— Нет никакого фотографа, — сказал Тацу.

Я застыл как вкопанный.

— Что?

— Я придумал его, — пояснил Тацу.

Мигая, я замотал головой:

— Гретца не существует?

— Гретц существует на случай, если Канезаки захочет проверить. Мелкий наркодилер, которого я однажды поймал и отпустил. У меня было чувство, что он когда-нибудь может понадобиться.

Я не знал, что и говорить.

— Расскажи мне, Тацу, что я пропустил.

— На самом деле не так много. Я просто предложил Канезаки дополнительное доказательство, что его страхи не простая паранойя, при этом позиционируя себя в качестве его друга.

— Зачем?

— Мне нужно, чтобы он был искренне убежден, что его на самом деле подставляют. У нас еще недостаточно информации, чтобы реально знать, какие действия следует предпринимать. Я хочу, чтобы, встречаясь со мной, он чувствовал себя комфортно.

— А его на самом деле подставляют, как ты считаешь?

— Кто знает? Запрос Биддла насчет расписок выглядит подозрительно, равно как и исчезнувшая радиограмма, но я не берусь притворяться, что понимаю все бюрократические процедуры ЦРУ.

— А с чего Биддлу проявлять такой чрезмерный интерес к встречам Канезаки?

— Не знаю. Но явно не для того, чтобы фотографировать их. Мои люди не обнаружили ничего неожиданного на месте предстоящей встречи. И естественно, никого с фотокамерой.

Тацу удивительно откровенен со мной в смысле своей двуличности. Возможно, таким образом хочет показать, насколько он доверяет мне. Внутренняя группа и внешняя группа. Мы и они.

Мы снова пошли.

— Тогда будем считать везением, что со своими подозрениями парень пришел ко мне, — сказал я.

— А ты ко мне. Спасибо тебе за это.

Я покачал головой:

— Что тебе известно о «Сумерках»? Политики, под которых готовилась программа, — ты работаешь с кем-нибудь из них? Может быть, с теми, кого диск не затрагивал?

— С некоторыми.

— Что же случилось? Из диска ты узнал, что они не входят в сеть Ямаото. Что потом?

— Я предупредил их. Просто поделился информацией о методах Ямаото, рассказал, за кем из них приставлен его осведомитель; после этого они превратились в значительно более мудрые и трудные цели.

— И ты знал, что они получают деньги от ЦРУ?

— Знал о некоторых, но не обязательно обо всех. В моем положении я могу содействовать защите только тех, кто подвергается вымогательствам со стороны Ямаото. Канезаки прав, говоря, что в основанной на деньгах политической системе Японии честным политикам тоже нужны наличные, чтобы противостоять кандидатам, финансируемым Ямаото. А этого я предоставить не могу.

С минуту мы шли молча. Потом он сказал:

— Допускаю, я был удивлен, узнав, что эти люди настолько безрассудны, чтобы подписывать чеки на выплаты им со стороны ЦРУ. И виню себя за недооценку их легковерности. Мне бы следовало знать. Политики как вид бывают поразительно глупыми, даже когда они не продажны. Иначе Ямаото было бы значительно сложнее контролировать их.

Некоторое время я размышлял.

— Извини меня за то, что я так говорю, Тацу, но разве все это дело не пустая трата времени?

— Почему ты так думаешь?

— Потому что, даже если у этих ребят есть какие-то идеалы, даже если тебе удастся защитить их от Ямаото, даже если у них есть доступ к некоторым суммам, ты знаешь, что они ничего не смогут изменить. Политики в Японии — просто украшение. Парадом командуют бюрократы.

— Наша система странная, ничего не скажешь, — ответил он. — Неудобная комбинация национальной истории и иностранного вмешательства. Бюрократы, несомненно, сильны. Функционально они потомки самураев, со всеми вытекающими из такого происхождения обстоятельствами.

Я кивнул. После реставрации Мэйдзи в 1868 году самураи стали слугами императора, который сам, как считалось, произошел от богов. Такая связь означала высочайший статус.

— Потом система военного времени поставила их во главе промышленной экономики, — продолжал Тацу. — Американская оккупация поддерживала эту систему, чтобы Америка могла править через бюрократию, а не через избранных политиков. Все это вело к накоплению дополнительного престижа, дополнительной власти.

— Я всегда говорил, что власть бюрократии в Японии сродни тоталитаризму.

— Так и есть. Отличие в том, что отсутствует фигура «Большого Брата». Скорее, сама структура функционирует как «Большой Брат».

— Вот что я и имею в виду. Чего ты можешь достичь, защищая горстку избранных политиков?

— В настоящий момент, может быть, и не так много. Сегодня политики действуют в основном как посредники между бюрократами и избирателями. Их задача — добиться, чтобы их составляющая пирога, который контролируют бюрократы, была как можно больше.

— Как лоббисты в США.

— Да. Но политиков избирают. А бюрократов — нет. Это означает, что избирателям остается чисто теоретический контроль. Если они избрали политиков с мандатом держать под контролем бюрократию, бюрократы склонятся, потому что их власть — одна из функций их престижа, а противоречить явному политическому консенсусу было бы риском для этого престижа.

Я промолчал. Я понимаю, что имеет в виду Тацу, хотя подозреваю, что его планирование столь же долговременное, сколь и бесполезное.

Некоторое время мы шагали молча. Потом он остановился и повернулся ко мне:

— Мне бы хотелось, чтобы ты поговорил с Биддлом.

— Я бы с удовольствием. Кажется, Канезаки думает, что Биддл удивился, узнав о смерти Гарри, и я бы хотел в этом убедиться. Проблема в том, как к нему пробраться.

— Шеф Станции ЦРУ представлен правительству Японии. Многие его передвижения не секрет для Кэисацутё.

Тацу забрался в карман пиджака и достал фотографию. Я увидел европейца лет сорока пяти, с вытянутым лицом и длинным носом, коротко подстриженными редеющими волосами песчаного цвета и голубыми глазами за очками в черепаховой оправе.

— Мистер Биддл по рабочим дням пьет послеобеденный чай в «Жарден де Люсейн» в Харадзуки, — сказал он. — Здание два. На Брамс-но-комичи.

— Человек привычек?

— Очевидно, мистер Биддл верит, что четкий распорядок хорошо действует на разум.

— Возможно. Но иногда чертовски плохо отражается на теле.

Он кивнул.

— Почему бы тебе не присоединиться к нему завтра?

Я посмотрел на него:

— Возможно, я так и сделаю.

Расставшись с Тацу, я долго шел пешком. Думал о Мураками. Пытался найти узловые точки пересечения между его своеобразным существованием и более конкретным миром вокруг. Последнего было не так много: додзо, «Роза Дамаска», возможно, Юкико. Но я знаю, что он некоторое время, а может быть, и гораздо дольше, будет держаться подальше от всего этого. Я бы тоже так поступил. А еще я знаю, что он будет вести против меня прежнюю игру.

И все же я предпочел бы держать руку на пистолете. Обычно я не люблю носить при себе настоящее оружие. Пистолеты слишком шумны, а баллистическая экспертиза может связать выпущенную тобой пулю с оружием, которым ты все еще владеешь. Кроме того, быть пойманным с огнестрельным оружием в Японии — это гарантированный билет в тюрьму. Ножи немногим лучше. От ножа получается месиво, в котором оказываешься сам. Любой мало-мальски соображающий деревенский коп, поймавший парня с ножом — даже самым маленьким, — будет обращаться с ним как с опасным преступником, которого необходимо задержать и допросить. Но когда Мураками бродит где-то в поисках меня, соотношение риска и преимущества от обладания оружием несколько меняется.

Интересно, добьется Тацу чего-нибудь полезного от парня, которому я сломал колено? Сомнительно. Мураками знает, что Тацу будет работать в этом направлении, и он изменит свое поведение, чтобы упредить все, что выложит его человек.

Еще важной информацией может владеть Юкико. Мураками, разумеется, предусмотрит и это направление, но его все равно есть смысл проанализировать. После того, что они сделали с Гарри, мой интерес к Юкико перестал зависеть от интереса к ее боссу.