Одиннадцать лет спустя, когда отец умирал в больнице, ему явился призрак первой жены. Стоя в изножье больничной койки, она предупредила: «Забери дочь! А не то будешь страдать и на том свете!» Именно эту историю отец поведал перед смертью, а годы спустя пересказала тетя Бетти.

Оглядываясь назад, могу себе только представить, какие чувства, должно быть, испытала мама, когда впервые об этом всем услышала. Первая жена? Дочь в Китае? Мы были современной американской семьей. Говорили по-английски. Разумеется, мы заказывали китайскую еду, но навынос, как и все вокруг. А еще мы жили в деревенском доме в Дейли-Сити. Отец работал в правительственном финансовом учреждении. Мать ходила на встречи родительского комитета. До этого она никогда не слышала от отца про китайские суеверия. Вместо этого они посещали церковь и страховали свои жизни.

После смерти отца мать не переставала всем рассказывать, что муж обращался с ней «как с китайской императрицей». В порыве горя она наобещала с три короба Господу и покойному мужу на его могиле. По словам тети Бетти, на похоронах мать торжественно поклялась больше никогда не выходить замуж, научить нас троих чтить память рода И, а еще найти первую дочь отца Гуань и перевезти ее в Штаты.

Исполнила она только последнее из трех этих обещаний.

Моя мать всегда страдала от своего слишком доброго сердца и сезонных приступов желания помогать всем без разбору. Как-то раз летом она стала волонтером в организации по спасению бездомных йоркширских терьеров и устроила передержку у нас дома, так везде до сих пор воняет собачьей мочой. Два Рождества подряд она готовила еду для бездомных в благотворительной столовой Святого Антония, и тут вдруг срывается и мчится на Гавайи с новым бойфрендом. Она распространяла петиции, занималась сбором средств, входила в правления групп нетрадиционной медицины. Ее энтузиазм всегда искренен, но он рано или поздно иссякает, и мама переключается на что-то новое. Я подозреваю, что она воспринимала Гуань как иностранную студентку по обмену, которую предстоит приютить у себя на годик; этакую китайскую Золушку, которая станет самодостаточной и выпорхнет из гнезда в прекрасную американскую жизнь.

Накануне приезда Гуань мама вела себя как чирлидерша, активно призывая меня и братьев распахнуть объятия старшей сестре и с радостью принять ее в наш мир. Томми был слишком мал, поэтому просто кивал всякий раз, когда мама ворковала: «Ты ведь рад, что у тебя появится старшая сестра?» Кевин пожимал плечами с равнодушным видом. Я была единственной, кто прыгал от восторга. Отчасти я ликовала, осознав, что Гуань приезжает к нам жить не вместо меня, а вместе со мной.

Хотя я была одиноким ребенком, но предпочла бы новую черепашку или куклу, а не кого-то, с кем придется бороться за внимание матери, и так уже распыленное, и делиться скромными напоминаниями о ее любви. Оглядываясь назад, я понимаю, что мама любила меня, но не безрассудно. Когда я сравнивала количество времени, которое она проводила с другими, подчас совершенно чужими людьми, мне казалось, что я соскальзываю все ниже в списке любимчиков, набивая по дороге шишки. У нее всегда находилась куча свободного времени для свиданий с какими-то мужчинами и обедов с так называемыми подружками. Обещания, данные мне, она не сдерживала. Она клялась, что мы пойдем в кино или в бассейн, но с легкостью отказывалась от своих слов под предлогом забывчивости или, что еще неприятнее, хитрым образом искажая первоначальный смысл. Как-то раз она заявила: «Меня бесит, когда ты дуешься, Оливия! Я не обещала тебе, что мы пойдем в бассейн, а только сказала, что хотела бы сходить поплавать». Как мои желания могли перевесить ее решения?!

Я научилась относиться ко всему с напускным безразличием, запечатывать собственные надежды и убирать их на верхнюю полку вне пределов досягаемости. Я говорила себе, что эти надежды в любом случае пусты, и так избегала болезненного разочарования. В итоге я испытывала лишь короткий укол боли, как во время прививки. И все же, когда я думаю об этом, мне снова мучительно больно. Как же так получилось, что в детстве я знала, что меня должны любить больше? Неужели все люди рождаются с бездонным резервуаром, который необходимо заполнить эмоциями?

Разумеется, я не хотела видеть Гуань своей сестрой. Вообще. Именно поэтому я и демонстрировала энтузиазм в присутствии матери. Это была искаженная форма обратной логики: раз твои надежды никогда не сбываются, нужно надеяться на то, чего ты не хочешь.

Мама утверждала, что старшая сестра – увеличенная копия меня, такая же милая и симпатичная, только более китайская, и мы будем весело проводить время. Поэтому я представляла себе не сестру, а чуть повзрослевшую себя, танцующую в обтягивающей одежде и ведущую печальную, но увлекательную жизнь, вариацию на тему Натали Вуд, только с раскосыми глазами, из фильма «Вестсайдская история», который я посмотрела в пять лет. Только сейчас мне пришло в голову, что мы с мамой вылепили образ с актрис, которые говорили с несвойственным им акцентом.

Как-то вечером, перед тем как уложить меня спать, мама спросила, не хочу ли я помолиться. Я знала, что молитва означает произнести вслух приятные вещи, которые другие хотят услышать. Мама всегда поступала именно так. Я помолилась Господу и Иисусу Христу, чтобы они помогли мне стать хорошей девочкой, а потом добавила, что надеюсь на скорый приезд старшей сестры, тем более мама только недавно об этом обмолвилась. Когда я произнесла «Аминь!», то увидела, что мама плачет и гордо улыбается. На глазах у мамы я начала готовить подарки для Гуань: шарфик, который тетя Бетти подарила мне на день рождения; туалетную воду с запахом цветов апельсина, которую мне купили на Рождество; липкую конфетку, оставшуюся после Дня Всех Святых. Я с любовью поместила все эти бывшие в употреблении залежалые предметы в коробку, которую мама надписала: «Для старшей сестры Оливии». Я убедила себя, что стала настолько хорошей, что вскоре мама осознает, что никакие сестры нам попросту не нужны.

Мама рассказывала нам с братьями, как сложно ей было отыскать Гуань.

– Сейчас нельзя просто написать письмо, наклеить марку и отправить в Чанмянь. Пришлось преодолеть различные бюрократические препоны и заполнить десятки форм. Мало кто из кожи вон лезет, чтобы помочь выходцу из коммунистической страны. Тетя Бетти решила, что я сошла с ума! Она сказала мне: «Как ты можешь принять почти взрослую девушку, которая ни бум-бум по-английски? Она не будет отличать хорошее от плохого и станет путать лево и право».

Но Гуань даже не догадывалась, что препятствие заключалось не только в груде всяких бумаг. Через два года после смерти отца мама вышла замуж за Боба Лагуни, которого Кевин называет «счастливым билетом в маминой истории романов со всякими иностранцами», и все потому, что она-то считала его мексиканцем, хотя вообще-то он итальянец.

Она взяла фамилию мужа, и мы с братьями тоже стали Лагуни, а я с радостью сменила эту фамилию на Бишоп, когда вышла за Саймона. Дело в том, что Боб вообще не хотел, чтобы Гуань приезжала, а мама обычно ставила его желания превыше всех остальных. После их развода, когда я уже училась в колледже, мама рассказала, как Боб перед самой свадьбой давил на нее, чтобы мама дала задний ход всем документам для Гуань.

Думаю, она собиралась именно так и поступить, да вот только забыла, но мне она сказала вот что: «Я смотрела, как ты молишься. Ты казалась мне такой милой и печальной, когда просила Господа прислать тебе старшую сестренку из Китая».

Мне было около шести к тому моменту, как Гуань прилетела в Америку. Мы ждали ее в таможенной зоне аэропорта Сан-Франциско. Тетя Бетти приехала с нами. Мама нервничала, была взволнована и тараторила без передышки:

– Послушайте, дети, она, наверное, будет стесняться, так что не набрасывайтесь на нее… А еще она будет тощей как щепка; пожалуйста, не подшучивайте…