А еще есть у меня один, как бы это выразиться, пунктик, что ли, — про мальчишек я наших. Мы до войны бредили чем? Кинофильмами, где наши люди героически преодолевали трудности, совершали разные славные поступки, боролись и побеждали врагов. Как сейчас, помню фильмы: «Три танкиста», «Пятый океан», «Дума про казака Голоту». Во всем мы старались подражать героям, которых создали на киноэкране артисты Крючков, Бернес. Честно скажу, и на фронте не забывал я этих фильмов. Хотя, конечно, на фронте было не все так, как в кино.

Мне командир однажды говорит:

— Иванов, кровь из носу, а чтобы этот дзот замолчал, иначе всем нам крышка.

Ну, я с тремя — вперед. Помню, приказ такой отдал:

— За мной!

Тогда я думал, что очень здорово распорядился.

На войне, скажу вам, дзотов бывает превеликое множество, и в общем-то все они один на другой похожи, а вот подрывать каждый нужно по-разному, с умом. Позже стал понимать это. А в тот раз полез на дзот с одной, как говорят, храбростью. Раскидали все гранаты, а по дзоту лишь один раз угодили. На минуту он замолк, мы обрадовались. Да рано радовались. Снова заработал пулемет. И повалились мои подчиненные в траву, у каждого пуля в теле. Две пули достались мне.

Короче, не мы окончательно подорвали дзот — другие, поумнее нас. А мы отправились в госпиталь. Лежал я там, закрученный в белые бинты, как кукла, и думал, как дальше воевать. На душе было такое чувство, словно запорол я на заводе дорогой токарный станок или в брак пустил детали целой смены. До войны-то я был токарем и пуще всего боялся сломать станок. Позор ведь какой! Было мне тогда восемнадцать лет, и мысли у меня были соответственно возрасту. Во дворе дома я играл в футбольной команде вратарем. Перебрал на госпитальной койке в памяти все наши футбольные матчи на кунцевском поле, голы, которые мне забили нападающие. И сделал для себя кое-какие открытия — оказалось, каждый гол в мои ворота был забит с хитринкой, с выдумкой, с умом. Иной раз ведь как было: гонит по левому краю мяч нападающий, близко уже, бить пора, замахивается для удара по воротам. Но я-то знаю — отвлекает меня, видимость создает. Так и есть. Пас на правый. А там — Юрка Опалишин. Тут уж не зевай.

Так и с дзотом надо было: людей расставить, растолковать, кому что делать, чтоб каждый знал свой маневр, а не суетился бы попусту. Война не кино.

Я не отрицаю, что фронт — стихия риска. Но ведь риск есть почти в каждой серьезной профессии: возьмите, к примеру, монтажников-высотников, или сталеваров, или даже шоферов, не говоря уж про работу в нашем уголовном розыске. А ведь люди не этот риск считают самым главным, а что-то другое, какие-то профессиональные тонкости, особенности. Их-то каждый и старается понять, освоить, подняться до уровня мастера. А когда ты на передовой, ты тоже выполняешь работу, главное отличие которой — риск, но, повторяю — это тоже работа. И, как истинный профессионал, ты должен думать не о красивом пренебрежении опасностью, а об освоении тонкостями, своей профессии, стремиться стать мастером фронтовых дел. И все это не на занятиях, такой роскоши у нас не было, а прямо на передовой.

Однако скажу, что никакое дело, а фронтовое в особенности, в одиночку, втихомолку не освоишь. К этой мысли я тоже пришел через окопную академию.

Вот сидели как-то мы в окопе втроем. Немцы артподготовку затеяли. Все идет по плану, то есть так, как было вчера, позавчера. Сидим в укрытии, покуриваем, словами перебрасываемся. А что еще остается делать при артналете? Вдруг видим, вздыбилась рядом гора, потемнело кругом, и не успели мы охнуть, как сверху и сбоку обрушилась на нас земля. Навалилась на ноги, грудь, голову. И почувствовал я, будто под асфальтный каток подсунули меня. Лежу, засыпанный по глаза, оглохший, с одной мыслью — конец. Сколько времени прошло, не знаю. Очнулся, а надо мной весь в крови Женя Осташкин. Ранило его, а он меня откапывает. Подоспел наш санинструктор Коля Кондратенко. После войны, слышал я, председателем колхоза он где-то на Украине работал. Так он обнимает меня за плечи, сует фляжку и приговаривает:

— Держись, Витя, все нормально, все обошлось.

Сам контуженный, синий, в изодранной гимнастерке, руки дрожат, зуб на зуб не попадает и плечо в крови, но ничего этого не замечает — меня спасает.

Вместе мы быстро очухались — и за автоматы. Немцы шли в атаку. После того случая, может, контузия подействовала, а может, еще что, но в бою, если рядом хотя бы в пределах видимости или слышимости не было товарища, чувствовал себя неуютно. А уж если друг был рядом, то берег я его пуще отца родного, знал: с товарищем в бою и рана не рана, и контузия не контузия.

За два года войны довелось мне и в разведвзводе побывать, и в роте автоматчиков. Должности занимал небольшие — командир отделения, а в конце войны — помкомвзвода. Но, скажите мне, у какого командира солдат больше всего на глазах? У отделенного. Он и в бою с ними, и на отдыхе, и спит рядом, и даже письма из дома читают вместе. Одним словом, командир отделения на фронте и друг, и брат, и отец родной.

Как новичков воспитывали? Думаете, в атаке? Конечно, и в атаке, но перво-наперво в тылу, где все тихо и спокойно. Всего не перескажешь. Но вот заведено у нас было, к примеру, не ходить с котелками каждому на кухню. Устанавливали очередность. Вручали дежурному ведро. И тот шел за обедом. Потом разливали по котелкам и как одна семья обедали. Замечал я, общий стол — это всегда общая беседа, общее настроение, общая шутка. Знаете, как сближает. А потом, говорят, если хочешь узнать человека, посмотри, как он ест. Но вот махорочку каждый имел свою. Тут тоже свои правила были, и главное — не моги, если имеешь курево, отказывать товарищу. Одним словом, в тылу еще, если у кого жмотство обнаруживали, вытравляли. На передовой было бы поздно. Там о другом думать надо. Мы многое могли тогда простить друг другу, но только не жадность, хитрость по отношению к товарищу, расчетливость, зависть и ложь. Эх, расскажу я уж тогда и про Витю Гончарова. Не раз ходили мы с ним в разведку, не раз брали с ним «языков» и попадали в такие переделки, мать моя родная! Но, как говорится, выходили сухими из воды. А вот после войны рассорились. И из-за чего бы, вы думали?

Первые мирные дни и самое первое увольнение в город. Гимнастерка у меня была старенькая, застиранная. А у Витьки новая. Но ему в наряд дневальным, а мне в увольнение.

— Вить, — говорю, — дай мне гимнастерку в увольнение, тебе все равно в какой дневалить.

А он:

— Не дам.

— Как — не дам?

— Не дам, и все.

— Вить, брось ты, ну как мне в городе появиться в такой старой, ведь фронтовик я.

— Не дам, — отрезал он.

На этом дружба наша кончилась. Сейчас понимаю, что в те времена я, наверное, еще по инерции продолжал мыслить категориями передовой — не прощать мелочные слабости. Виктор живет где-то в Москве, и надо бы его отыскать, встретиться. Ну, что гимнастерка…

В шесть утра позвонили: в переулке возле промтоварного магазина обнаружен труп женщины. Капитан Иванов выехал на место происшествия. Даже беглый осмотр позволил сделать вывод — произошло убийство. Но почему труп оказался в переулке? Капитан после тщательного осмотра определил, что убийство совершено чем-то тяжелым и острым вроде топора. Нанесено несколько ударов. Труп был завернут в серое суконное одеяло. Значит, убита женщина была не здесь, не в переулке. А где?

Как сюда попал труп, кто и откуда его принес?

В памяти всплыло прошлогоднее… Недалеко от города, в лесочке, тоже был найден труп женщины. Опознать его так и не удалось. Труп обнаружили спустя много времени после убийства. Именно это обстоятельство очень затруднило поиск преступника. Но убийство там тоже было совершено чем-то вроде топора.

За годы работы в уголовном розыске Виктор Сергеевич научился хорошо разбираться в почерках преступников. Вот почему, увидев труп в переулке, он сразу подумал о прошлогоднем случае, находя между ними что-то общее.