Ницшеанский код, заключающий в себе образ светлого пророка благой вести Заратустры, переплетается с гераклитовским кодом. Согласно Диогену Лаэртскому, Гераклит, «возненавидев людей», «удалился» и стал жить «в горах, кормясь быльём и травами»[215]. Строка «Вот я на самой вершине и под моей стопой закованный клокочет огонь» вновь актуализирует тему огня, прозвучавшую уже во второй части. Однако теперь это не смертоносный огонь революции, разрушающий человеческую жизнь, а космическое пламя — некий «архетип материи», отголоском которого является человеческая душа, также огненная по своей природе[216]. О таком огне, соединяющем в едином потоке жизнь и смерть, Ремизов рассказал «от слов Гераклита» в книге «О судьбе огненной». Незримое присутствие эфесского мудреца в «горней» части сказывается также в парафразе его изречения «Сухая душа — мудрейшая и наилучшая»[217]: «Духу легче, душа высыхает». Следуя гераклитовской трактовке души как «испарения», Ремизов связывает душу с разумом («духу легче» — «душа высыхает» — «и прояснился мой разум»), выступающим здесь синонимом сверхсознания — того самого «Я», которое высвободилось, наконец, от земных оболочек и подготовилось к перерождению. Мистерия преображения Поэма «Золотое подорожие», вышедшая в печать в Светлое Христово Воскресение 1918 года, вполне отвечала христианской идее победы над смертью. Вместе с тем древнегреческий контекст этого «пасхального» произведения утверждал преемственность религиозных традиций античного дионисийского культа и христианства. Положив в основание этого произведения мифологическую схему нисхождения и восхождения души, Ремизов описал «ад», «чистилище» и «рай», которые его душа пережила в течение одного революционного года. «Золотое подорожие» содержит ряд аллюзий, восходящих к разнообразным мифологическим образам и текстам-источникам. Заголовок, как и подзаголовок («Электрумовые пластинки»), подразумевают субстрат двух разделенных столетиями культурных традиций — русской (православной) и древнегреческой (орфической). Впервые ключевое слово заглавия («подорожие») Ремизов использовал в названии сборника 1913 года, вопреки собственным правилам[218] не разъяснив тогда в авторских комментариях его значения. Пришедшее к Ремизову, скорее всего, от Н. С. Лескова[219], оно является довольно редкой словоформой. «Подорожие» в наибольшей степени приближается к слову «подорожный», которое толкуется В. И. Далем как относящийся «к дороге, пути, перепутью», или «подорожная», то есть «открытый лист на получение почтовых лошадей», «всякий письменный вид для отлучек»[220]. В 1918 году Ремизов сместил «подорожный» смысл в сторону семантического поля, связанного со смертью и погребальным обрядом. «Дорога» стала денотатом «последнего пути», а «подорожие» приобрело значение таких атрибутов православного заупокойного богослужения (отпевания) как «разрешительная» молитва и «венчик». Разрешительная молитва (моление о даровании усопшему прощения от Господа всех открытых духовнику прегрешений) наносится на кусок холста или лист бумаги и оглашается священником в самом конце заупокойной службы. Как правило, разрешительная молитва сворачивается в свиток и вкладывается в правую руку усопшего, однако известны случаи изменения в каноническом обряде, когда она возлагается на лоб покойному[221]. Молитвенному разрешению от грехов также сопутствует наложение на лоб усопшего венчика или венца — специальной бумажной ленты с напечатанной на ней молитвой или изображениями святых, которую оборачивают вокруг головы покойника[222]. Существует и более простая форма венчика — лента с написанными на ней церковно-славянскими литерами молитвенных слов — «Святый Боже». Примечательно, что, отождествляя разрешительную молитву и венчик с «подорожием», Ремизов принимает за основу вовсе не каноническую традицию, а порицаемое церковью простонародное поверье, по которому «проходная» или «подорожная» (именно так в народе называлась разрешительная молитва) считалась не столько молитвой об усопшем, сколько «пропуском» для него на тот свет[223].
Семантические связи между «подорожной» (в народном понимании) молитвой и погребальным венцом актуализированы в авторском примечании к подзаголовку поэмы: «Электрум — сплав золота и серебра. На таких пластинках-венчиках (курсив мой. — Е.О.) начертаны были загробные письмена, полагаемые в могилы умерших». Эта ремарка содержит указание на необычные источники, положенные в основу последней, четвертой, части поэмы, — фрагменты древнегреческих орфических текстов, насеченные на пластинах из природного соединения золота и серебра (элéктрума)[224], известные в мировой археологии и философии под названием «золотые пластинки»[225]. Ремизовская интерпретация названия основывается на функциональном использовании пластин в том культовом значении, которое связывает подорожную молитву с венчиком. Четвертая часть содержит оригинальное переложение текстов трех орфических золотых пластинок, обнаруженных археологами в 1843-м (первая строфа), 1880-м (вторая строфа) и 1879 (третья строфа) годах[226]. Даже для простого ознакомления с этими артефактами требуется знание специальной литературы и перевод. В трудах отечественных и зарубежных исследователей конца XIX — начала XX столетий, посвященных философии Древней Греции, тексты пластинок даны в неполном объеме и чаще всего в пересказе[227]. Единственный стихотворный перевод одной из них, принадлежавший Вяч. Иванову[228], несомненно, был известен Ремизову — хотя бы потому, что он был помещен в статье, напечатанной в ноябрьской книжке журнала «Русская мысль» за 1913 год, одновременно с ремизовскими рассказами из цикла «Свет незаходимый». Однако можно с уверенностью сказать, что этот перевод не имеет с текстом, опубликованным в «Золотом подорожии», ничего общего. Непосредственным источником, по всей вероятности, послужил один необычный рукописный текст, отложившийся в архиве писателя[229]. На двойном листе из тетради в линейку располагаются параллельные ряды: слева — древнегреческие тексты трех орфических таблиц, справа — полный их перевод на русский язык. Анализ почерка позволяет высказать предположение, что этот документ, написанный черными чернилами, принадлежит руке М. О. Гершензона. О том, что «греческий автограф» находился в полном творческом распоряжении Ремизова, свидетельствует то, что в верхнем углу первого листа им собственноручно подписано графитным карандашом название — «Подорожие», отчеркнутое красным карандашом. Между тем «орфическая» часть «Золотого подорожия» предваряется загадочным посвящением некоему П. Б. Думается, что этот дополнительный элемент текста указывает как раз на имя подлинного автора перевода-подстрочника. Показателен и тот факт, что основной текст «греческого автографа» предварялся объясняющими комментариями: «Золотые пластинки 4–3 века до Р.Х., клались на лбу покойника; — из Петелий, Фурий и т. д. Одна целая, потом обломки. (Ударения карандашом — для чтения гекзаметра)», которые свидетельствуют о профессиональном подходе автора перевода к истории вопроса. Единственный из филологов-классиков, чье имя соответствует посвящению, — это приват-доцент Московского университета Павел Петрович Блонский (1884–1941), автор оригинального перевода «Фрагментов» Гераклита[230] и изданной 1918 году книги «Философия Плотина». Однако подтверждений его знакомства с Ремизовым не обнаружено. Возможно, Гершензон оказал Ремизову дружескую услугу, переписав перевод, который на самом деле принадлежал П. Блонскому. (Тем более что в 1917 году Блонский и Гершензон оба стали авторами сборника «Мысль и Слово», вышедшего под редакцией Г. Г. Шпета[231].) вернуться Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. М., 1979. С. 359. вернуться См.: Лосев А. Ф. История античной эстетики: Ранняя классика. М., 1963. С. 360. вернуться Фрагменты ранних греческих философов. Ч. 1. М., 1989. С. 231. Ср. также: «Душа, по Гераклиту, есть эфирное тело, особого рода огненное испарение или дыхание, аналогичное астральным телам <…> чем чище, „суше“ огонь, горящий в человеке, тем он сильнее, божественнее; если он горит не чисто, значит в нем есть земные и влажные частицы: он заглушается плотскими испарениями, дух подавлен и осквернен плотью. „Сухая душа есть самая мудрая и наилучшая“ (fr. 72, 73, 74): такая душа владеет своим земным телом и проницает его, сверкает из него, как молния из облаков» (Трубецкой С. Метафизика в Древней Греции. М., 1890. С. 252–253). вернуться См., напр., авторские пояснения к названиям книг «Посолонь» (Ремизов А. М. Собр. соч. Т. 2. М., 2000. С. 161–162), «Весеннее порошье» (Ремизов А. М. Весеннее порошье. М., 2000. С. 369), «Ахру» и «Кукха» (Ремизов А. М. Собр. соч. Т. 7. С. 30, 132) «Иверень» (Ремизов А. М. Собр. соч. Т. 8. М., 2000), «Петербургский буерак Шурум-бурум. (Стернь)» (Ремизов А. М. Собр. соч. Т. 10. С. 174). вернуться Ср. начало двенадцатой главы повести «Запечатленный ангел»: «Обратное подорожие мы с изографом Севастьяном отбыли скоро и, прибыв к себе на постройку ночью, застали здесь все благополучно» (Лесков Н. С. Собр. соч.: В 12 т. Т. 1. М., 1989. С. 440). вернуться В XVI в. «подорожная грамота» означала «документ <…> на право беспрепятственного проезда с использованием казенного транспорта и предоставления других дорожных услуг». Ср. также «подорожный лист» («подорожная память») как «свидетельство, документ для свободного прохода, проезда» (Словарь русского языка XI–XVII вв. М., 1990. Вып. 16. С. 33). вернуться См.: Черепанова О. А. Путь и Дорога в русской ментальности и в древних текстах // Мастер и народная художественная традиция Русского Севера: Доклады III научной конференции «Рябининские чтения — 99». Петрозаводск, 2000. С. 312. вернуться См.: Байбурин А., Беловинскии Л., Конт Ф. Полузабытые слова и значения. Словарь культуры XVIII–XIX вв. СПб., 2004. С. 75. вернуться В этом смысле ремизовское «подорожие» соотносится еще и с толкованием, известным по житию Александра Невского, где под разрешительной молитвой понималась «напутственная грамота». При погребении тела благоверного князя в Рождественском монастыре во Владимире было явлено Богом «чудо дивно и памяти достойно». Эконом Севастьян и митрополит Кирилл хотели разжать руку князя, чтобы вложить напутственную грамоту. Святой князь, как живой, сам простер реку и взял грамоту из рук митрополита, хотя был мертв и тело его было привезено из Городца в зимнее время. Ср.: Библиотека литературы Древней Руси. Т. 5. XIII век. СПб., 1997. С. 368. вернуться От греч. ήλεχτρον — электрон; минерал в основном золотисто-желтого цвета, напоминающий янтарь, представляет собой сплав серебра с золотом (в самородном 2/3 золота). вернуться В немецкой литературе они называются «Goldplättchen», в английской — «The Gold Leaves». вернуться См.: Zuntz G. Persephone. Three Essays on Religion and Thought in Magna Graecia Oxford, 1971. P. 359, 301, 329. Древнегреческий текст трех пластин, составивший композицию ремизовской «орфической» части в 1910-е гг. был известен по изданию: Diels Н. Die Fragmente der Vbrsokratiker Griechisch und Deutsch. Berlin 1903, которое переиздавалось в 1906 и 1912, а также в 1922 и 1934 гг. В настоящее время полный перевод на русский язык всех известных пластин, обнаруженных к 1974 г. (всего их 11), сделан А. В. Лебедевым в кн.: Фрагменты ранних греческих философов. С. 43–45. вернуться См.: Глаголев С. Греческая религия. Ч. 1. С. 256–257; Гомперц Т. Греческие мыслители. Т. 1. СПб., 1911. С. 75, 113; Ренак С. Орфей. Всеобщая история религии. Кн. 1. СПб., 1913. С. 148. вернуться См.: Иванов Вяч. О Дионисе Орфическом // Русская мысль. 1913. Кн. 11. Ноябрь. С. 77. Имеется в виду пластина из Петелий, текст которой соответствует строфе «Золотого подорожия», начинающейся со слов «— Ты найдешь налево от дома…» В качестве источника древнегреческого текста Иванов называет сборник, в котором приведен фрагмент пластинки — Epigrammata Greaca ex Lapidibvs Conlecta / Ed. Kaibl G. Berlin, 1878, fr. 1037). С этим фрагментом соотносятся и строки более раннего перевода Иванова, послужившие эпиграфом к его стихотворению «Психея» из цикла «Suspiria»: «Я — дочь земли и звездного неба, но иссохла от жажды и погибаю; дайте мне тотчас напиться воды студеной, истекающей из озера Памяти», с авторским комментарием: «Надпись на золотой пластинке, сопровождавшей покойника в гроб, по обычаю орфиков. (lnscr. Gr. Sic. It. 678)» (Иванов Вяч. Кормчие звезды. СПб., 1903. С. 353; 371). Указанный Ивановым источник греческого текста («Inscriptiones Italiae et Siciliae». Berolini, 1890. Vol. XIV) представляет собой один из томов внушительного издания, выходившего в Берлине с 1873 по 1935 гг. Эти массивные фолианты содержат подробное описание текстов археологических древностей в их аутентичном начертании, с условной обрисовкой расположения строк на различных поверхностях (папирусах, камнях, костяных пластинах и пр.), а также данные об историческом местонахождении и музейном хранении. вернуться PHБ. Ф. 634. Ед. хр. 11. На этот документ впервые указал М. Безродный в публикации «Об источниках книги „Электрон“» (Новое литературное обозрение. 1993. № 4. С. 155). вернуться Блонский П. Фрагменты Гераклита // Гермес. 1916. 15 января. № 2. С. 58–67. Очевидно, орфический культ также входил в круг профессиональных рассмотрений Блонского, который занимался досократиками. Подробнее см.: Блонский П. Этюды по истории ранней греческой философии. М., 1914. вернуться П. Блонский опубликовал здесь большую критическую статью, посвященную книге С. Трубецкого «Метафизика Древней Греции», в которой подробно анализировалось содержание философии орфиков. |