Я толкнул Рави. И сказал:

— Рави, какой странный шум! Пошли поглядим, что там!

Он посмотрел на меня спросонья. Тряхнул головой и повернулся на другой бок, накрывшись простыней чуть не с головой. Эх, Рави!

Я открыл дверь каюты.

Помню, как пошел по коридору. Там было одинаково темно что днем, что ночью. И я почувствовал, как темнота пробирается и ко мне в душу. Остановился у двери к отцу с матушкой и хотел было постучаться. Но вспомнил про время и не рискнул. Отец не любил, когда его будили. Я решил подняться на главную палубу и там встречать рассвет. Может, падающую звезду увижу. О них-то, падающих звездах, я и мечтал, пока взбирался по трапам. Мы жили на две палубы ниже главной. А про странный шум я и думать забыл.

И только открыв дверь на главную палубу, я увидел, что происходит снаружи. Был ли это шторм? Конечно, шел дождь, но не так чтоб уж очень сильный. И не обложной, как во время муссонов. Правда, дул ветер. Иногда порывистый. Такой запросто вырвал бы зонт из рук. Но я мог идти без особого труда. Море неистово бурлило, впрочем, «сухопутного моряка» море всегда поражает — как запретный плод, прекрасный и опасный. Волны вздымались все выше, и белая пена, сорванная ветром, хлестала в борт судна. Но такого я уже понасмотрелся — и судно выдержало. Корпус у сухогруза крепкий, остойчивый — подлинное чудо кораблестроения. Он рассчитан на то, чтобы оставаться на плаву и в бурю похлеще. А такой шторм разве может погубить корабль? Не знаю почему, но не успел я закрыть за собой дверь, как буря разыгралась не на шутку. Я двинулся по палубе дальше. Схватился за леер и глянул стихии в лицо. Вот оно — настоящее приключение.

— Канада, я иду! — кричал я, промокший, продрогший, при этом ощущал себя истинным храбрецом. Стояла темень хотя было достаточно светло, чтобы видеть, что творится вокруг. Светло, как в аду. Вот оно — захватывающее представление разбушевавшейся стихии. Передо мной разворачивалось действо с участием ветра и моря — оно будоражило, как землетрясение, да так, что Голливуду и не снилось. Впрочем, землетрясение если и было, то там — глубоко-глубоко, а прямо у меня под ногами — надежная палуба, и сам я был зрителем, уютно устроившимся в кресле.

Встревожился я только тогда, когда глянул вверх и заметил, что шлюпка на надстройке мостика висит не прямо, как положено. А провисает между шлюпбалками, накренившись к борту. Я отвел глаза от шлюпки и посмотрел на руки. Костяшки пальцев побелели. Дело в том, что я вцепился мертвой хваткой в леера не от страха перед бурей, а потому, что иначе скатился бы по палубе. Судно кренилось на другой — левый борт. Крен был не очень сильный, но то-то и поразительно. Глянув за борт, я увидел, что он уже не уходит отвесно вниз. А как будто весь выгнулся — огромный и черный.

Меня насквозь пронзило холодом. В конце концов шторм есть шторм, подумал я. Пора бы вернуться в укрытие. Я отцепился от лееров и бросился к переборке, пробрался вдоль нее и рванул дверь на себя.

Внутри судна все было тихо. Гудело только снаружи. Я оступился и упал. Не беда. Я тут же поднялся. И, держась за поручни трапа, помчался вниз через четыре ступеньки. Спустившись на одну палубу, увидел воду. Много воды. Дальше — некуда. Вода прибывала снизу сплошным потоком — грозным, пенным, клокочущим. Ступеньки трапа исчезали одна за другой в водяном мраке. Я глазам своим не верил. Откуда здесь вода? Как сюда попала? Я стоял как вкопанный и в страхе не знал, что делать. Все мои остались там, внизу.

Я рванул по трапу вверх. Выскочил на главную палубу. Буря все не унималась. Я перепугался насмерть. Теперь-то все ясно и понятно: судно здорово кренилось набок. И не только. Оно заметно осело и на корму. До морской поверхности, казалось, можно было дотянуться рукой. Судно тонуло. Но разум мой отказывался это принимать. Бред какой-то — все равно что пожар на Луне.

Где же помощники капитана с матросами? Что они там делают? Тут я разглядел на носу, во тьме, несколько человек из экипажа: они бегали и суетились. А еще, кажется, заметил каких-то зверей, хотя в темноте, да еще под дождем, мог и обознаться. В хорошую погоду мы снимали только крышки люков с тех отсеков, где помещались клетки и загоны с животными, — сами же клетки и загоны были наглухо заперты. Тем более что мы везли не домашнюю скотину, а опасных диких зверей. Прямо над головой, на мостике, я, кажется, расслышал крики.

Судно содрогнулось, издав жуткий утробный скрежет. Что это было? Может, один пронзительный крик — людей и животных, не желавших смириться с близкой гибелью? Или, может, само судно испустило дух? Я упал. Но мигом вскочил на ноги. И снова глянул за борт. Море поднималось все выше. Волны были все ближе. Мы стремительно тонули.

Я четко расслышал обезьяньи вопли. Вдруг палуба заходила ходуном. Мимо меня, вырвавшись из пелены дождя, прогрохотал копытами обезумевший от страха гаур — индийский тур, — каким-то образом вырвавшийся из загона. Остолбенев, я уставился на него с изумлением. Господи, кто же его выпустил?

Я побежал по трапу на мостик. Там, наверху, были помощники капитана — только они на всем судне говорили по-английски, хранители нашей судьбы; только они и могли исправить положение. Уж они-то все знают. И непременно нас спасут — моих и меня. Я взобрался на мостик, как раз посередине. На правом крыле не было ни души. Я побежал на левое крыло. Увидел там трех человек из команды. И упал. И снова вскочил. Они смотрели за борт. Я закричал. Они обернулись. Поглядели на меня, потом друг на друга. Они что-то сказали. И кинулись ко мне. Я ощутил, как меня переполняет чувство благодарности и облегчения. И сказал:

— Слава Богу, что встретил вас. Что случилось? Я так испугался. На нижних палубах полно воды. Там, внизу, мои родные, я за них боюсь. Мне до них не добраться. Разве все это нормально? Как вы считаете…

Кто-то из моряков перебил меня, сунул мне в руки спасательный жилет и что-то прокричал по-китайски. Я заметил оранжевый пояс — он свисал с жилета. Моряки мне отчаянно кивали. А когда схватили меня своими крепкими руками и подняли вверх, я даже не успел ничего сообразить. Кажется, они хотели мне помочь. Я не сопротивлялся и только благодарил их, пока они несли меня на руках. Сомнения закрались в мою душу лишь после того, как они швырнули меня за борт.

Я упал на полураскатанный брезентовый чехол шлюпки, сорока футами ниже, спружинив, как на батуте. И чудом не расшибся. Правда, потерял спасательный жилет — только пояс от него остался у меня в руке. Шлюпку лишь малость приспустили и так и оставили. Она свисала со шлюпбалок, раскачиваясь на штормовом ветру в каких-нибудь двадцати футах от воды. Я поднял глаза. Сверху на меня смотрели двое: они вовсю махали руками, показывая на шлюпку, и кричали. А чего от меня хотели, я не понял. Наверное, собирались прыгать следом за мной. Но тут они в ужасе оглянулись: в воздухе вдруг возникло что-то грациозное и прыткое, под стать скаковой лошади… Зебра угодила мимо брезента. Это был самец Гранта, больше пятисот фунтов весом. Он с грохотом рухнул на последнюю банку, разбив ее вдребезги, отчего шлюпка содрогнулась от носа до кормы. Животное взвыло. Нет, не взревело — по-ослиному, как можно было ожидать, и не заржало — по-лошадиному. Ничего подобного. Зебра протяжно заскулила — куа-а-а, куа-а-а, куа-а-а, — как будто в полном отчаянии. Губы у нее широко раскрылись, вытянулись кверху и затряслись, обнажив желтые зубы и темно-розовые десны. Шлюпка сорвалась с талей и упала в бушующие волны.

Ричард Паркер не стал прыгать за мной в воду. Рядом плавало весло, которое я хотел было использовать как дубину. Я схватился за него и подплыл к спасательному кругу, благо на него больше никто не претендовал. В воде было страшно. Мрачно и холодно — просто жуть. Как на дне осыпающегося колодца. Волны накрывали меня с головой. В глазах саднило. Меня тянуло под воду. Я едва дышал. И если б не круг, то не продержался бы и минуты.