Но вице-директор департамента полиции в сухом и холодном официальном ответе на имя казанского губернатора (3 (15) ноября 1898 года) сообщил «об объявлении мещанке Мине Карловне Бауман на прошение 7 октября, что ходатайство ее об освобождении Николая Баумана из-под стражи или переводе из СПБ крепости для дальнейшего содержания в Дом предварительного заключения удовлетворено быть не может». Причина отказа в том, что дело Баумана «находится на рассмотрении в Министерстве юстиции и будет разрешено в самом непродолжительном времени».

Действительно, 12 (24) декабря 1898 года Николаю II был представлен «всеподданнейший доклад» министра юстиции «о лицах, арестованных по делу «Союза борьбы». Министр намечал в качестве «меры пресечения и наказания за их преступную деятельность» высылку на различные сроки (от 3 до 8 лет) в Сибирь и северо-восточные губернии европейской части России. Николай II «соизволил собственноручно на докладе г. министра начертать «С» (согласен)».

Тяжелые двери Петропавловской крепости наконец-то открылись: после двадцатидвухмесячного заключения Бауман 22 января (3 февраля) 1899 года был отправлен на четыре года в административную ссылку в один из захолустных уездных городков Вятской губернии.

Брат Николая Эрнестовича — Петр Эрнестович, хлопотавший вместе с Миной Карловной о смягчении условий крепостного заключения, обратился в департамент полиции с просьбой разрешить ссыльному следовать в Вятку не этапом, а за свой счет. Разрешение было получено, и Николай Эрнестович на этот раз избежал тяжелого, мучительного этапного пути. По дороге в Вятку он заехал в Казань — повидаться с родителями и друзьями. Его товарищ по ветеринарному институту, профессор H. H. Богданов, пишет в своих воспоминаниях о Баумане: «он наконец-то (после заключения в Петропавловской крепости. — M. H.) показался у меня на квартире, в Академической слободке… Обо многом и долго говорилось. Обросший бородой Бауман много говорил о приближении грозной схватки с самодержавием»{Сборник «Товарищ Бауман», изд. 2. М., 1930 стр. 41.}.

Местом ссылки Баумана департамент полиции выбрал Орлов — уездный город Вятской губернии. Затерянный среди лесов северо-востока, этот небольшой городок, походивший в то время скорее на большое село, насчитывал в половине девяностых годов всего лишь 4 тысячи жителей. Население занималось главным образом лесным кустарным промыслом — Сплавная, судоходная река Вятка служила столбовой дорогой, связывавшей летом Орлов с внешним миром. Зимой же, отброшенный более чем на 60 километров от своего губернского города — Вятки, городок казался почти необитаемым: на пристани, занесенные снегом, мирно дремали десятки рыбачьих судов, несколько барж и один-два пароходика. Никаких более или менее крупных фабрик и заводов ни в Орлове, ни поблизости не было. Из учебных заведений были лишь средние: реальное училище, женская гимназия да духовная семинария. Весь город состоял из двух-трех мощенных булыжником улиц, площади перед присутственными местами (весной и осенью редкие отваживались не только проходить, но и проезжать это море грязи) и целой сети маленьких, кривых переулков и рыбачьих слободок, лепившихся у самого берега Вятки.

Население Орловского уезда состояло в значительной степени из представителей национальных меньшинств — удмуртов, татар, отчасти мордвы. Необъятные леса, протянувшиеся на сотни верст по течению Вятки, доставляли главные продукты питания: охота была почти единственным занятием орловских крестьян. В сильной степени развито было и рыболовное дело: вязание рыбацких снастей — одно из основных занятий не только женского, но и мужского населения глухих лесных починков{Починок — выселок, небольшой новый поселок; чаще всего — на расчищенных под пашню лесных полянах.} и деревушек Орловского уезда, разбросанных по полянам и гарям безбрежного лесного океана. Курились также в лесных чащах смолокурни, слышались удары молота о наковальню в маленьких кузницах, — население занималось кузнечным, деревообделочным промыслами. И, как характерная особенность, во многих деревнях, даже крохотных — всего в 5—10 дворов, слышались не только в праздники, но и в будние дни заливистые, разноголосые трели гармошек: орловский деревенский житель, полукрестьянин-полукустарь, издавна занимался производством хороших, «голосистых» гармоний и свирелей с пронзительно-тонким ладом.

Таков был бедный, забытый в неоглядных лесных просторах край, куда в «административном порядке» прибыл в самом начале 1899 года Николай Эрнестович.

Но в Орлове в девяностых годах уже находилось несколько ссыльных социал-демократов. Вятская губерния была местом, куда департамент полиции направлял «на длительное наблюдение» наиболее опасных правительству революционеров. Так, в селе Кай Вятской губернии находился в ссылке Ф. Э. Дзержинский.

Владимир Сущинский также был выслан з Вятскую губернию, но не в Орловский, а в Нолинский уезд. Однако ссыльные не имели возможности встречаться: выезд из Орлова или Нолинска категорически запрещался.

Ссыльные подвергались «гласному надзору», который заключался в том, что «полицейский чин» ежедневно доносил исправнику о местонахождении каждого ссыльного. Квартиры, в которых поместились ссыльные, находились под надзором полиции; круг знакомых ссыльных также находился под наблюдением исправника; корреспонденция поступала адресатам с большим запозданием, — пока местные власти не убедятся, что в письмах и посылках нет ничего подозрительного. Существовала особая полицейская инструкция о «правилах поведения поднадзорных политических ссыльных». Инструкция регламентировала своими многочисленными параграфами почти каждую мелочь ссыльного быта: до какого времени разрешено быть в гостях, когда надо являться на обязательную отметку в полицию и т. п. Запрещалось также выходить «за городскую черту для прогулок и охоты далее 2 верст».

Но на практике эта инструкция применялась в весьма скромных формах. Николай Эрнестович вскоре после своего водворения в Орлове пристрастился к охоте. Товарищи Баумана по ссылке также частенько ходили на охоту, это занятие, помимо возможности побыть несколько часов на воле, без надзора со стороны всевозможных полицейских чинов, давало немалое подспорье к скудному питанию. Почти никто из ссыльных Орловской колонии не получал сколько-нибудь значительной помощи от родных. Жить на казенное пособие в размере 6–8 рублей в месяц было весьма затруднительно, даже в условиях крайней дешевизны жизни в тех глухих, отдаленных местностях. Поэтому охотники «совмещали приятное с полезным», как говорил впоследствии Николай Эрнестович об этом периоде своей жизни: отдых на лоне природы, вне поля зрения полиции, дополнялся весьма полезными трофеями — рябчиками, тетеревами, глухарями. Осенью и зимой к богатой добыче прибавлялись зайцы, которых удачливые охотники в изобилии коптили и даже солили впрок, на долгую и суровую северную зиму. Охота и рыбная ловля на широкой суровой Вятке, осененной вековыми задумчивыми елями и соснами, скрашивали одиночество ссыльных.

Но зимой жизнь в далеком, затерянном в лесах уездном городке текла нудно и скучно. Обильные снега засыпали городок. Сильные, доходившие до 40° морозы заставляли ссыльных ютиться в своих маленьких комнатках.

Монотонная жизнь города нарушалась только ранней весной, когда по широкой, полноводной реке Вятке с оглушительным грохотом трогался лед. Смотреть ледоход собирался весь город, от школьников-мальчишек до представителей местной интеллигенции и «именитого купечества». Картина действительно была красочной: словно разбитая армия, в беспорядке и смятении отступала по широкой Вятке суровая зима, громоздя с неимоверным шумом и треском огромные льдины…

Весну 1899 года орловцы встречали, как обычно.

На ледоход пришли любоваться все, даже местные власти. В окружении частных приставов и городовых, неодобрительно глядя на сломавший оковы лед, возвышался, как некий монумент, на высоком берегу реки исправник. Вокруг, соблюдая некоторую дистанцию, стояли и делились впечатлениями о высоте полой воды в нынешнем году «отцы города» — купцы.