Нетрудно представить, насколько легко «отдых» входил в противоречие с «культурой». Парк не мог привлечь посетителей, занимаясь одной лишь пропагандой, – требовалась целая система развлечений. Но здесь оказывалось, что посетители парка да и сами работники слишком увлекаются развлечениями в ущерб «воспитательно–политической работе». Спор был решен, конечно, в пользу последней: «Существующие установки в области деятельности парка надо пересмотреть с точки зрения человека, прожившего две наши пятилетки (отрезок, равный целой эпохе) и поднявшегося до высот стахановского движения. Надо пересмотреть самое понимание «отдыха». […] Проблема общения человека с природой в сегодняшней парковой практике отодвинута на задний план, а между тем именно эта задача должна быть, по нашему мнению, для парков, наряду с организацией развлечений, одной из главных. […] В некоторых наших парках слишком много развлечений и аттракционов. Посетитель, привлеченный яркой и часто интересной рекламой, стремится побывать во всех «точках». В результате следует излишнее раздражение нервной системы, и человек уходит из парка недостаточно отдохнувшим и освеженным. […] Такое положение требует решительного сокращения количества аттракционов и прочих раздражителей в парке. […] Нагромождение в парке разнохарактерных мероприятий на деле ведет к бестолковщине. Обилие «раздражителей» в виде многочисленных «мероприятий», следующих одно за другим, нервирует и утомляет посетителей и противоречит самому понятию «отдых». Сокращение форм активной деятельности в парке и увеличение внимания к собственно отдыху только поможет отчеканить образ советского парка»[985].

Итак, расширение «отдыха» предполагается за счет развлечений, но никак не за счет «культуры». Несомненно, это и «отчеканило образ советского парка». Ведь именно «под отдых» и создавалась «парковая архитектура»: все эти арки, колоннады, разляпистые вазы, фонтаны, роскошные скамейки и т. п. Они создавали визуальный образ идеала будущего – роскошь для масс. «Мы должны, – говорил Каганович на июньском 1934 года пленуме ЦК ВКП(б), – сделать так, чтобы дать в эти парки такие же удобства, какие даются в европейских городах, с той «маленькой» разницей, что там этими удобствами пользуются капиталисты, а у нас будут пользоваться пролетарии – кузнецы, токаря, ткачи, машинисты, сапожники»[986]. Это перечисление, замыкающееся сапожниками, по–своему знаменательно: сапожники не перестают оставаться сапожниками оттого, что им предстоит теперь пользоваться всеми этими «удобствами» – сидеть в беседках на широких каменных скамьях, прогуливаться по аллеям и лицезреть фонтаны. Речь шла о новом стилистическом оформлении пространства.

Тут было с чем бороться: «Многие практические работники, руководящие нашими парками, представляя себе хорошо политические, просветительные, оздоровительные и прочие функции парка, не представляют себе парк как композиционное единство формы и содержания, как определенное произведение искусства. […] В результате вместо ансамбля многие наши парки представляют почти хаотическое скопление отдельных элементов разного стиля, разной степени мастерства и разной архитектурной трактовки, а иногда и просто механическое соединение архитектурных форм»[987]. Эта низкая «художественная культура» «практических работников» оказывается важным идеологическим фактором, поскольку в их эстетической некомпетентности просвечивало непонимание единства политико–эстетического проекта.

Была здесь проблема и сугубо экономическая: «Если в первые годы строительства московских парков – на неосвоенных территориях и в кратчайшие сроки – оправдывалось временное деревянное строительство, то теперь пора перейти к плановому освоению парковых территорий, к сооружениям капитального типа и высокого художественного качества. Таким путем мы достигнем полноценного паркового ансамбля и сэкономим большие средства, ранее растрачивавшиеся на «архитектурные однодневки»»[988]. Борьба с «однодневками» обернулась сооружением на территории парков невероятного количества «архитектурных сооружений», «благоустраивающих» места «культуры и отдыха трудящихся». Это – «искусственные декоративные сооружения в виде гротов и беседок для укрытия от непогоды, удобные скамейки, гамаки и другая садовая мебель»[989]. Кроме того, «всяческого одобрения заслуживает включение в ансамбль парка архитектурно–скульптурных форм», но эти формы не должны выходить из своей «оформляющей» роли. Выделение из «ансамбля» рассматривается как претензия на самостоятельную роль. «Скульптурные формы» (если это не памятник вождю или культурному герою, именем которого назван парк) на такую роль не только не могут претендовать, но должны быть отчасти незаметны. К примеру, знаменитая «Девушка с веслом» – символ ПКиО, растиражированный едва ли не во всех городах страны, оказывался неподходящим именно на этом основании. «Фигура девушки с веслом (скульптор Шадр), оформляющая один из новых фонтанов парка, не дает цельного образа советской физкультурницы и не свободна от некоторых элементов эротического порядка и излишней стилизованности»[990].

Наконец, «в местах массовых посещений безусловно необходимы значительные сооружения, сложные виды и формы растительности и водных устройств (фонтаны, бассейны, каскады и пр.)»[991]. О последнем (о «водных устройствах») сказать следует особо. Как показал Владимир Паперный, одно из отличий авангардной и советской культур состоит в апелляции к противоположным стихиям: революционная культура апеллирует к огню («сожжем Рафаэля», «на горе всем буржуям мировой пожар раздуем» и т. д.), тогда как советская – к воде. Культ воды в 1930–е годы он связывает с общим «потеплением», обращением к Востоку (отсюда – такой интерес к тропической растительности, к «курортам Крыма и Кавказа» и т. д.). В этом контексте следует рассматривать и «парковость» 1930–х годов.

Разумеется, Россия мало приспособлена к столь «теплому оформлению» (отсюда – культивация агробиологических мифов Лысенко, садоводческих фантазий Мичурина и идея выращивания цитрусовых за Полярным кругом). Но, как известно, «нет таких крепостей, которых не смогли бы взять большевики». К природе это относится не в последнюю очередь. Природа здесь предстает в виде «погодных условий», с которыми хотя и следует «считаться», но в то же время их нужно «побеждать». Так, вербально, преодолевалась природа в «парковом строительстве». Например, зима: «Героика советской зимы должна найти свое отражение в зимней работе наших ПКиО, а значит, и в их зеленом оформлении… До пролетарской революции с зимой у нас ассоциировались представления о мертвой спячке… Эпоха нашей великой социалистической стройки, грохот машин, бодрые голоса советской молодежи и «молодых стариков» на воде, на земле, над землей разорвали белое безмолвие, положили раз навсегда конец легенде о злой, враждебной зиме. Это новое отношение к зиме должно быть учтено в зеленом строительстве, должно быть широко и полно отражено в зимнем оформлении наших парков и в зимней их работе»[992]. Не то чтобы от этих заклинаний в парках уральских городов привились тропические пальмы, но культурно они уже как бы росли там.

В результате вторичного привития «парковых ценностей» произошел возврат к таким изгонявшимся поначалу из «паркового строительства» самым «презренным» его формам, как газоны. Вспомним, как иронизировал Каганович над «мелкими газончиками, которыми иногда увлекаются наши работники», передавая слова Сталина о задачах «паркостроения». И вот опять так называемые «ковровые растения» вернулись в парк. Правда, в несколько непривычных целях. Скажем «Нет!» «безыдейным газонам» – повторяли «паркостроители». А «идейным»? «Революционное искусство резко покончило с ними, изгнав их из оформления парков. Однако вскоре ковровые растения вновь нашли свое место в системе цветников парка, но уже как богатая палитра, создающая в умелых руках художника подлинные произведения искусства, насыщенные новым идейным содержанием. К этому разделу «цветочной» живописи принадлежат прежде всего портреты великих людей нашей страны, художественно выполненные из живых растений в комбинации с цветами. […] Ковровые растения, являясь одним из средств праздничного или специального тематического оформления парковой территории, как бы заменяют плакаты из холста, но создают значительно больший эффект»[993]. В одном только ЦПКиО были созданы из живых цветов портреты Ленина и Сталина на Ленинской площади, цветочное панно из растений с портретами летчиков–героев СССР, Куйбышева и Шмидта на фоне лагеря челюскинцев. Подобные «живые ансамбли» можно было увидеть по всей стране – не только в парках, но и на вокзалах и городских площадях.