— Вы меня совершенно убиваете, — произнес он тоном ребенка, который знает о суровом наказании, но знает и то, что это всего лишь наказание для ребенка.

Она топнула ногой и с гневом, а одновременно и с надеждой ожидала, что он полностью отринет это обвинение, но все же повторила:

— Говорите! Ну, говорите же!

— Я вам отвечу, — сказал он, — абсолютно искренне, если вы согласитесь после этого выслушать и мои объяснения. Необходимо, чтобы вы знали все, чтобы вы все поняли… Мари, сможете ли вы, чувствуете ли в себе силы выслушать меня после всего, что я вам расскажу?

— Реджинальд, я уже догадалась, каков будет ваш ответ, — с горечью произнесла она. — Но я все равно выслушаю вас, я буду обязана вас выслушать, а не просто с позором выгнать вон, как вы этого заслуживаете. Ведь если я вас выгоню, то, по вашим собственным словам, отдам вас на растерзание тем, кто вас ненавидит и презирает. И вы должны отдать мне справедливость: хотя я вас и презираю, но веду себя по отношению к вам с большим милосердием и снисходительностью.

— Мари, — сказал он, — Луиза на самом деле — моя любовница.

Он увидел, как она вся сжалась, замерла и побледнела. Ему даже показалось, что она готова упасть в обморок, но все же не сделал по направлению к ней ни одного шага. Он знал, что она сильный человек и сможет вынести любой удар, а тем более тот, к которому она, по ее же словам, была готова.

— И вы имели смелость безо всякого стыда, без тени смущения признаться в этом! Вы слышите, признаться — мне!

— Да, — небрежно ответил он. — Это была одна из моих слабостей. И я в ней раскаиваюсь. Случаю было угодно, чтобы я не смог воспротивиться молодости Луизы, пылу ее чувств. Я полагал, что она любит меня, а она любила только мои работы по живописи и то, что я ей про нее рассказывал. Это была обычная человеческая слабость. А разве вам не приходилось с таким встречаться, Мари? Если бы я не знал, что вы тоже подвержены этой слабости, как и все нормальные люди, то никогда бы ничего не рассказал. Но тогда это не добавило бы мне чести. Но в этой комнате мне не стыдно. Я чувствую, что некоторым образом я все же заслуживаю прощения, потому что вы, может быть, более чем кто-либо другой, сможете меня понять и простить. Вы прошли через то же самое, через что прошел и я, Мари. Я отнюдь вас не упрекаю, я просто привожу факты. Кроме того, у меня есть более весомое оправдание. Если я и потерпел поражение, то только потому, что ставки были слишком высоки! Но я повторяю, так надо было! Взяв Луизу, которую я не любил и никогда не полюблю до тех пор, пока вы будете жить рядом со мною, потому что все мои чувства и помышления всегда с вами, Мари, я хотел всего лишь направить все сплетни на нее и на себя, чтобы избавить вас от них и сохранить вас во всей подобающей вам чистоте, как и требует того ваше положение. Но поскольку я ошибся и вы не желаете отдать мне Луизу, чтобы исправить наши ошибки, я готов удалиться. Я покидаю этот дом, Мари.

— Я считаю, что в этом есть явная необходимость, — с трудом и каким-то пустым голосом произнесла она. — Да. Вам придется удалиться.

— Именно так я и собираюсь поступить.

Он ожидал, что она скажет еще что-нибудь, но она молчала. Мобрей не испытывал ни малейшего затруднения, поскольку понимал, что хозяином положения был все-таки он.

— Видите ли, — наконец начал он, — я думал об одной негритянской хижине недалеко от Фон-Шарпантье. Именно туда я мечтал отвезти мадемуазель де Франсийон, если бы вы дали согласие на наш брак. Я при этом говорил себе, что там я буду не очень далеко от вас и не только смогу иногда вас видеть, но буду иметь счастье помочь при необходимости советом. Но теперь мне придется поселиться в ней одному… Но все равно я остаюсь полностью в вашем распоряжении; если вы захотите…

Движением руки она остановила его:

— Послушайте, Реджинальд, — сказала она. — Я хотела бы доверять вам, но то, что вы мне рассказали, доказывает, что ваши враги не так уж и неправы… Я отдала вам все, все… Я полагала, что в вашем лице я нашла помощника, который сможет направлять мои шаги в политике, на которого я смогу опереться, как на руку того, кого Небу было угодно забрать у меня… Но это было не так! Безусловно, я не доверяю вам так же, как раньше, но при этом сохраняю к вам свое расположение и не хочу изгонять вас окончательно. Я хочу посмотреть, как вы себя поведете. Нет, вам не надо уезжать в Фон-Шарпантье. В Каз-Пилоте есть небольшой домик, который принадлежит одному из друзей генерала, и он хочет от него отделаться любой ценой. Мне хотелось бы, чтобы вы приобрели этот дом. Таким образом вы окажитесь еще дальше от Луизы, а при нужде быстро сможете оказаться в Сен-Пьере, потому что дорога оттуда намного лучше, чем от Фон-Шарпантье. Вы должны уехать завтра, а для колониста я напишу записку…

— Очень хорошо, Мари, — ответил он каким-то чужим голосом. — От всего сердца хочу, чтобы пустая ревность не заставила вас поступить несправедливо. Еще я хочу, чтобы вы никогда не пожалели о принятом решении. Когда ваши враги узнают о той немилости, в которую попал я, они будут торжествовать! Это будет последним ударом, который после дела с «Быком» окончательно разрушит ваш престиж! Моральная победа ваших недругов уронит вас в глазах колонистов, особенно тех, кто вам полностью доверяет. И скоро вы останетесь совершенно безоружной против майора!

Она даже не посмотрела на него. А он на несгибающихся в коленях ногах направился к двери.

Уже стоя на пороге, он снова обернулся к ней:

— Я прошу у вас позволения не присутствовать завтра на обеде за общим столом.

— Вы вполне можете сидеть за столом, — ответила она, — если спрашиваете это из боязни, что я сяду напротив вас: успокойтесь, меня там не будет…

Он поклонился, вышел и сбежал с лестницы так быстро, как только мог.

Не постучав, он вошел в комнату Жюли, но то зрелище, которое он там увидел, заставило его замереть на пороге. Совершенно голый Демарец лежал на животе в постели служанки. А та держала в одной руке банку с мазью, а другой рукой накладывала компрессы на раны, отчего слуга порой издавал громкие крики боли. Наложенная на открытые раны мазь производила сильное разъедающее действие, и боль пробирала до костей. При звуке шагов вошедшего Мобрея Демарец даже и не обернулся.

Жюли прекратила свою работу и, вздернув голову, сказала:

— Да, шевалье, в хорошенькое состояние вы его привели!

Реджинальд, наконец, подошел ближе. Он с удовольствием увидел ярко-красные рубцы, которые бич оставил на коже Демареца. На высоте лопаток кожи вообще не осталось, а к живому мясу были приклеены лохмотья рубашки. Жюли их как раз осторожно убирала, прежде чем положить на раны мазь, которая в здешнем климате была совершенно необходима.

Шевалье недобро усмехнулся.

— Этот негодяй, — с ненавистью в голосе ответил он, — получил только то, что полагалось ему по заслугам.

Он приблизился к постели, взял раненого за волосы и повернул к себе лицом:

— Демарец, — произнес он с холодной угрозой, — это был всего лишь небольшой предварительный урок. В следующий раз я вас просто пристрелю. Так вам придется меньше страдать, а у нас будет меньше неприятностей.

Вместо ответа слуга только застонал. Реджинальд бросил его голову на подушку и повернулся к Жюли:

— Заканчивайте с этим человеком, а потом пойдите к мадемуазель де Франсийон и скажите ей, что я хочу ее видеть.

Она вопросительно посмотрела на него, но он ничего не ответил и направился к двери. Теперь она не сомневалась, что Демарец все рассказал и что между Реджинальдом и Мари произошла серьезная сцена. Доказательством этому служило перекошенное от злости лицо шотландца.

Она тоже перестала обращать внимание на раненого. Следом за Мобреем она вышла из комнаты и побежала к Луизе сказать, что шевалье хочет ее видеть.

— Что случилось? — спросила мадемуазель де Франсийон.