Когда ему дали слово для объяснения и он стал говорить, то больше уже не глядел в ее сторону, а нашел опять ее лицо уже потом, когда сел на место. На бледном лице жены на этот раз он заметил блестящие бороздки слез.

— Господа судьи! — говорил Петровский. — Так как здесь судят фракцию, то я должен сказать несколько слов о ней. Когда нас выбирали рабочие и уполномоченные, то мы пришли в думу под флагом социал-демократии. Когда мы вошли в думу, мы образовали Российскую социал-демократическую фракцию, примыкающую к большевистскому течению в партии…

Петровский рассказывал о деятельности фракции, о том, что она отражала настроения рабочих масс; что фракция помогала рабочим газетам, профсоюзам и культурно-просветительным организациям пролетариата; что фракция примыкала к газете «Правда». Говоря о совещании в Озерках, на квартире Гавриловой, Петровский заявил, что оно было созвано, чтобы узнать от приезжих товарищей о настроениях в рабочей среде — необходимое условие успешной деятельности всякого рабочего депутата в думе. Он сказал, что участников совещания не известили заранее о том, какие вопросы будут обсуждаться; что Каменев действительно был приглашен в связи с предполагаемым изданием новой рабочей газеты; что на совещании намечалось обсудить вопросы об отношении к автономии Польши, о помощи семьям рабочих, ушедших на войну; в конце совещания предстояло обсудить вместе с представителями рабочих из губерний резолюцию из семи пунктов (тезисы Ленина о войне) как мнение ЦК партии большевиков, который руководит рабочим классом, а также думской большевистской фракцией; этого совещание не успело обсудить, так как в квартиру ворвалась полиция.

После Григория Ивановича выступили остальные обвиняемые депутаты, которые присоединились к заявлению Петровского. Только один Каменев опять заявил о своем несогласии с решением ЦК РСДРП об отношении к войне.

Депутатов защищали опытные адвокаты. Эти защитники старались показать большое общественное значение и вместе с тем всю несостоятельность судебного процесса, являющегося, по существу, произволом властей, возможным лишь в России, где демократические свободы и неприкосновенность депутатов парламента (думы) — фикция, обман избирателей.

Прокурор, настаивая на чудовищно-абсурдном обвинении рабочих депутатов в «измене родине», демагогически говорил:

— …Мы имеем дело с очень сплоченным сообществом — Российской социал-демократической фракцией… В такой момент, когда государство напрягло все свои силы на борьбу с внешним врагом, когда на границе государства неудержимым потоком льется кровь сынов отечества, подсудимые не захотели отказаться от параграфов своей партийной программы и через головы тех, кто своей кровью защищает пределы отечества, протягивали свою руку врагам родины. Эти люди хотели нанести нашей доблестной армии удар в спину, внести в ее ряды разрушение и дезорганизацию…

Последнее слово Григория Ивановича Петровского, как всегда, было страстным и смелым.

— Рабочие послали нас в думу под знаменем социал-демократов. Когда мы увидели, какая большая ответственность возлагается на нас, как представителей рабочих в думе, и как мало мы подготовлены к этой ответственной работе, мы начали пополнять свои знания изучением всех необходимых нам вопросов. Как представители рабочих, мы не могли не принять участия в жизни рабочих масс и работали в этом направлении, как только могли…

Я считаю, что нас обвиняют не потому, что мы действительно в чем-либо виноваты, а потому, что мы всегда резко нападали на несправедливость…

Я знаю, нас судят за то, что мы призвали народ к борьбе за свое освобождение, за свободу, против грабительской кровавой войны, за превращение империалистической войны в гражданскую, за свержение ненавистного помещичье-капиталистического строя, который порождает империалистические войны…

Нас судят за стойкую защиту прав народа. Мы глубоко верим в наш народ и надеемся, что он нас освободит!

Трусливую речь произнес на суде Каменев. Он не должен был выступать, но малодушие толкнуло его испросить у суда слова в свое оправдание. Петровский по этому поводу писал: «…На суде особенно позорно вел себя Каменев (Розенфельд) — этот заядлый враг, предавший партию и интересы революции. Нарушив наше решение о том, что, кроме меня, никто из подсудимых не будет выступать, он на суде отказался от всех принципов большевизма, скатился на позицию меньшевиков-оборонцев, доказывая свою солидарность с социал-шовинистом Иорданским. Ленин заклеймил предательство Каменева на суде…»

На четвертый день процесса суд огласил приговор. Царские судьи не смогли подвести рабочих депутатов под виселицу или каторгу. Депутаты Петровский, Муранов, Шагов, Самойлов, Бадаев, а также Каменев, Яковлев, Воронин и Линде были лишены всех прав и состояния и приговорены к пожизненному поселению в далекие края Сибири.

Осужденных после оглашения приговора отвели в тюрьму. С наступлением весны им предстоял длинный, изнурительный путь по дорогам Сибири в суровый Туруханский край.

Суд над большевистской думской фракцией оказал большое революционизирующее воздействие на широкие массы рабочего класса.

Владимир Ильич Ленин писал, что этот суд впервые дал открытый, в миллионном количестве экземпляров распространенный по России объективный материал в важнейшем, основном, актуальнейшем вопросе — об отношении к войне разных классов российского общества; суд доказал, что передовые представители пролетариата в России не только враждебны шовинизму вообще, но и, в частности, разделяют как раз позицию большевистского печатного органа — газеты «Правда».

Владимир Ильич очень высоко оценил мужественное поведение депутатов-большевиков на суде. «Все сознательные рабочие России, — писал Ленин в те дни, — стоят на стороне Российской социал-демократической рабочей фракции в Государственной думе (Петровского, Бадаева, Муранова, Самойлова и Шагова), которые сосланы царизмом в Сибирь за революционную пропаганду против войны и против правительства. Только в такой революционной пропаганде и революционной деятельности, ведущей к возмущению масс, лежит спасение человечества от ужасов современной войны и грядущих войн».

В другой своей статье Ленин опять возвращается к той же мысли, называя славные имена бойцов партии:

«Уже месяцы вожди рабочего класса России томятся в Сибири, но дело их не разрушено, их работа в том же направлении продолжается сознательными рабочими всей России».

Свердлов восхищался Петровским и осуждал малодушие Каменева на суде. В письме к Л. Н. Дилевской Свердлов писал, имея в виду Каменева: «…Надо было совершенно отбросить мысль получить минимальный приговор. Но что за хороший тип Петровский! Прелесть! Удивительная чистота, искренность, преданность своему долгу, делу. Именно таким он и остался у меня в памяти по личным впечатлениям. И рос он прямо-таки на глазах. Письма его обнаруживали этот рост. За него не страшно. Он удержится на высоте…»

В арестантском вагоне, под охраной ссыльных привезли в Красноярск. Здесь в пересыльной тюрьме они ожидали отправки дальше, к месту пожизненного поселения — в село Монастырское Туруханского края. До него было от Красноярска более полутора тысяч верст по единственной дороге, связывающей этот край с миром, — реке Енисею. Ссыльных посадили вместе с охраной на дряхлый колесный пароходишко, и он, лениво шлепая по воде плицами, повез их в далекое изгнание.

Село Монастырское (ныне Туруханск) было административным центром Туруханского края. В нем насчитывалось сорок-пятьдесят домов. В селе было две лавчонки, школа, больница, церковь, полицейское управление с приставом во главе, мировой судья и каторжный острог с несколькими десятками стражников. А окрест, куда ни глянь, — тайга, тайга и тайга. Место на редкость глухое.

Когда пароходик с ссыльными, дошлепав до Монастырского, толкнулся бортом о пристань, ссыльные депутаты с радостным изумлением увидели, как к ним на лодке, махая рукой, ехал не кто иной, как Яков Михайлович Свердлов, их давний знакомый, прекрасный товарищ, член ЦК партии. Уже на берегу после крепких объятий и троекратных поцелуев Петровский с удивлением сказал: