Поистине, в страшном положении можешь оказаться, когда кто-то стоит на пути к тому, чего ты страстно желаешь. Настолько банальное явление, что по праву заслужило название вечного треугольника. Но каково самой ощутить себя одной из его вершин?

Покинув укромную заводь, я пустилась в бурное плавание — я, уютная Анна, как меня звала Моник. Могла бы спокойно существовать в Англии, устроившись помощницей антиквара, компаньонкой какой-нибудь старухи, гувернанткой ребенка. Были же альтернативы!

Эдвард опять уткнулся в навигационный прибор.

— Когда-нибудь станет моряком, — сказал обернувшийся ко мне Редверс.

— Я бы этому не удивилась, хоть дети быстро меняются и часто с возрастом теряют интерес к тому, чего так жадно желали в детстве.

— А чего желали вы, когда были ребенком?

— Помнится, хотела только одного: быть похожей на мать.

— Должно быть, она была хорошей матерью.

— Как вы хороший отец для Эдварда.

Он нахмурился.

— Я бы не стал так высоко себя оценивать. Я так редко его вижу.

— Я тоже мало видела маму.

— Видимо, дети идеализируют родителей, когда мало видят его или ее.

— Возможно. Для меня моя мама была идеалом доброты и красоты, я никогда не видела ее хмурой. Подозреваю, что и у нее были тревоги, но она их отбрасывала, когда я была рядом. Она то и дело смеялась. Отец просто обожал ее. Она была прямая противоположность ему. Все время, пока мы были в Бомбее, они как живые стояли передо мной.

— Вам понравилось на берегу?

Я замялась. Потом сказала:

— Я ездила с Диком Каллумом, миссис Маллой и старшим помощником.

— Приятная компания.

— Я поняла, что он уже плавал с вами.

— Каллум? Да. Хороший, добросовестный работник.

Мне хотелось предупредить его: «Остерегайтесь! Он вас ненавидит. Только и ждет повода, чтобы нанести удар». Но как я могла!

— Подозреваю, он считает, что это я устроил катастрофу «Роковой женщины» и припрятал драгоценности в укромном уголке.

— Вам известно, что он так думает?

— Дорогая Анна, все так думали. Вывод напрашивался сам собой.

Меня поразила и привела в восторг спокойная непринужденность, с какой он назвал меня «дорогой Анной»: на миг мне в самом деле показалось, что я ему дорога.

— И вы с этим миритесь?

— Я не могу осуждать их за то, что верят в очевидное.

— Вам словно безразлично.

— В свое время я сильно переживал. Это-то и прибавляет решимости разгадать загадку, чтобы иметь возможность сказать всем в лицо: «Послушайте, вы ошибались!»

— И только?

— И разумеется, доказать, что я честный человек.

— И вы сумеете это сделать, только обнаружив злополучные бриллианты?

— Думаю, они на морском дне. Что я хочу выяснить, так это кто уничтожил корабль.

— Эти люди убеждены, что все сделали вы.

— Потому и хочу доказать обратное.

— Но как?

— Найдя виновного.

— Есть хоть какая-то надежда?

— Всегда есть надежда. Каждый раз, заходя на Коралл, я верю, что найду разгадку.

— Но корабль потерян — и вместе с ним бриллианты. Что вы можете сделать?

— Есть кто-то где-нибудь в мире — скорей всего, на острове, — кто знает ответ. Рано или поздно я его найду.

— Вы считаете, ответ нужно искать на Коралле?

— У меня такое чувство, что он должен быть там.

Вдруг я повернулась к нему.

— Я попытаюсь найти. Когда «Невозмутимая леди» отчалит от берега и мы останемся одни, я сделаю все, что будет в моих силах, чтобы доказать вашу невиновность.

— Значит, вы сами в нее верите? — улыбнулся он.

— Мне кажется, — медленно выговорила я, — вы способны заставить меня поверить всему, чего захотите.

— Странное, однако, утверждение — словно вы мне верите против воли.

— Нет-нет. Именно воля и заставляет меня верить, потому что я этого хочу.

— Анна…

— Да?

Его лицо было совсем рядом. Я любила его — и знала, что он любит меня. В самом деле знала? Не был ли это еще один пример того, как воля заставляет верить в желаемое?

— Я все время думала о вас в Бомбее. Как мне хотелось, чтобы рядом были вы. А Каллум… Он неплохой человек, но…

Я протянула руку — он взял ее. И вдруг тихо высказал ту мысль, которая все время была у него на уме:

— Анна, ничего не делайте сгоряча. Подождите.

— Чего ждать? — вмешался неожиданно появившийся Эдвард. — И почему вы держите друг друга за руки?

— Уместное напоминание, — сказала я. — Нам пора идти мыть руки перед обедом.

И, страшась своих чувств, поспешно скрылась.

На палубе Гарет Гленнинг и Рекс Кредитон играли в шахматы. Шантель не выходила из каюты Моник, которой опять сделалось плохо накануне ночью. Миссис Гринелл, загнав в угол миссис Маллой, без умолку трещала о внучатах.

— Конечно, проказник. Но мальчики есть мальчики, а ему только шесть лет. Я так и сказала, когда прощались: к нашему возвращению в Англию ты будешь настоящий маленький мужчина.

Миссис Маллой бормотала что-то сонное.

На краю палубы Эдвард и Джонни гоняли теннисный шарик на зеленом столе, за сеткой, предохранявшей шары от выпадания за борт, сквозь которую мне удобно было присматривать за ними. Я держала на коленях книгу, но не могла сосредоточиться на чтении. В мыслях была полная сумятица. В ушах раздавалось одно слово: «Подождите».

Он никогда не заговаривал со мной о своей женитьбе, ни разу не упоминал о том, что страдал из-за нее. Только благодаря Шантели я знала, что брак был ужасно неудачным. Шантель выслушивала признания Моник, жила вблизи них, сопровождая больную, бывала в капитанских покоях.

— Удивляюсь, как он не убьет ее, — как-то призналась она. — Или она его. Она намеренно себя заводит. Однажды в моем присутствии схватила нож и кинулась на него. Разумеется, ничего серьезного. Ей не хватило сил даже на полный вдох, не говоря уже о том, чтобы всадить нож в грудь крепкого мужчины. — Шантель сколько угодно могла шутить на эту тему — мне было не до смеха. — Видишь ли, — продолжала она, — его заманили в ловушку и вынудили на ней жениться. Что ему представлялось легкой интрижкой, на поверку обернулось серьезным. Пришлось жениться. Какая-то старуха нянька пригрозила навлечь на него проклятие, если не женится. Моник сама мне рассказывала. Нельзя быть капитаном, если ты проклят.

Я не стала говорить, что уже слышала об этом.

— Был ли уже тогда зачат Эдвард или нет, покрыто мраком неизвестности. Недаром сказано, дорогуша моя: грешишь вдвоем — расплачиваешься поодиночке. По крайней мере, если схватят за руку. Что до бедняжки Моник, то она, как и прежде, обожает своего капитана. Пишет ему пылкие письма. Я только и знаю доставлять их наверх в его каюту. Кроме меня, никому не доверяет. Сколько страсти в этой Моник! Хоть за это мог бы быть к ней добрее. Она долго не протянет.

Я согласилась, что положение было безвыходным, даже трагичным.

— Ничего особого, будь она сильной, здоровой женщиной.

Мне было тяжело слушать рассуждения Шантели. Временами я искренне сожалела, что мы не остались в Англии — обе: и я, и она.

Так я сидела на палубе, слушая перестук шарика по зеленому столу, резкие, то ликующие, то протестующие выкрики мальчиков, скользя невидящим взглядом по странице, то и дело возвращаясь к прочитанному и опять поднимая глаза на резвившихся в воде дельфинов и летучих рыб.

Дул легкий теплый бриз — верно, он и донес до меня с такой ясностью голоса. Они шли от шахматного столика. Никогда я не слышала от Рекса таких сильных выражений.

— Ты… дьявол.

Это могло быть адресовано только Гарету Гленнингу; трудно было представить кого-либо, меньше его смахивавшего на дьявола. «Должно быть, поставил ему мат», — вяло подумала я. Но как резко выразился! Тут донесся смех Гарета: он был дразнящий, насмешливый.

Верно, я прикорнула, и мне почудилось. Просто они играли в любимую игру и слегка повздорили, когда Гарет в очередной раз победил.

«Скоро, — подумала я, встряхнувшись, — мы прибудем в Сидней, и все разом переменится. Почти все сойдут на берег: Рекс, Гленнинги, миссис Маллой… Останемся только Эдвард, Шантель, Моник да я. А когда достигнем Коралла, все опять поменяется, но мне не суждено этого видеть».