Уже смеркалось, когда он вернулся в комнатку. В двухстах километрах над головой, по мере того как заходило солнце, поднимался к звездам невидимый слой ионосферы. Так происходило каждый вечер миллионы лет, и лишь в течение полувека человек использовал ионосферу в собственных целях, чтобы распространять по Земле слова ненависти или мира, общеизвестные банальности или музыку, названную когда–то бессмертной.

По шажку, с бесконечным терпением, профессор Миллуорд начал путешествие по коротковолновым диапазонам, которые поколение назад представляли собой мешанину из кричащих голосов и звуков морзянки. Постепенно лелеемая им надежда начала покидать его. Сам город издавал не больше звуков, чем некогда оживленные океаны эфира. Лишь слабый треск грозовых разрядов с другого конца планеты нарушал невыносимую тишину. Человечество лишилось последнего своего завоевания — радио.

Вскоре после полуночи батареи иссякли. У Миллуорда не хватило духу поискать новые, и, свернувшись под мехами, он погрузился в беспокойный сон. Единственным утещением служила мысль, что, не доказав свою теорию, он ее и не опроверг.

Когда он отправился в обратный путь, безлюдную ослепительно–белую дорогу заливал холодный солнечный свет. Миллуорд очень устал: он мало спал, и сон прерывали навязчивые фантазии о возможном спасении.

Неожиданно тишину нарушил далекий гром, прокатившийся над заснеженными крышами. Он доносился — теперь не было никаких сомнений — из–за северных холмов, где некогда любили отдыхать лондонцы. По обеим сторонам с крыш на широкую улицу обрушились снежные лавины, а затем снова наступила тишина.

Профессор стоял неподвижно, взвешивая, размышляя и анализируя. Звук слишком продолжительный для обычного взрыва… Это был не иначе как отдаленный грохот атомной бомбы, испарявшей миллионы тонн снега. Миллуорд опять погрузился в мечты, и ночное разочарование постепенно улетучивалось.

Эта короткая пауза едва не стоила ему жизни. Где–то на краю улицы в его поле зрения внезапно появилось нечто огромное и белое. Какое–то мгновение разум отказывался принимать увиденное за реальность, затем оцепенение прошло, и Миллуорд начал судорожно искать бесполезный, как он быстро понял, револьвер. Прямо к нему, покачивая головой из стороны в сторону, словно гипнотизирующая жертву змея, не спеша шагал по снегу громадный белый медведь.

Бросив вещи, Миллуорд побежал, застревая ногами в снегу, в поисках укрытия. К счастью, до входа в метро оставалось всего пятнадцать метров. Стальная рещетка была закрыта, но он помнил, что много лет тому назад сломал замок. Миллуорд ощущал нестерпимое искушение оглянуться: сзади не доносилось никаких звуков, которые подсказали бы, какое расстояние отделяет его от хищника. Несколько пугающих мгновений рещетка сопротивлялась онемевшим рукам, затем нехотя подалась, и он с трудом пролез сквозь узкую щель.

Откуда–то из времен детства внезапно пришло нелепое воспоминание о запертом в клетке белом хорьке, беспрестанно сновавшем вдоль проволочной сетки. Такой же змеиной грацией обладал и чудовищный зверь, почти вдвое выше человеческого роста, яростно обрушившийся на рещетку. Металл прогнулся, но выдержал; медведь опустился на все четыре лапы, негромко поворчал и отошел. Пару раз ударив когтями по рюкзаку, из которого выпало на снег несколько жестянок с едой, он исчез столь же бесшумно, как и появился.

За три часа перепуганный профессор короткими перебежками добрался до университета. После стольких лет он больше не был в городе один. Миллуорд подумал, не заявились ли сюда и другие гости, и той же ночью получил ответ. Перед самым закатом он отчетливо услышал волчий вой, доносившийся откуда–то со стороны Гайд–парка.

К концу недели стаю ясно, что северные звери мигрируют. Однажды он увидел бегущего на юг оленя, за которым гналась безмолвная волчья стая, а иногда в ночи раздавались звуки смертельной схватки. Его удивило, сколько жизни до сих пор существовало в белой пустыне между Лондоном и полюсом. Теперь что–то гнало ее на юг, и осознание этою взбудоражило его. От чего еще бежать могучим зверям, кроме как от человека!

Напряженное ожидание действовало на нервы. Многие часы он сидел при свете холодного солнца, закутавшись в меха, мечтал о спасении и размышлял, каким образом люди могли вернуться в Англию. Предположим, какая–то экспедиция пришла из Северной Америки по льду Атлантики. Предположим, она длилась уже несколько лет. Но почему они зашли так далеко на север? Быть может, ближе к югу льды Атлантики слишком опасны для продвижения?

Однако кое–чему не находилось удовлетворительного объяснения. Он не наблюдал никаких признаков воздушной разведки; трудно было поверить, что искусство авиации утрачено человечеством.

Иногда он ходил вдоль книжных полок, что–то нашептывая любимым томам. Некоторые книги он не осмеливался открывать уже много лет — столь остро они напоминали ему о прошлом. Но теперь, когда дни стали длиннее и светлее, он порой брал томик поэзии и перечитывал любимые стихи. Потом подходил к высокому окну и выкрикивал над крышами магические слова, словно они могли разрушить наложенное на мир заклятие.

Наступало нечто, напоминавшее отдаленное эхо прежнего лета, становилось теплее. Несколько суток подряд температура держалась выше нуля, и во многих местах сквозь снег пробивались цветы. Что бы ни приближалось с севера, оно становилось все ближе, и не единожды в день нал городом раздавался загадочный гром, от которого с тысяч крыш падал снег. В этом грохоте ощущались странные скрежещущие отзвуки, казавшиеся профессору Миллуорду таинственными и даже зловещими. Порой ему чудилось, будто он слышит лязг сражения могущественных армии, а иногда в голову приходила другая, очевидно безумная, но пугающая мысль, от которой он не мог избавиться. Часто он просыпался посреди ночи, воображая, будто слышит грохот движущихся на город скал.

Лето подходило к концу, и чем ближе становился шум далекой битвы, тем чаше сменяли друг друга надежды и страхи. Хотя больше волки и медведи не встречались — видимо, они ушли на юг, — он не рисковал покинуть надежные стены своей крепости. Каждое угро Миллуорд поднимался к самому высокому окну в башне и осматривал северный горизонт в бинокль. Но не видел ничего, кроме отчаянно сражающихся с солнцем, но вынужденных отступать снегов в районе Хэмпстеда.

Ожиданию пришел копей в последние дни короткого лета. Скрежещущий грохот в ночи раздавался теперь совсем близко, но все еще нельзя было понять, как далеко от города его источник. У профессора Миллуорда не было никаких дурных предчувствий, когда он поднялся к узкому окну и направил бинокль на север.

Подобно дозорному, увидевшему со стен осажденной крепости первые отблески солнечных лучей на копьях наступающей армии, профессор Миллуорд в одно мгновение узнал, что происходит. Воздух был кристально чистым, и холмы отчетливо выделялись на фоне холодного голубого неба. На них почти не осталось снега. Раньше бы он обрадовался, но теперь это было неважно.

За прошедшую ночь враг, о котором он успел забыть, преодолел последние рубежи обороны и теперь готовился к решающей атаке. Увидев смертельный блеск вдоль вершин обреченных холмов, профессор Миллуорд наконец понял, что за звук он слышат столько месяцев. Неудивительно, что ему снились движущиеся юры.

С севера, их давнего пристанища, триумфально возвращаясь в прежние опадения, шли ледники.

(перевод П. Ехилевской)

Мы возвращались назад через лес, когда Кингмэн увидел серую белку. Наша сумка была наполнена небогатой, но разнообразной добычей — три тетерева, четыре кролика (с сожалением должен сказать, что один был еще совсем детенышем) и пара голубей. И, несмотря на мрачные прогнозы, обе собаки остались в живых.

Белка заметила нас в то же мгновение. Она знала, что ее ждет немедленная казнь — наказание за тот вред, который она причиняла деревьям поместья. А возможно, ружье Кингмэна уже лишило ее близких родственников. В три прыжка она добралась до основания ближайшего дерева и серой молнией исчезла за ним. Мы еще раз увидели крохотную мордочку, на мгновение показавшуюся из–за края ее укрытия в дюжине футов над землей, но сколько мы с надеждой ни ждали, наведя ружья на разные ветки, она так и не появилась вновь.