Остается другая альтернатива. Обещаю не держать на вас зла, если вы, ради разрешения моего дела, снова введете в действие древний обычай смертной казни.

Со стороны членов Совета послышался шепоток недовольства.

— Это замечание несколько сомнительного вкуса, — резко ответил Председатель, густо покраснев. — Мы ожидали от вас серьезных предложений, а не напоминаний — пусть и шутливых — о варварских обычаях наших далеких предков.

Тревиндор принял этот упрек с поклоном.

— Я лишь перебираю возможности. Мне в голову пришли еще две. Чтобы впредь не возникало никаких разногласий, вы могли бы переделать мой образ мыслей под ваш.

— Эту возможность мы уже рассматривали. И были вынуждены отказаться от нее при всей ее привлекательности: ведь разрушение вашей личности было бы равносильно убийству. Во Вселенной лишь у пятнадцати человек более сильный разум, чем у вас, и мы не вправе вершить над ним насилие. А ваше последнее предложение?

— Изгнать меня в пространство вам не под силу, но есть и еще одна альтернатива. Перед нами, насколько только могут уйти вперед наши мысли, бежит река Времени. Отправьте меня по этому потоку в какую–нибудь эпоху, в которой нашей цивилизации уже не будет. Как мне известно, это вале под силу — к вашим услугам временное поле Ростона.

Наступила долгая пауза. Члены Совета молча передавали свои решения сложной анализирующей машине, которая взвесит их и вынесет вердикт.

— Мы согласны, — заговорил наконец Председатель. — Мы отправим вас в век, когда Солнце будет еще достаточно теплым, чтобы на Земле могла существовать жизнь, однако в столь далекий, что от нашей цивилизации вряд ли останутся какие–либо следы. Мы также обеспечим вас всем необходимым для вашей безопасности и комфорта. А пока можете идти. Когда все будет готово, мы позовем вас.

Тревиндор поклонился и вышел из мраморного зала. Никакой охраны за ним не последовало. Даже пожелай он бежать — во всей Вселенной, которую большие галактические лайнеры могли пересечь за один день, бежать было некуда.

В первый и последний раз постоял Тревиндор на берегу того, что некогда было Тихим океаном, прислушался к ветру, вздыхающему в кронах того, что некогда было пальмами. Ровный свет немногих звезд почти пустой части небосвода, через которую сейчас проходило солнце, пробивался сквозь сухой воздух стареющего мира. Тревиндор мрачно подумал: «А будут ли они по–прежнему сиять, когда — в будущем, столь далеком, что даже само Солнце будет на грани смерти, — он снова взглянет на небо?»

С крошечного коммуникатора у него на запястье раздался тихий звонок. Итак, его час настал. Он повернулся спиной к океану и пошел навстречу судьбе. Не успел он сделать и десятка шагов, как временное поле подхватило его, и на одно мгновение — пока будут высыхать и исчезать океаны, Галактической империи придет конец, а эти огромные созвездия превратятся в ничто — его мысли застыли.

Сам же Тревиндор течения времени вообще не ощутил. Только что у него под ногами был влажный песок, и вот уже — жесткий камень, потрескавшийся от жары и засухи. Пальмы исчезли, рокота моря больше не было слышно. Одного взгляда оказалось достаточно, чтобы понять: даже само воспоминание о море давно ушло из этого иссушенного умирающего мира. До самого горизонта простиралась пустыня из красного песчаника, непрерывная и не оживляемая никакой растительностью. Над головой, с неба, такого черного, что были отчетливо видны многие звезды, мрачно светил оранжевый диск неузнаваемо изменившегося солнца. И все же казалось, жизнь еще сохранилась на этой древней планете. К северу — если здесь по–прежнему был север — этот безрадостный свет тускло отражался от какого–то металлического сооружения. Оно было в сотне метров, и, направившись к нему, Тревиндор ощутил небывалую легкость, как будто ослабло само земное притяжение.

Сделав пять–шесть шагов, он увидел, что приближается к приземистому металлическому строению; оно стояло под углом к горизонтали и казалось водруженным, а не построенным на этой равнине. Тревиндор даже подивился, что ему так невероятно повезло и он столь легко нашел цивилизацию. Пройдя еще с десяток шагов, он понял, что не случай, а замысел так удобно поместил здесь это здание и что оно столь же чуждо этому миру, как и он сам. Надежды на то, что из этого домика кто–то выйдет ему навстречу, не было никакой.

Надпись на металлической доске над дверью почти ничего не добавила к тому, о чем он уже догадался. По–прежнему новая и не потускневшая, как будто ее только что выгравировали — что в известном смысле так и было, — она донесла до него послание горечи и надежды: «Совет приветствует Тревиндора. Это здание, которое мы послали вслед за вами по временному полю, на неопределенный срок обеспечит все ваши нужды.

Мы не знаем, существует ли еще цивилизация в том веке, в котором находитесь вы. Человек теперь, наверное, уже вымер, поскольку хромосома К–Стар–К стала господствующей, и род людской, вероятно, выродился в нечто нечеловеческое; это уж определять вам.

Вы пребываете сейчас в сумерках Земли, и мы надеемся, что вы не один. Если же вам суждено оказаться последним живым существом в этом некогда прекрасном мире, не забывайте, что выбор этот сделали вы сами. Прощайте».

Дважды прочел Тревиндор это послание, с болью в сердце узнав заключительные слова — их мог написать только его друг, поэт Синтилларн. В душу ему хлынуло непреодолимое чувство одиночества и пустоты. Сев на выступ скалы, он закрыл лицо руками.

Он долго сидел так, прежде чем встал и вошел в здание. Чувство чрезмерной благодарности к давно умершим членам Совета, которые обошлись с ним столь благородно, переполняло его. Отправить целое здание во времени — такую техническую задачу он считал не по силам своему времени. Ему в голову пришла неожиданная мысль, и он снова пошел взглянуть на выгравированную надпись, впервые обратив внимание на дату на ней. Пять тысяч лет отделяло ее от того дня, когда он стоял перед равными себе в Зале справедливости. Прошло пятьдесят веков, прежде чем его судьи смогли выполнить свое обещание человеку, все равно что мертвому. Какими бы недостатками ни грешили члены Совета, их честность была того порядка, который был недоступен пониманию людей более раннего века.

Прошло много дней, прежде чем Тревиндор снова вышел из дома. Члены Совета позаботились обо всем — там были даже его любимые сочинения по философии. Он мог продолжать изучать природу действительности и создавать философские теории до скончания века Вселенной, каким бы бесплодным ни было это здание, если его разум — единственный оставшийся на Земле. Теперь–то уж, горько подумал он, можно не опасаться, что его рассуждения относительно смысла человеческого существования приведут к конфликту с обществом.

И только основательно обследовав здание, Тревиндор снова обратил внимание на внешний мир. Главной была проблема контактов с цивилизацией, если таковая вообще существует. Его снабдили мощным радиоприемником, и он часами крутил ручку частоты, обшаривая все диапазоны, в надежде обнаружить хоть какую–нибудь станцию. Из аппарата доносился только белый шум, и лишь раз он услышал какую–то невнятицу, может, даже и речь, но уж никак не человеческую. Больше его поиски ничего не дали. Эфир, который столько веков был верным слугой человека, умолк навсегда.

Теперь все надежды Тревиндор возлагал на небольшой самолет с автопилотом. В его распоряжении было все оставшееся от вечности время, а Земля — планета маленькая. За каких–нибудь два–три года он мог бы обследовать ее всю.

Шли месяцы. Изгнанник методически обследовал мир, снова и снова возвращаясь к своему дому в пустыне из красного песчаника. И везде он находил одну и ту же картину разора и запустения. Он и представить себе не мог, сколь давно исчезли моря, но, умирая, они оставляли бескрайние пустыни соли, покрывшей горы и равнины грязно–серым одеялом. Тревиндор даже радовался, что родился не на Земле и, следовательно, не видел се в пору расцвета. И все же, хотя он и был здесь чужим, пришельцем, одиночество и запустение мира холодили ему душу и сердце, а живи он здесь раньше, так теперь его горе было бы просто невыносимым.