется). Но он же еще ребенок!
ЛАУРА. Именно потому что ребенок, надо быть осторожней.
ПЬЕРЕТТА. Да что мне с мальчонкой делать-то?
ЛАУРА. И я про то же. Вместо того, чтобы его заводить, осади назад. Он должен понимать.
ПЬЕРЕТТА. Если бы ты знала, какое облегчение мне приносишь, Лаура! Я их просто не чуяла. Лаура…
ЛАУРА. Да.
ПЬЕРЕТТА. А ты не можешь помассировать сверху вниз?
ЛАУРА. А ты знаешь, почем здесь одеколон?
ПЬЕРЕТТА. Да я не прошу с одеколоном.
<b>Лаура</b> смотрит на пятилитровый кувшин, стоящий в углу.
ЛАУРА. Я все думаю, что ты в нем с утра таскаешь?
ПЬЕРЕТТА. И что же?
ЛАУРА. Ты украла его у мадам Гермионы с кухни?
ПЬЕРЕТТА. Да.
ЛАУРА. А когда обнаружит?!
ПЬЕРЕТТА(смеется). Да уж!
ЛАУРА. Слушай, ты не соображаешь, что делаешь.
ПЬЕРЕТТА. Да нет, соображаю.
ЛАУРА. Ты перегрелась на солнце.
ПЬЕРЕТТА. Ну так как же, Лаура?
ЛАУРА. Растирать тебя этим? Ни за что. Начать с того, что это противно.
ПЬЕРЕТТА. А вот древние греки очень даже это употребляли. С головы до ног умащивались.
ЛАУРА. Где ты наслушалась этой мерзости?
ПЬЕРЕТТА. Мадам Эленор мне рассказывала.
ЛАУРА. Эта чокнутая?
ПЬЕРЕТТА. У нее вид очень знающего человека.
ЛАУРА. Бред старой маразматички.
ПЬЕРЕТТА. Она же в парфюмерном производстве, она должна знать, Лаура. У нее салоны по всему миру. Часами мне рассказывала.
ЛАУРА. А какое действие производит, рассказывала?
ПЬЕРЕТТА. Она не говорила, должно быть, профессиональный секрет. Но я не сомневаюсь, что какое-то действие производит.
ЛАУРА. Подумать только, какую чушь несет эта старая сорока. Ведь ей под девяносто, и приезжает сюда только затем, чтобы с утра до вечера сидеть в своей комнате…
ПЬЕРЕТТА. А правда, не знаешь, зачем она приезжает?
ЛАУРА. Я знаю только, что девчонкам месье Эрика осточертело по четыре раза в день спускаться и подниматься по лестнице, чтобы доставить ей пропитание. И я их отлично понимаю.
ПЬЕРЕТТА. У тебя нет воображения, Лаура.
ЛАУРА. Возможно. Зато есть голова на плечах.
ПЬЕРЕТТА. Тебе достаточно того, что ты чистишь, моешь, стираешь, вытираешь, подтираешь, сгибаешься, разгибаешься…
ЛАУРА (со слезами на глазах). Пока ты разгуливаешь, демонстрируя всем кому не лень свои ноги, и прожигаешь пупок, лежа на солнцепеке…
ПЬЕРЕТТА. О! Лаура…
ЛАУРА. И вьешься вокруг Алена, повторяя при этом, что он тебе отвратителен…
ПЬЕРЕТТА. О!
Стоят друг напротив друга, дрожа от гнева.
ЛАУРА. Да, а я в это время вкалываю. Кто-то должен же работать! Так вот, это я.
<b>Пьеретта</b> бросается вперед и с громким криком хватает <b>Лауру</b>. Однако схватка продолжается недолго: обе начинают рыдать.
Какие же мы дуры! Можно ли быть такими безмозглыми дурами…
ПЬЕРЕТТА. Слишком много раздражителей…
ЛАУРА. Да уж…
ПЬЕРЕТТА. Человек умирает, а ты ничего не можешь поделать, мне это…
ЛАУРА. И еще Ален, который везде сует свой нос…
ПЬЕРЕТТА. Думаешь, он заменит Ореста?
ЛАУРА. Кишка тонка. Простоват он, Пьеретта. И умишка не хватит.
ПЬЕРЕТТА. Знаешь, мне сейчас вдруг до того захотелось вернуться во Францию.
ЛАУРА. А мне часто хочется одного — послать все куда подальше.
ПЬЕРЕТТА. Во Франции ночью прохладно, там растут деревья.
ЛАУРА. По-моему, там совсем не райское место.
ПЬЕРЕТТА. Так было бы славно. Клянусь тебе. Было бы славно.
ЛАУРА. Несмотря на все, что там происходит?
ПЬЕРЕТТА. А нам-то что за дело?
ЛАУРА. Когда за тобой приходят в пять утра и ты просто исчезаешь неизвестно где — так ведь пишут в газетах?
ПЬЕРЕТТА. Так это с теми, кто вмешивается.
ЛАУРА. А мне кажется, с любой девушкой может случиться.
ПЬЕРЕТТА. Ну, не знаю.
ЛАУРА. Пора накрывать стол к ужину.
ПЬЕРЕТТА. Пора.
Некоторое время продолжают стоять, улыбаясь, друг напротив друга, потом начинают одеваться.
Картина шестая
Холл
<b>Миссис</b> и <b>Мистер Бэбкок</b> сидят за столиком. Перед ними — чайные чашки и чайник; <b>Мадам</b> и <b>Месье Сорбе</b> — за другим столиком, потягивают виски; в углу, на полу, дремлет <b>Патрокл</b>; <b>Ален</b> за стойкой регистрации, с прижатой к уху телефонной трубкой; через одну из дверей входит <b>Эмилия</b>, медленно пересекает холл, ей навстречу идет <b>Эрик</b> с пустыми бутылками из-под содовой на подносе. Она выходит в другую дверь.
МИССИС БЭБКОК. Нет, Эдди, нет, еще не время. Мы пойдем, обязательно пойдем. Вот только солнце перестанет так жарить… Эдди, как, по-твоему, это была Эмилия?
АЛЕН. Три дамы и один господин, три комнаты, одна — с двумя кроватями. Нет, месье Диамана сейчас нет. Но я записываю.
Входит <b>Жак</b>. Он подает знаки <b>Алену</b>, стараясь обратить на себя внимание. <b>Ален</b> кладет трубку и быстрым шагом направляется вслед за <b>Жаком</b> к двери. Однако в последнюю минуту передумывает и подходит к <b>Мадам</b> и <b>Месье Сорбе</b>, отвешивая им легкий поклон.
Я полагаю, эту ночь вы еще здесь, а насчет следующей пока не известно? Хорошо, мадам. Спасибо, месье. Завтра прибывают новые гости. Из-за свободных номеров вечно приходится ломать себе голову. Прошу прощения. День сегодня тяжелый, вам не кажется? В середине мая нечасто такое увидишь. Правда, май уже на исходе. Понравились вам развалины? (Поворачивается к Жаку.) Жак, дай книгу почетных гостей. Разумеется, в них нет того совершенства, как в некоторых храмах. Но стоит вспомнить, что эти камни положены три с половиной тысячи лет назад… (Открывает книгу перед Сорбе, ищет чистую страницу и ставит посредине палец.)
МЕСЬЕ СОРБЕ. Эдуар Эррио?
<b>Ален</b> переворачивает страницу.
Геринг, Гиммлер…
АЛЕН. Да, и Геббельс тоже. Это было в июне тридцать пятого.
<b>Месье</b> и <b>Мадам Сорбе</b> склоняются над книгой. <b>Ален</b>, довольный, идет за <b>Жаком</b>. Тот страшно бледен и едва сдерживает дрожь.
