— Ви будет вам очень рада, — сказала Хилари.
Мальчики смутились. Им было трудно признаться, что они идут на похороны по собственному желанию.
— Только я не хочу видеть Джину, — пробормотал Гас.
— Тебя никто и не заставляет.
— Но она же там будет!
— Джина сядет в первом ряду, а мы — сзади. Она тут вообще ни при чем. Мы идем ради Ви, ради Дэна.
— И ради Софи.
— Да, — сказала Хилари, улыбнувшись Гасу. — Ради Софи.
В церкви собралось много людей. Пришли все жильцы Орчард-Клоуз, включая Дуга и Кэт Барнетт, несколько друзей из других частей города, два представителя от «Британского легиона» и медсестра из больницы. На переднем ряду никто не сидел. Лоренс, который обычно пропускал всю семью и только потом садился, прошел первым и сел как можно дальше от прохода, под мраморной табличкой в честь молодого уиттингборнского солдата, погибшего в битве при Омдурмане. «Благородный сын, доблестный воин», — значилось на табличке. Лоренс робко сел рядом и стал смотреть вперед.
Еще несколько человек вошли и уселись на скамьи. Странно было среди бела дня оказаться в темном зале, полном свечей. Перед всеми собравшимися, под куполом из бледных цветов лежал Дэн. Гроб был короткий, лакированного дерева и с медными ручками — «самый лучший», по просьбе Ви. Орган тихо играл «Траурную оду» Баха, люди перешептывались, прижимаясь друг к другу плечами. Затем поднялся легкий шум: в церковь вошла Ви в темно-фиолетовом костюме, под руку с Джиной. Бабушка держалась прямо, белые волнистые волосы аккуратно лежали под сеточкой. Она остановилась возле скамьи Вудов, и Лоренс, услышав ее шепот, затаил дыхание. Джина тоже стояла прямо, глядя ровно перед собой.
— Благослови вас Бог, — чуть громче произнесла Ви и осмотрела всех Вудов. — Спасибо, что пришли. Софи не видели?
Они покачали головами.
— Она скоро придет, — сказала Ви. — Бедная деточка… Так переживает…
Любящая улыбка Ви коснулась всех и остановилась на Лоренсе. Он прямо чувствовал ее теплое свечение на щеках, полное любви и признательности, — в такое тяжелое время Ви было радостно видеть рядом человека, которого она знала тридцать лет. Он почти стал ей сыном. Лоренс отвел взгляд и склонил голову. Нет, это невыносимо. Просто невыносимо. Бедная старушка еще ничего не знает. Джина ей не сказала, и она до сих пор не знает…
Софи была в Хай-Плейс одна. Она нарочно все так устроила: в последнюю минуту перед выходом побежала за цветами для Дэна. «Я скоро приду», — пообещала она маме. Даже оделась для похорон: черный сарафан поверх темно-зеленой футболки, волосы убрала посеребренной бабочкой, которую ей подарил Дэн. Раньше она стеснялась носить его подарок, и потом, эта заколка никогда ей не нравилась. А сегодня Софи вдруг ее полюбила. На руку она надела браслет, подаренный Фергусом на прошлый день рождения: полоска грубого серебра, похожая на веревку. Затем она сказала Джине, что хочет купить цветы.
— Милая, от нас и так будет два венка.
— Я хочу отдельный букет. Лично от меня.
— Но уже очень поздно, Софи. Ты же знаешь, нам надо быть у бабушки через пятнадцать минут.
— Я приду сразу в церковь, — нашлась она. — Не опоздаю, не бойся.
Она выскочила за дверь и обогнула дом, потом загремела воротами, но не вышла, а спряталась в саду, за беседкой. Там она сидела несколько минут, часто дыша и сжимая губами бусы. Наконец Джина вышла из кухни в сад и заперла стеклянную дверь. Она выглядела очень ухоженной и опрятной: темный костюм, темные туфли и сумочка-конверт под мышкой. Софи смотрела на нее равнодушно — словно и не на маму вовсе, а на чужую женщину, с которой шестнадцать лет прожила в одном доме. Стуча каблуками, Джина обогнула дом и исчезла за воротами. Софи выплюнула бусы, досчитала до пятидесяти и метнулась по ромашковой лужайке к дому.
В ее спальне было практически пусто, если не считать кровати, стола и шкафа. На полу лежала черная холщовая сумка, совсем новая и жесткая. Это был подарок родителей к началу учебного года, но Софи ее не носила, потому что в классе все ходили с пакетами — так было проще и клёвее. Если ты носишь книги в дорогой качественной сумке с кожаными ручками, значит, и учебники, и — не дай Бог — школа для тебя важны и дороги.
Теперь сумка ей пригодилась. Софи только пожалела, что вовремя не выставила ее под дождь, чтобы она не выглядела такой новой.
Внутри пока ничего не было, кроме письма от папы и маленькой коробочки клубничного блеска для губ. Софи сложила туда джинсы, белье, несколько футболок, плейер, кассеты, расческу и дневник, который завела этим летом. Потом она застегнула молнию и взвесила сумку на руке: запросто влезет еще что-нибудь. Софи добавила свитер, косметичку и свинью, которую Ви сшила из брюк таинственного Джининого отца. Она посмотрела на зеркало, к которому были прикреплены фотографии папы, мамы, бабушки и маленькая — Дэна. Еще там был снимок ее попугайчика, который словно прислушивался к чему-то недоступному людям. На секунду рука Софи замерла над портретом Ви, но тут же опустилась: чтобы почувствовать бабушкино присутствие, никакие фотографии не нужны.
Софи осмотрелась. Раньше она любила свою комнату и гордилась, что в ее окна попадают лучи восходящего и заходящего солнца. А теперь ничего к ней не чувствовала. И все же, прежде чем уйти, она расправила покрывало на кровати и поставила горшок с ручками возле блокнота, а блокнот положила параллельно стопке книг. Задернула шторы, как бы велев комнате спать, взяла сумку и вышла за дверь.
На втором этаже она зашла в спальню Джины. Здесь, как всегда, было чисто и прибрано, а на стеклянном туалетном столике сверкали баночки с косметикой. Потом Софи заглянула в ванную, последнее время часто благоухающую духами, и в спальню для гостей, где никто никогда не спал на чудесных кроватях под расшитыми шерстью покрывалами и не смотрелся в испанское зеркало в кованой раме с орнаментом из нежных цветов.
Затем Софи вошла в кабинет Фергуса, совершенно пустой — за исключением ковра и плетеной корзины для бумаг. Попрощалась с маленькой комнаткой, которую Джина считала лично своей, а потому никого туда не пускала. Мама и сама там не бывала после того, как повесила льняные шторы с тюльпанами да поставила стол и стул, покрытые теперь бледным слоем пыли. Софи так и подмывало написать в пыли «Прощай», и, чтобы не поддаться соблазну, она захлопнула дверь.
Внизу она скрупулезно осмотрела гостиную, столовую и кухню — как будто вспомнила о манерах и решила поблагодарить хозяев вечеринки, которая ей нисколько не понравилась. Она открыла мамино фортепиано и много раз нажала ноту до, как бы подчеркивая этим свой отъезд. Затем Софи пошла на кухню и посмотрела на попугайчика — тот даже не шелохнулся. Она поменяла ему воду и насыпала корм. Птица наблюдала за ней без особого интереса.
— Тебе лучше вернуться к бабушке, — сказала Софи. — Там веселее.
Попугай склонил голову (как бы говоря, что ему все равно где жить) и принялся изучать нечто притягательное под правым крылом. Софи еще раз осмотрела кухню и стол, за которым столько раз ужинала, делала уроки и оставляла записки. Сегодня записки не будет. Она подняла сумку, послала птице воздушный поцелуй и, заперев дверь, вышла в сад.
— Перенервничала девочка, — сказала Ви. — Она ведь очень любила Дэна и так убивалась, что редко навещала его этим летом! Но он-то ее не винил. Дэн вообще не умел говорить плохо о любимых.
— Мне надо домой, — решила Джина. Она поставила кружку на стол. Перед ней была тарелка с сандвичами, которые они с Ви пытались есть. — Хочу посмотреть, как она.
— Красивые были похороны, правда? Как я и хотела. А народу-то сколько! Даже его племянничек, Роджер Как-бишь-его, поблагодарил меня за заботу о дяде. Я чуть не расхохоталась ему в лицо. Этот кретин вырядился в блейзер яхт-клуба и стоял передо мной, весь из себя серьезный и напыщенный. Дэн говорил, он с детства такой. В жизни не видала эдакого напыщенного мальчика.
