Судно затонуло. С гулким, утробным скрежетом — будто рыгнуло. Обломки всплыли, а потом исчезли. Все стонало — море, ветер, мое сердце. Я выглянул из шлюпки и, кажется, заметил…

И воскликнул:

— Ричард Паркер, ты? Не вижу. Скорей бы кончился дождь! Ричард Паркер? Ричард Паркер? Ведь это ты!

Вот уже показалась его голова. Он силился удержаться на плаву.

— Иисус, Мария, Мухаммед, Вишну! Как же я рад тебя видеть, Ричард Паркер! Ну же, держись. Давай к шлюпке. Слышишь, я свищу? ТРЛИ-И-И-И-И-И! ТРЛИ-И-И-И-И-И! ТРЛИ-И-И-И-И-И! Молодчина. Плыви, плыви! Ты же классный пловец. Тут не больше ста футов.

Он заметил меня. Вид у него был жуткий, перепуганный. Он поплыл прямо ко мне. Вода вокруг него забурлила. А он казался таким маленьким, таким беспомощным.

— Ричард Паркер, да что же это такое? Неужели страшный сон? Скажи — да. Скажи, ведь я у себя в койке, на «Цимцуме», и хоть меня швыряет и качает, я скоро проснусь — и кошмару конец? Скажи, ведь я все такой же молодец? Мама, дорогой мой мудрый ангел-хранитель, где же ты? А ты, папа, любимый мой непоседа? А ты, Рави, неподражаемый герой моего детства? Храни меня, Вишну, храни меня, Аллах, спаси меня, Христос, я этого не вынесу! ТРЛИ-И-И-И-И-И! ТРЛИ-И-И-И-И-И! ТРЛИ-И-И-И-И-И.

На мне не было ни царапины, но такой боли я еще никогда не испытывал: нервы и сердце того и гляди лопнут.

Неужели не сможет? Неужели утонет? Он с трудом продвигался вперед — гребки слабые, вялые. Нос и рот уже в воде. Только глаза хватаются за меня цепко-цепко.

— Ну что же ты, Ричард Паркер? Тебе что, жизнь не дорога? Тогда плыви. ТРЛИ-И-И-И-И-И! ТРЛИ-И-И-И-И-И! ТРЛИ-И-И-И-И-И! Греби изо всех сил! Греби! Греби! Греби!

Он встрепенулся и поплыл вперед.

— Где же вся моя родня — птицы, звери, змеи, черепахи?… Утонули. Все самое дорогое в воду кануло. Вот так, безо всякой причины? Ответь же, Бог, не то я просто свихнусь. К чему тогда разум, Ричард Паркер? Неужто только для того, чтобы есть, одеваться да жить в тепле и уюте? Почему разум не может ответить на самые главные вопросы? Зачем спрашивать о том, на что нет ответа? Зачем бросать огромный невод, если рыбы раз-два и обчелся?

Голова его едва выглядывала из воды. Глаза смотрели в небо — будто в последний раз. В шлюпке был спасательный круг на крепкой веревке. Я схватил его и бросил далеко-далеко.

— Видишь круг, Ричард Паркер? Видишь? Хватайся! БУХ. Еще разок. БУХ!

Далековато. Заметив, однако, в воздухе спасательный круг, он воспрял духом. Ожил и отчаянно, изо всех сил забарахтался.

— Вот так! Раз-два. Раз-два. Раз-два. Гляди не захлебнись. Осторожно, волна! ТРЛИ-И-И-И-И-И! ТРЛИ-И-И-И-И-И! ТРЛИ-И-И-И-И-И! В жилах у меня застыла кровь. Какой ужас. Но времени сидеть сложа руки не было. Надо действовать. Не хотелось отрешаться от жизни, все бросить — хотелось бороться до последнего. Не знаю почему, но я вдруг и сам воспрял.

— Как глупо, а, Ричард Паркер? Быть в аду и бояться вечности. Ну же, осталось совсем чуть-чуть! ТРЛИ-И-И-И-И-И! ТРЛИ-И-И-И-И-И! ТРЛИ-И-И-И-И-И! Ура! Ура! Ты доплыл, Ричард Паркер, доплыл. Лови! БУХ!

Я бросил круг что было мочи. Тот бухнулся почти перед самым его носом. Из последних сил он рванул вперед и вцепился в него мертвой хваткой.

— Держись крепче, сейчас вытащу. Только не отпускай. Тянись ко мне глазами, а я буду тянуть руками. Сейчас втащу на борт, и мы с тобой будем вместе. Погоди-погоди. Вместе? Как вместе? Я что, рехнулся?

Только тут я сообразил, что делаю. И рванул веревку в сторону.

— Отцепись от круга, Ричард Паркер! Отцепись, говорю. Ты лишний, понял? Плыви отсюда. Прочь! Пропади пропадом! Сгинь! Да сгинь же!

А он все так же отчаянно бился. Я схватил весло. Попробовал его отогнать. Но промахнулся и выронил весло.

Схватил другое. Вставил в уключину и налег изо всех сил, стараясь отгрести подальше. Но шлюпку только чуть закрутило, и она развернулась носом к Ричарду Паркеру — он был уже совсем близко.

Сейчас расшибу ему башку! Я поднял весло.

Он меня опередил. Подплыл к шлюпке и сам вскарабкался на борт.

— О Боже!

Прав был Рави. Вот я и стал следующим козлом. Со мной в шлюпке оказался промокший насквозь, продрогший, нахлебавшийся воды, едва дышащий, фыркающий взрослый, трехгодовалый бенгальский тигр. Ричард Паркер привстал, упираясь лапами в брезентовый чехол и качаясь; глаза его, встретившись с моими, полыхнули огнем, уши прижались к голове. Морда размером со спасательный круг и того же цвета ощерилась.

Я развернулся, перешагнул через зебру и бросился за борт.

He понимаю. Судно шло себе и шло, невзирая на то, что творилось вокруг. Светило солнце, шел дождь, дул ветер, волна катила за волной, море то вздымалось громадными холмами, то проседало глубокими провалами — «Цимцуму» все было нипочем. Несокрушимый как скала, он продвигался все дальше вперед.

Перед выходом в море я купил карту мира. И повесил у нас в каюте на пробковом щите. Каждое утро я узнавал на мостике наше положение и отмечал его на карте оранжевой булавкой. Мы вышли из Мадраса, прошли Бенгальский залив, затем Малаккский пролив, миновали Сингапур и взяли курс на Манилу. Я наслаждался каждой минутой плавания. На корабле было просто здорово. Хотя за животными требовался постоянный уход. И по вечерам мы валились с ног, едва успевая добраться до коек. В Маниле простояли пару дней — принимали свежие продукты и новый груз, а помимо того, как нам сказали, проводили обычный профилактический ремонт машин. Я наблюдал только за погрузкой. В число свежих продуктов вошла тонна бананов, а новым грузом оказался самец конголезского шимпанзе, которого отец купил еще раньше, по случаю. С тонной бананов на борт попал довесок в виде трех-четырех фунтов большущих черных пауков. Шимпанзе похож на маленькую сгорбленную гориллу, правда, не в пример своему большому собрату, он куда побойчее — не такой уныло-добродушный. Дотронувшись до черного паучищи, шимпанзе вздрагивает и от отвращения корчит рожу, как наверняка сделали бы вы или я, а после, в отличие от вас или меня, брезгливо давит костяшками пальцев. Мне казалось, иметь дело с бананами и шимпанзе гораздо приятнее, чем с мерзко громыхающими железяками в мрачном чреве судна. Зато Рави торчал там безвылазно и все следил, как кипит работа. Машины барахлят, говорил он. Может у них чего-то отсоединилось? Не знаю. Да и, думаю, теперь уже никто не узнает. Это — тайна, сокрытая на морском дне под тысячефутовой толщей воды.

Мы вышли из Манилы и вошли в Тихий океан. А на четвертый день, на полпути до Мидуэя, затонули. Судно кануло в бездну, разверзшуюся под булавочным уколом на моей карте. Скала рассыпалась у меня на глазах и исчезла у меня же из-под ног. Вокруг осталась плавать только рвотная масса, извергнутая нездоровым чревом судна. Меня и самого чуть не вырвало. Я был в ужасе. И ощутил в душе страшную пустоту, которую потом заполнила тишина. А в ушибленную грудь вместе с болью закрался страх — что-то ждет меня впереди.

Кажется, что-то взорвалось. Точно не знаю. Все случилось, пока я спал. Взрыв меня и поднял на ноги. Судно наше было не роскошным лайнером, а видавшим виды работягой-сухогрузом, не рассчитанным на перевозки пассажиров, да еще с комфортом. На борту стоял беспрестанный шум, причем разнообразный. Но он был равномерный, и мы спали как младенцы. То была своего рода тишина, и нарушить ее не могло ничто — ни храп Рави, ни мое бормотанье во сне. Поэтому взрыв, если и впрямь что-то взорвалось, был не каким-то новым шумом. Но каким-то странным. Я тут же проснулся, как от грохота воздушного шарика, которым Рави хлопнул у меня над ухом. Глянул на часы. Было немногим больше половины четвертого утра. Рави сопел как сурок.

Я оделся и слез вниз. Обычно я тоже сплю как убитый. А если просыпаюсь, то обычно мигом засыпаю снова. Не знаю, почему я тогда вскочил среди ночи. Скорее так должен был бы повести себя Рави. Он любил словечко «зов» и наверняка сказал бы, что это — «зов приключений», и отправился бы шнырять по судну. Шум снова стал обычным, может только малость приглушенным.