Одежда на Государе русская, простая, и в простоте этой столько благородства! Не в сусальном золоте, с бесчисленными орденами и звездами предстал перед нами царь, а задумчивым и обремененным заботами человеком. Вспомнились многочисленные революционеры, проходившие через наши края, бранившие и бесчестившие его. С тех пор прошло двадцать лет; то, что говорил Государь, память не удержала дословно, но смысл речи и отдельные фразы из нее на всю жизнь запомнили все, бывшие тогда на Марсовом поле. Государь поздравил нас, первое славянское войско, готовое бороться вместе с братскими русскими войсками за свое освобождение от чужеземного ига.

— Никогда мои войска не были столь сильны, как сегодня. Они ждут только моего повеления, чтобы перейти Карпаты. И вы будете первыми, которые войдут вместе с моими войсками в ваши освобожденные края. Поздравляю вас с боевым походом под начальством храбрых сербских офицеров! Россия не забудет вашу жертву.

Так оно и было: в 1916 году Русская армия была сильна как никогда, у нее было достаточно вооружения, которого не хватало в 1914 году. Теперь на зарядных ящиках были надписи «Снарядов не жалеть!». И тем не менее в 1917 году произошел переворот.

Много лет кануло в вечность, много страшного пережито, но до сих пор трудно унять волнение, вспоминая речь Государя перед первым славянским войском летом 1916 года в Одессе. Один, в сопровождении командира нашей дивизии, объехал Государь все каре, уделяя особое внимание сербским офицерам с высокими боевыми отличиями. Уезжая, он обвел взглядом наши полки и, прощаясь, приложил руку к козырьку. Стихийно, не ожидая команды, закричали приветствие наши солдаты, потрясенные происходящим, и только когда Государь был далеко, начал успокаиваться людской вихрь.

Остановлюсь немного на тех чувствах, которые вызывала у нас тогда Россия. Мы, австрийские славяне, любили русский народ и русскую культуру. Но, начитавшись и наслушавшись от иностранных и русских врагов России об ужасах самодержавия, подходили с известным предубеждением к проявлениям российской государственности. Всех нас чрезвычайно волновал вопрос: кто Он? Белый царь, мечта наших былин? Или деспот, угнетатель своего народа?

Подозрение к царедворцам, якобы находившимся под влиянием немцев и ответственным за поражения, у нас, конечно, еще оставалось. Зато мы с удовлетворением и радостью увидели, что Россия во многом опередила Западную Европу, что в последние годы перед войной в России быстро развивались экономика, культурная и политическая жизнь. В разговорах с образованными русскими людьми мы старались выяснить положение крестьянства, расспрашивали о «страшных помещиках». Наша наивность доходила до того, что мы даже пытались обнаружить остатки крепостного права, узнать подробней о страданиях политических заключенных, томящихся в цепях «во глубине сибирских руд». И тут мы выяснили, что в России при «самом реакционном правительстве в мире» в ответ на многочисленные террористические акты, политические убийства, подрывную деятельность во всех областях культурной жизни, даже в школе, литературе, искусстве и Церкви, политических преступников было приговорено к смерти намного меньше, чем в любой западной стране. Что Сибирь не ледяная пустыня, что большинство политических преступников находятся там не на каторге, а в ссылке, приобретая теоретические и практические знания, которые им пригодятся после освобождения в дальнейшей жизни. К большому удивлению, узнали, что помещичьи земли с каждым годом все больше переходят в руки крестьян.

Впервые в верном освещении увидели выдающуюся личность Столыпина, против реформ которого боролись как революционеры, так и реакционеры. Революционеров реформы лишали надежд на переворот, реакционеров — устаревших привилегий.

По вине австрийских политических «фильтров», пропускавших к нам только порочащую Россию информацию, мы не видели подлинной России. Революционная молодежь, орудие в руках неведомых для нее самой сил, имела на нас большое влияние, и мы нередко отождествляли босяков и «дно» Горького с русским народом.

Уже в плену мы убедились в высоком уровне образования русской интеллигенции, в том, что русская женщина была несравненно более образованна, чем западная. Повсюду, во всех областях русской государственности можно было видеть, как Россия медленно, но неуклонно становится могущественной империей. А что уж говорить о широте русского образа жизни, о простоте и благородстве истинно русского человека! Русская культура, благородная и величественно-простая, постепенно пленяла нашу душу и вытесняла из нее западноевропейскую культуру, воспринятую нами разумом, а не чувствами. Мы начали узнавать Россию в ее настоящем виде, с ее светлыми и темными сторонами, и приняли ее такой, какой она была.

Жизнь наша на шестой станции в Одессе закончилась. Мы получили приказ грузиться в эшелоны и двигаться к Рени, Пруту и Дунаю. Выгрузились к вечеру и стали лагерем на возвышенности. Солдаты толпами спускались к своей реке и пели «Дунаве, Дунаве, тиха вода плава».

Города и села многих добровольцев стояли на берегах Дуная и, может, их младшие братья как раз гнали к нему коней на водопой? Ветка колеблется на волнах и проносится мимо. Не Савой ли она плыла, а потом Дунаем, от самого Белграда? Наши ручьи, студенцы и потоки, которые текут мимо наших домов — все они здесь, в этих водах. Среди солдат не было обычного веселья, они почувствовали дыхание своей родины. И не только воды Дуная заставляли думать о ней. Мы ждали, что Румыния откроет нам путь по Дунаю к сербским войскам на Салоникском фронте.

25 августа 1916 года в полной боевой готовности мы начали грузиться на баржи. Раздавались песни, настроение, немного упавшее во время лагерной жизни, снова поднялось, и, когда небольшой буксир загудел и потянул нас вверх по Дунаю, в воздух полетели шапки и над волнами раздалось дружное пение.

Черновода. Высадка. Палящее солнце, степь, курганы, равнина с выжженной травой. Кокарджа. Стоянка. Выдали ручные гранаты, упражняемся в метании. Когда же нам выдадут обоймы к патронам и исправные пулеметы? По-видимому, нам народу писано приобретать оружие в бою, отбирая его у противника… А ведь Государь приказал отпустить для нашей дивизии полное новое снаряжение.

Бригада двинулась. Вскоре я со своей ротой ушел вперед, мы — в авангарде. Горизонт тянулся ровной линией и все уходил от нас в жаркую степь. Шли весь день, поднимая дорожную пыль. Под вечер казачий разъезд внес некоторое оживление.

— 61-я дивизия идет по берегу Черного моря. С утра, кроме вас, никого не видели.

— А где же румыны? Союзники?

— Не видать никого.

— Вот как? Здорово!

— Будет здорово, Ваше благородие! — улыбается командир разъезда и поворачивает коня.

У нас не хватало воды. Привозили ее издалека в бочках, и я раздавал ее сам, выстроив роту в затылок и с трудом, не без физического воздействия удерживая порядок. В ротах, где раздача воды поручалась унтер-офицерам, измученные жаждой солдаты набрасывались на бочку и расплескивали драгоценную влагу. Это повторялось многократно. Люди, разбив сосуды, потом пытались собрать пролитое с раскаленного песка.

Приехал верховой и сообщил, что перед нами немцы и мадьяры. На усталых добровольцев эта новость возымела чудотворное действие. Моя авангардная рота затянула боевую песню и подтянулась. Я чувствовал, что известие это вымышленное, и удивился умению военного начальства воздействовать психологически на добровольцев. У каждого из нас было тяжело на душе в ожидании братоубийства с болгарами. И болгары, я знаю, чувствовали угрызения совести, стреляя в русских. На сербском фронте не было, к сожалению, иначе. Хотелось бы вспоминать о победоносных боях, когда славяне вместе боролись за свою общую свободу, а не о Брегальнице и Добрудже…

Вечерело. Авангард остановился на гребне песчаного холма. К нам подошли командир и офицеры батальона. Большим полукругом от востока до запада горели деревни. Сумерки сгустились. Вдали вспыхивали огоньки. Это братья болгары шрапнелью приветствовали братьев с Тихого Дона: «За Шипку! За Плевну!» — шептал я после каждого разрыва.