– Кареты, видите ли, не нашлось, – с надрывом провозгласил он по-французски. – Все кареты уничтожены, осталась одна, да и та в музее. Ладно, поеду верхом.

– Нет, – отрезала Эмили.

– Да, да, да! – вскричал он. – Кому какое дело, как я поеду?

– К чему такие сцены, Туту?

– Сцены! – взорвался он. – Сцены!

Эмили повернулась к Олив:

– Вы приехали на автомобиле?

– Да.

– На большом, престижном? С задней дверью?

– Да.

– Вот видишь, – сказала Эмили принцу. – Нарисовать на боку герб – и все дела.

– Постойте, – не выдержал Бреворт. – Машина принадлежит будапештскому отелю.

Эмили пропустила это мимо ушей.

– Жаньерка отлично справится, – задумчиво продолжила она.

Тут их прервали еще раз. Унылый оборванец, сидевший в углу, внезапно вскочил, порываясь броситься к двери, однако сосед замахнулся револьвером и огрел его рукояткой по голове. Первый пошатнулся и неминуемо рухнул бы на пол, однако был взят в охапку и возвращен на стул, где и остался сидеть в коматозном состоянии, роняя со лба тягучие капли крови.

– Мерзкий бюргер! Мерзкий, грязный шпион! – стиснув зубы, бросил Петрокобеско.

– А вот этого не надо, – резко оборвала его Эмили.

– Тогда почему до сих пор нет вестей? – прокричал он. – Или мы должны всю жизнь торчать в этом свинарнике?

Не обращая на него внимания, Эмили повернулась к Олив и завела светскую беседу о Нью-Йорке. Приносит ли заметные результаты сухой закон? Что нового в театрах?

Отвечая на ее вопросы, Олив пыталась привлечь внимание Бреворта. Чем раньше обозначить цель их приезда, тем скорее они смогут увезти отсюда Эмили.

– Можно тебя на пару слов, Эмили? – без обиняков потребовал Бреворт.

– А что такое? В настоящее время у нас нет другой комнаты.

Петрокобеско взволнованно обсуждал что-то с юношей в накидке, и Бреворт, воспользовавшись этим, торопливо заговорил, понизив голос:

– Эмили, твой отец стареет; ты нужна ему дома. Он просит тебя оставить эту безумную жизнь и вернуться в Америку. Сам он приехать не может, потому и обратился к нам – другие знают тебя не настолько близко, чтобы…

Она рассмеялась:

– Хочешь сказать – чтобы догадаться, на какие гнусности я способна?

– Вовсе нет, – поспешно вмешалась Олив. – Чтобы проявить о тебе заботу. Не могу передать, насколько мучительно нам видеть твои скитания.

– Но мы больше не скитаемся, – возразила Эмили. – Здесь родина Туту.

– Где твоя гордость, Эмили? – не выдержала Олив. – Известно ли тебе, что о той парижской истории трубили все газеты? Как по-твоему, что должны думать люди в Америке?

– Эта парижская история была просто возмутительна. – Эмили полыхнула синими глазами. – Кое-кто непременно поплатится за эту парижскую историю.

– Повсюду будет одно и то же. Ты начнешь опускаться все ниже и ниже, увязать в болоте и в один прекрасный день останешься…

– Прекрати, пожалуйста! – ледяным тоном одернула его Эмили. – Ты, по-моему, не отдаешь себе отчета…

Она умолкла, потому что в этот момент к ним вернулся Петрокобеско, бросился в свое кресло и закрыл лицо руками.

– Это невыносимо, – прошептал он. – Будь добра, пощупай мой пульс. Мне кажется, он учащен. У тебя в сумочке есть термометр?

На миг она сжала ему запястье.

– Все в порядке, Туту. – Она говорила с ним мягко, почти воркуя. – Расправь плечи. Будь мужчиной.

– Ладно.

Закинув ногу на ногу, он резко повернулся к Бреворту:

– Каков финансовый климат в Нью-Йорке?

Но у Бреворта не было желания продолжать эту нелепую игру. Слишком хорошо запомнился ему тот жуткий час, пережитый три года назад. Он был не из тех, кто позволяет одурачить себя дважды; стиснув зубы, он поднялся со своего места.

– Собирайся, Эмили, – жестко распорядился он. – Мы едем домой.

Эмили не шелохнулась; лицо ее приняло озадаченное, а потом и насмешливое выражение. Олив положила руку ей на плечо:

– Поедем, дорогая. Оставим позади этот кошмар.

– Мы ждем, – добавил Бреворт.

Вдруг Петрокобеско обратился к юноше в накидке; тот подскочил к Бреворту и схватил его за локоть. Бреворт в ярости оттолкнул его, и парень отступил, шаря у себя за поясом.

– Нет! – грозно выкрикнула Эмили.

И снова их прервали. Без стука распахнулась дверь, и ворвавшиеся в комнату двое плотно сбитых мужчин в сюртуках и атласных шляпах бросились к Петрокобеско. С радостными улыбками они похлопывали его по спине, тараторя на непонятном языке; вскоре он тоже осклабился и стал похлопывать каждого по спине; они от души расцеловались; после этого Петрокобеско повернулся к Эмили и заговорил по-французски.

– Все в порядке, – взволнованно объявил он. – Даже дебатов не было. Я буду носить королевский титул.

С долгим вздохом Эмили откинулась назад; ее губы раскрылись в успокоенной, непринужденной улыбке.

– Чудесно, Туту. Вот теперь мы поженимся.

– О небо, как счастливей! – Сцепив пальцы, он в экстазе воздел лицо к облупленному потолку. – Как невероятно счастливей! – Рухнув на колени рядом с Эмили, он стал целовать ей запястье.

– Какой еще титул? – возмутился Бреворт. – Он что… он король?

– Да, он король. Правда, Туту? – Эмили нежно погладила его набриолиненные волосы, и Олив заметила у нее в глазах непривычный блеск.

– Я – твой супруг! – слезливо выкрикнул Туту. – Самый счастливый человек на земле.

– Его дядя до войны был принцем Чешско-Ганзейского княжества, – объяснила Эмили певучим от удовольствия голосом. – Потом в стране провозгласили республику, но крестьянская партия требовала перемен, а Туту оказался первым в очереди на престол. Но я отказывалась выйти за него замуж, пока он из принца не сделается королем.

Бреворт утер ладонью вспотевший лоб:

– Ты серьезно?

Эмили кивнула:

– Сегодня утром в Ассамблее состоялось голосование. И если вы одолжите нам свой шикарный автомобиль, мы сегодня же организуем торжественный въезд в столицу.

Два с лишним года спустя мистер и миссис Бреворт Блэр с двумя детьми стояли на балконе лондонского отеля «Карлтон»; по мнению администрации отеля, с этой точки лучше всего было наблюдать за королевскими процессиями. О начале нынешней процессии возвестили фанфары на Стрэнде[8], и вскоре в конце улицы показался алый строй конных гвардейцев.

– Мамочка, – спрашивал мальчуган, – а правда, тетя Эмили – королева Англии?

– Нет, милый, она королева другой страны, совсем маленькой, но, когда бывает здесь, всегда ездит в королевской карете.

– Ого!

– Благодаря месторождениям магния, – сухо заметил Бреворт.

– Она сначала была принцессой, а потом стала королевой? – спросила девочка.

– Нет, солнышко, она была американской девушкой – и сразу стала королевой.

– А почему?

– Потому что на меньшее не соглашалась, – ответил ей отец. – Подумать только, она ведь когда-то могла стать моей женой. А ты что бы выбрала, малышка: выйти за меня замуж или стать королевой?

Девочка задумалась.

– Выйти за тебя замуж, – вежливо, но неуверенно ответила она.

– Довольно, Бреворт, – сказала ее мать. – Они уже едут.

– Я их вижу! – воскликнул мальчик.

Кавалькада двигалась по запруженной улице. За королевскими гвардейцами появились другие, следом – драгунская рота, эскорт мотоциклистов, и Олив невольно затаила дыхание, вцепившись в балконные перила: между двумя рядами дворцовой стражи ехали две величественные, пурпурные с золотом кареты. В первой сидели монархи в блеске позументов, крестов и звезд, а во второй – их супруги, одна старая, другая молодая. Над этим зрелищем витал ореол старой, подчинившей себе полмира империи, ее флота и празднеств, ее великолепия и символов, и толпа это чувствовала: впереди карет медленно катился гул, перерастающий в мощный, дружный рев приветствий. Королевы кланялись направо и налево; толпа знала историю второй королевы, но и ту горячо приветствовали. Очень скоро пышность и блеск промелькнули под балконом и скрылись из виду.