Под приглушенные фанфары нового двигателя она улетела назад, в весеннюю ночь.

В июле Билл готовился переступить порог клиники в составе группы новоиспеченных докторов. Вместе со своим однокурсником Шоутцем он провел пару месяцев на острове Мартас-Винъярд, где купался и рыбачил, а потом, пышущий здоровьем и энтузиазмом, вернулся, чтобы приступить к работе.

Мощенная красным кирпичом площадь плавилась под солнцем Мэриленда. Билл вошел через главное здание, где гигантский Христос осенял вестибюль мраморным жестом милосердия. В эти же двери тридцать лет назад молодым интерном входил отец Билла.

Внезапно Билла как ударило; от прежнего спокойствия не осталось и следа; он перестал понимать, зачем оказался в этом месте. Стоявшая под сенью статуи темноволосая девушка с огромными лучезарными глазами шагнула вперед, задержала на нем взгляд ровно настолько, чтобы лишить его рассудка, а потом с импульсивным «привет!» упорхнула в какой-то кабинет.

Потрясенный, выбитый из колеи, опешивший, растерянный, он все еще смотрел ей вслед, когда его окликнул профессор Нортон:

– Если не ошибаюсь, Уильям Талливер Пятый…

Билл порадовался, что его привели в чувство.

– …заинтересовался девушкой доктора Дэрфи, – закончил Нортон.

– Чьей девушкой? – встрепенулся Билл, но тут же спохватился. – Ох, здравствуйте, профессор.

Профессор Нортон решил поупражняться в остроумии, коим был не обделен.

– Ни для кого не секрет, что они вместе с утра до вечера, а по слухам – и дальше.

– С утра до вечера? Мне казалось, он занятой человек.

– Так и есть. Просто мисс Синглтон ввергает людей в состояние комы, а он потом режет по живому. Она анестезиолог.

– Понятно. Значит, они… все время рядом.

– Не иначе как вам видится здесь романтика. – Профессор Нортон пробуравил его взглядом. – Вы пришли в себя? Могу я обратиться к вам с просьбой?

– Да, конечно.

– По моим сведениям, вас только завтра прикрепят к определенной палате, но я попрошу вас зайти в восточный корпус Святого Михаила, осмотреть одного пациента и заполнить историю болезни.

– Я готов.

– Палата триста двенадцать. А в соседнюю палату я направил вашего добросовестного приятеля, Шоутца, – ему тоже будет над чем подумать.

Билл побежал к себе в каморку под крышей Святого Михаила, быстро переоделся в новенькую белоснежную форму, вооружился инструментами. В спешке он даже не подумал, что впервые будет самостоятельно проводить осмотр. У палаты он напустил на себя спокойный, сосредоточенный вид. Перешагнув через порог, он уже выглядел почти что белым апостолом; во всяком случае, приложил к этому старания.

Пациент, бледный, с брюшком, курил на больничной койке.

– Доброе утро, – сердечно приветствовал его Билл. – Как вы себя чувствуете?

– Паршиво, – бросил пациент. – Иначе я бы тут не валялся.

Опустив саквояж, Билл подкрался к больному, как молодой кот – к первому воробью.

– На что жалуетесь?

– На все. Голова трещит, кости ломит, спать не могу, кусок в горло не лезет, температура зашкаливает. Мой водитель меня довел, ну, то есть довел, в смысле, довез, понимаете? Из Вашингтона, сегодня утром. Вашингтонских эскулапов на дух не переношу: ни о чем говорить не могут, кроме как о политике.

Сунув больному в рот термометр, Билл измерил пульс. Потом, как водится, осмотрел грудную клетку, живот, горло и все прочее. Рефлексы в ответ на удар резиновым молоточком оказались ленивыми. Билл присел у постели больного.

– Мне бы такое сердце, как у вас, – сказал он.

– Все толкуют, что у меня сердце здоровое, – подтвердил пациент. – Как вам речь Гувера?

– Я думал, вы устали от политики.

– Так и есть. Однако же, пока вы меня тут мяли, я все время думал о Гувере.

– О Гувере?

– О себе. Что вы у меня нашли?

– Нужно сделать кое-какие анализы. Но на вид вы практически здоровы.

– Я нездоров, – отрезал пациент. – Нездоров. Я болен.

Билл достал авторучку и чистый бланк истории болезни.

– Ваше полное имя? – начал он.

– Пол Б. ван Шейк.

– Ближайший родственник?

Анамнез не наводил ни на какие мысли. В раннем возрасте мистер ван Шейк перенес ряд детских болезней. Вчера утром не смог встать с постели; ассистент счел, что у него жар.

Термометр Билла не зафиксировал повышения температуры.

– Сейчас чуть-чуть уколем большой палец, – предупредил Билл, готовя предметные стекла, и выполнил процедуру под короткий, отчаянный вопль пациента, а потом добавил: – Нам еще понадобится небольшая проба из предплечья.

– А слезы мои вам не понадобятся? – взвился больной.

– Необходимо провести всестороннее обследование, – строго сказал Билл, загнав иглу в дряблое предплечье и тем самым вызвав новую бурю протестов.

В задумчивости Билл убрал инструменты. Не сформировав никакого мнения о природе недуга, он с укором оглядел мистера ван Шейка. Наудачу пощупал шейные лимфатические узлы, спросил, живы ли его родители, напоследок повторно проверил гортань и зубы.

«Глаза нормально выпуклые, – от безнадежности записал он. – Зрачки круглые, одинаковые».

– Пока все, – объявил он. – Постарайтесь как следует отдохнуть.

– Отдохнуть! – возмутился мистер ван Шейк. – В том-то вся и штука! Я трое суток без сна. Мне с каждой минутой все хуже.

В коридоре Билл увидел Джорджа Шоутца, выходящего из соседней палаты. Тот был в полной растерянности; на лбу поблескивали капли пота.

– Управился? – спросил Билл.

– Вроде да. Тебя тоже Нортон загрузил?

– Естественно. Здесь неоднозначный случай – противоречивые симптомы, – солгал Билл.

– Вот и у меня то же самое. – Джордж утер лоб. – Лучше бы, конечно, для начала взяться за что-нибудь более определенное – помнишь, как в прошлом году на семинарах у Робинсона: две возможности и одна вероятность.

– Строптивые нынче пациенты, – отметил Билл.

К ним подошла медсестра-практикантка.

– Вы ведь только что из триста двенадцатой, – шепнула она. – Думаю, вам надо знать. Больной поручил мне распаковать его вещи, так я нашла у него пустую бутылку из-под виски да еще одну початую. Он требовал налить, но я не решилась без ведома доктора.

– И это правильно, – чопорно сказал Билл, хотя в благодарность охотно поцеловал бы ей ручку.

Отправив пробы в лабораторию, интерны пошли искать профессора Нортона; тот был у себя в кабинете.

– Уже? Что у вас хорошего, Талливер?

– У него был запой – теперь мается от похмелья, – выпалил Билл. – Результаты анализов пока не поступили, но, с моей точки зрения, ничего серьезного.

– Согласен, – сказал профессор Нортон. – А вы, Шоутц, что скажете по поводу дамы из триста четырнадцатой?

– Может, конечно, для меня это чересчур сложный случай, но она абсолютно здорова.

– Так и есть, – подтвердил профессор. – Нервы, да и тех недостаточно для госпитализации. Что же нам с ними делать?

– Указать на дверь, – быстро нашелся Билл.

– Нет, пускай полежат, – поправил его профессор Нортон. – Это им по карману. Они обратились к нам за лечением, в котором не нуждаются, так пусть хотя бы оплатят пребывание двух-трех тяжелобольных, которые занимают бесплатные койки. Места у нас есть.

За дверью кабинета Билл с Джорджем переглянулись.

– Поглумился над нами, – с досадой сказал Билл. – Давай-ка в операционную поднимемся, что ли: хочу убедиться, что мы выбрали серьезную профессию. – Он чертыхнулся. – Как я понимаю, нам еще не один месяц предстоит щупать животы симулянтов и заполнять истории болезни дамочек, у которых и болезней-то нет.

– Ну ничего, – с осторожностью произнес Джордж. – Я даже не против для начала заняться чем-нибудь несложным, как, например… например…

– Как, например, что?

– Да что угодно.

– Скромные у тебя запросы, – отметил Билл.

Согласно графику, вывешенному на доске объявлений, доктор Говард Дэрфи находился в операционной номер четыре; интерны поднялись на лифте в хирургический блок. Там они надели халаты, шапочки, а потом и маски; Билл заметил, как у него участилось дыхание.