Кстати, о подвигах своих на боевых фронтах Михаил Селиверстович насочинял столько, что не в три короба, а в три грузовика не уложишь. Колхозники, даже воевавшие, и то от удивления рты разевали, о подростках и говорить не приходилось.

Вскоре стали они мужем и женой — вчерашняя школьница и директор далекой отсюда уральской школы. Спасибо матери Зинаидиной, что заставила в загс пойти, а то он отнекивался, говорил, что все это формализм, любовь, мол, от бумажки не зависит.

А дальше сюжет их жизни, как нередко бывает при скоропалительных браках, развивался без особой оригинальности. Узнав, что Зина ждет ребенка, Михаил Опаров сбежал. По всем адресам искала она его, но письма возвращались без ответа. Лишь через три года под покровом темноты появился беглый отец. Подарками сына завалил, с рук не отпускал, вина, сластей на стол наставил. Тут-то и узнала Мостовенко, что у него новая жена, но жена, мол, нелюбимая, жизнь с нею опостылела. «И понимаешь, — сокрушался он чуть не плача, — развода не дает, не верит, что я был женат. Покажи ребенка, тогда соглашусь освободить тебя. Так что выручай, Зина, наше общее счастье. Как только оформлю все, так и жди нас. Что я здесь, в станице, работы не найду? Вот заживем!»

На второй или третий день обманщик снова пустился наутек, захватив и сына. В записке, оставленной на обеденном столе, он объяснял поспешное исчезновение тем, что якобы неожиданно подвернулась легковая машина, ехавшая в направлении железнодорожной станции. Ни о чем не беспокойся, клялся он, все будет как нельзя лучше.

С дороги шли открытки. «Сели хорошо, вагон купейный. Валерка не отходит от окошка, так ему все в диво». Еще открытка: «Валерка чувствует себя превосходно. Меня признал окончательно, все: «Папа, папа, папа!» Аж сердце замирает!» И вот уже не открытка — письмо. Мостовенко подает его, затертое, читанное-перечитанное, лейтенанту Кузовлеву. «Какое горе: пропал наш мальчик. В Лисках выходил я на привокзальный базарчик, а вернулся — нет его. Подозреваю одну женщину из соседнего купе, она все плакалась, что детей у нее нет, шутила, не отдам ли я ей Валерку. Почти сутки проторчал я на этой станции, метался, бегал, к кому только ни обращался, но все равнодушны, заняты лишь собой. Сходил и в Воронеже, с десяток раз объявил по радио — и тоже попусту. Умоляю тебя, не переживай сильно, я все силы отдам, но нашего дорогого сыночка найду. И еще прошу: не подымай шуму, встречные розыски могут лишь помешать».

Все это: рассказ матери, ее заявление, копии открыток и оригинал последнего письма — легли на стол следователя. История с мальчонкой взволновала в райотделе МВД всех, все хотели помочь женщине, оказавшейся в беде. Одна из служащих взяла ее даже к себе ночевать. Офицеры, пока не началось следствие, выяснили, там ли, где указывала Мостовенко, проживают родители ее беглого мужа, где пребывает он сам.

Вести следствие поручили капитану милиции Вячеславу Николаевичу Морозову.

Многое, конечно, свидетельствовало не в пользу Михаила Опарова, но достаточных фактов, опровергающих пропажу ребенка в поезде, пока не имелось. Были догадки, умозаключения, но их, как говорят, к обвинению не подошьешь. Капитан Морозов, следователь с опытом, с большими знаниями еще и еще раз выслушивает Опарова. Спокойно, внимательно, не пытаясь сразу же ловить на противоречиях, которые появились в его рассказе. Вячеслав Николаевич чувствовал что легенда разработана тщательно, отрепетирована с блеском, но видны, как ни старается Опаров, и швы, сработанные на живую нитку. В письме, посланном с дороги, он писал, что мальчик исчез на станции Лиски, а здесь, в милиции, утверждает, что в Воронеже. К содействию радиоузла, продолжал Опаров на допросе, обращался он кроме Воронежа и в Мичуринске. Откуда же появился Мичуринск? Неужели память отбило начисто? Или надеется, что письмо не сохранилось? В Воронеж уходит официальный запрос. Следователь к тому же звонит туда по телефону, объясняет, что к чему. Ответ, как и следовало ожидать, не подтверждает версии Опарова: он не заходил ни в милицию, ни в радиоузел, ни к начальнику вокзала. Вообще, сообщили воронежцы, за последние два года не было ни одного случая пропажи детей. Даже летом, когда слишком массовые переезды…

При очередной встрече следователь как бы невзначай переспросил: где Опаров заходил в милицию — в Воронеже или Мичуринске? «В милицию заходил я в Воронеже, а в Мичуринске делал объявления по радио. Точно помню — на третьем этаже, как поднимешься — налево». Главное, отметил про себя Морозов, подтвердил быстро, да еще с такой деталью — третий этаж, налево. Психологическая ловкость! А вот Лиски, куда же девались Лиски? Выходит, вранье началось еще с письма?

Попросив Опарова выйти в коридор, Вячеслав Николаевич позвонил в Мичуринск, куда накануне послал телеграмму. И опять ответ не в пользу Михаила Селиверстовича. К тому же, узнал Морозов, радиоузел в Мичуринске никогда не был на третьем этаже по причине отсутствия такового. Больше того, в последний момент выяснилось, что поезд, в который сел Опаров на Кубани, через воронежские земли вообще не проходит, у него другой маршрут — через Курск и Орел.

Но в это время следователь вынужден был свернуть с главной линии поиска, взяться, как говорят литературоведы, за боковой сюжет. Дело в том, что к нему явились отец Михаила Опарова и младший брат — Сергей.

— Это по какому-такому праву вы подкапываетесь под него? — спросили с ходу. — Замучили вызовами! Вы думаете, так вам и дадут на поругание заслуженного человека? Сами небось в тылу отсиживались, а он воевал. На самой передовой!

Следователю показалось подозрительным: всюду — и сам Опаров и его родичи — бахвалятся званием фронтовика, подвигами. В архив Министерства обороны уходит запрос. Ответ пришел очень быстро. Из него стало ясно, что Опаров в сорок втором за дезертирство был осужден к десяти годам тюрьмы, но меру наказания заменили штрафным батальоном.

— Вам номер такого-то батальона знаком? — спросил следователь.

Опаров подскочил как ужаленный. Поняв, что его биографией заинтересовались всерьез, сник, перешел на елейный тон. Тут-то Морозов и сказал ему:

— Не были вы ни в Лисках, как писали когда-то на Кубань, — Вячеслав Николаевич протянул ему письмо, оставленное в милиции Зинаидой Мостовенко, — ни в Воронеже, ни в Мичуринске. Это все проверено.

Спокойные и твердые глаза следователя встретились с растерянными, испуганными глазами Опарова.

— Ну так что, начнем настоящий разговор? — спросил капитан милиции.

Опаров угрюмо и как будто откровенно сказал:

— Поймите по-человечески, сколько ей, этой Зинке, нужно было алиментов отвалить… За что? В станице такая дешевизна… Вот я и увез его.

— Но где ребенок сейчас?

— Я его сдал в надежные руки, надежным людям.

— Кому? Где?

— Поверьте, надежным людям. Я и помогаю ему…

— Учтите, ребенка нет. Возможно, даже в живых. Пока мы не найдем его — подозрение с вас не снимется.

Послышался вздох раскаяния. Как ни был Опаров черен душой, он все же понял, что нянчиться с ним не собираются. Все его басни раскрыты. Следователь добрался даже до такой ниточки, как его трехсуточное отсутствие в поселке после возвращения с юга. Все, оказывается, уточнено, выяснено.

— В Кедровске он где-нибудь… Там я его бросил!.. — проговорил, не поднимая головы, Опаров.

— Как бросил? Вы же только что сказали — в надежных руках?

Подследственный признался, что именно в те трое суток, оставшихся без алиби, он на машине брата отвез ребенка, уже привязавшегося к нему, в соседний Кедровск и оставил в подъезде многоквартирного дома.

В тот же день работники милиции направились в Кедровск. Долго блуждали по центру, пока Опаров не остановился возле запомнившегося подъезда.

— Здесь…

Уже давно закончился рабочий день в городских учреждениях, а в кедровской милиции продолжалась операция «Валерик». Штатные работники и дружинники обходили старожилов, домоуправления, выясняя, не слышал ли кто о пропавшем теперь уже два года назад мальчике. Полненьком, белоголовом, в матроске. Обратились к населению по радио. Наконец в милиции раздался долгожданный телефонный звонок. Говорил подполковник в отставке Дмитрий Петрович Шемардин, герой Сталинграда и Берлина: