– Знаешь, что мне в тебе нравится? – спросил он меня. – Ты относишься ко мне как к другу. Мы можем говорить обо всем на свете, и нам ничто не мешает.
– В каком смысле «ничто»?
– Ну, тот факт, что мы… противоположного пола.
– Правда? – Я изобразила удивление. – Ну, то есть я-то девушка, а про тебя даже не уверена!
И тогда мы оба заходились хохотом. По ночам я от злости плакала, ругая себя за то, что я такая дура. Я много раз клялась отказаться от всякой надежды на роман с Саймоном – как будто можно приказать сердцу! Но, по крайней мере, я умела делать хорошую мину при плохой игре и продолжала играть роль веселой доброй подружки, слушая его с улыбкой на лице и с судорогой в сердце. Я ждала худшего. И конечно же, рано или поздно он упоминал об Эльзе, как будто зная, что я про нее думаю.
Через три месяца мазохистских пыток я знала подробности жизни соперницы: она жила в Солт-Лейк-Сити, где они с Саймоном выросли, ссорясь друг с другом с пятого класса. Что у нее был двухдюймовый шрам позади левого колена, по форме и цвету напоминающий дождевого червя, таинственное наследие младенчества. Что она любит спорт: плавала на байдарках, путешествовала с рюкзаком и была опытной лыжницей. Что она была музыкально одаренной, подавала надежды как композитор, училась у Артура Болсама в известном летнем музыкальном лагере в Блю-Хилл, штат Мэн. Эльза даже написала собственную вариацию на тему «Вариаций Гольдберга».
– Да ты что?! – восклицала я в ответ на каждый комплимент в адрес этой девицы. – Это потрясающе!
Странно, что он продолжал говорить о ней в настоящем времени. Естественно, я считала, что она жива. Как-то раз Саймон сказал, что у меня на зубах осталась губная помада, и, когда я поспешно стерла ее, добавил:
– А вот Эльза не красится. Даже помадой не пользуется! Она не верит в макияж.
Мне хотелось заверещать: «Во что тут верить? Ты или красишься, или нет!»
К тому времени мне захотелось поколотить ее, эту девицу, настолько нравственно чистую, что она должна была быть самым гнусным гоминидом, когда-либо ходившим по планете Земля, в ботинках из искусственной кожи. Даже будь Эльза милой, это не имело бы значения, я бы все равно ее презирала. Мне казалось, Эльза не заслуживала Саймона. Почему он достался именно ей вместе с другими благами жизни? Она заслужила олимпийскую золотую медаль за метание диска. Она заслужила Нобелевскую премию мира за спасение умственно отсталых детенышей китов. Она заслуживала того, чтобы играть на органе в Мормонском табернакальном хоре.
Саймон, с другой стороны, заслуживал меня, девушку, которая помогла бы открыть тайники его души, секретные проходы, которые Эльза забаррикадировала постоянной критикой и неодобрением. Стоило мне похвалить Саймона – например, заявить, что он изрек что-то важное, он начинал отнекиваться:
– Ты так думаешь? Эльза говорит, что одна из моих самых больших ошибок заключается в том, что я соглашаюсь со всем, что приятно и легко, и недостаточно хорошо все обдумываю.
– Не верь всему, что говорит Эльза.
– Ага, это она тоже говорит. Она ненавидит, когда я просто принимаю все, что мне преподносят как правду. Она считает, что нужно доверять собственной интуиции, вроде того парня, который написал «Уолдена»… как его там… Торо! В любом случае Эльза считает, что важно спорить, докапываться до сути того, во что мы верим и почему.
– Ненавижу спорить.
– Я не имею в виду спор в форме ссоры. Скорее, такие споры, как у нас с тобой.
Меня бесило, когда меня с кем-то сравнивали, да еще и не в мою пользу. Я пыталась кокетничать.
– И о чем же вы с ней спорите?
– Например, несут ли знаменитости ответственность как символы эпохи, а не только как люди. Помнишь, когда Мухаммед Али отказался от призыва в армию?
– Разумеется, – соврала я.
– Мы с Эльзой сошлись во мнении, что он молодец, раз выразил личную позицию против войны. Но затем он возвращает себе титул чемпиона в супертяжелом весе, а позже президент Форд приглашает его в Белый дом. Эльза сказала: «Ты можешь в это поверить?» Я ответил: «Черт, если бы меня пригласили в Белый дом, я бы тоже пошел». – «К президенту-республиканцу? В год выборов?» Она написала ему письмо.
– Президенту?
– Нет, Мухаммеду Али.
– Ах да, ну конечно.
– Эльза говорит, нельзя просто рассуждать о политике или смотреть новости по телевизору. Нужно что-то предпринять, иначе ты часть этого.
– Часть чего?
– Лицемерия. Это то же самое, что и коррупция.
Я представила Эльзу, похожую на Пэтти Херст[28], в берете и военной форме, с автоматом на бедре.
– Она считает, что все люди должны занимать активную нравственную позицию. В противном случае через тридцать лет или меньше наступит конец света. Многие наши друзья говорят, что она пессимистка. Но Эльза думает, что она настоящая оптимистка, потому что хочет что-то сделать, чтобы изменить мир к лучшему. Если подумать, она права.
Пока Саймон откровенничал относительно нелепых идей Эльзы, я мечтательно анализировала его черты, насколько он похож на хамелеона. Его лицо менялось: с гавайского на ацтекское, с персидского на сиу[29], с бенгальского на балийское.
Как-то раз я спросила его, что за фамилия такая Бишоп[30].
– Да это все миссионеры-чудаки со стороны. Я происхожу из семьи Бишоп, семьи, прославившейся на острове Оаху. Мои предки приплыли на Гавайи в восемнадцатом веке, чтобы обратить прокаженных и язычников, а затем женились на королевских особах и стали владельцами половины острова.
– Ты шутишь!
– К сожалению, мы не унаследовали ничего из богатств, ни тебе ананасовой рощи, ни поля для гольфа. Со стороны матери у меня гавайско-китайские корни, с парой принцесс в генофонде. Но опять же без доступа к пляжной собственности. – А потом он рассмеялся. – Эльза однажды сказала, что от миссионерской ветви моей семьи я унаследовал слепую веру, а от королевской гавайской стороны склонность использовать других для удовлетворения собственных потребностей, а не зарабатывать на это самостоятельно.
– Я не думаю, что это правда, все эти разговоры о наследственной природе, как будто нам суждено вырастать, становясь кем-то определенным, и ничего не поменять. Эльза никогда не слышала о детерминизме?
Саймон выглядел озадаченным.
– Хм, – задумчиво протянул он.
На мгновение я почувствовала удовлетворение от победы над конкуренткой тонким и ловким ходом.
Но затем он заметил:
– Разве доктрина детерминизма не говорит, что все события и даже человеческий выбор следуют естественным законам? То есть это как бы согласуется с мнением Эльзы.
– Я имею в виду, – запинаясь, пробормотала я, пытаясь вспомнить то, что бегло просмотрела к лекции по философии, – я имею в виду… а как мы определяем естественное? Кто может сказать, что естественно, а что нет? – Я трепыхалась, пытаясь удержать свое жалкое «я» над водой. – А у нее самой какое происхождение?
– Ее родители – мормоны, но они удочерили ее, когда ей был годик, дали имя Элси, Элси Мари Вандерворт. Она не знает, кем были ее биологические родители, но с шести лет могла, раз услышав какую-то мелодию, затем сыграть ее точно, нота в ноту. Особенно она любила музыку Шопена, Падеревского, Мендельсона, Гершвина, Копленда, еще кого-то, я уже подзабыл. Позже она обнаружила, что все они или поляки, или евреи. Разве это не странно? Тогда она решила, что она, вероятно, польская еврейка, и начала называть себя Эльзой, а не Элси.
– Я люблю Баха, Бетховена и Шумана, но это не делает меня немкой, – пошутила я.
– Дело не только в этом. Когда ей было десять, произошло нечто очень странное, но я клянусь, это правда, потому что отчасти был свидетелем происходящего. Эльза сидела в школьной библиотеке, листала энциклопедию и увидела фотографию какого-то плачущего ребенка и его семьи в окружении солдат. Надпись гласила, что это евреи, которых везут в Освенцим. Она не знала, где находится Освенцим, и даже не знала, что это концлагерь. Но она физически почувствовала что-то ужасное, отчего задрожала и задохнулась, а потом рухнула на колени и начала нараспев произносить что-то типа «Ошвеэн-шим, ош-ве-эн-шим». Библиотекарша встряхнула Эльзу за плечи, но она не могла остановиться. Тогда ее потащили к школьной медсестре, миссис Шнибаум. А миссис Шнибаум, полька, услышав, что именно скандирует Эльза, жутко перепугалась. Она думала, что Эльза решила подшутить над ней. Оказалось, так произносится название «Освенцим» по-польски. После того как Эльза вышла из транса, она знала, что ее родители были польскими евреями, пережившими Освенцим.
