— Знаешь ли, — поделилась она однажды со мной, — порой мне кажется, он ее не переносит.

— Не может быть, — сказала я, отворачиваясь.

— Несчастнее брака не бывает. Иногда она проговаривается в полусне, под действием наркотика. Время от времени я даю ей снотворное. Предписание врача. На днях, например, разговорилась: «Все равно он попал в мою сеть. Пускай себе побарахтается — все равно ему не вырваться, пока я жива».

Я содрогнулась.

— Что, шокирует? Бедная моя скромница Анна. Но ведь и ты небезупречна — во всяком случае, на взгляд мисс Рандл. Она шепчется о тебе не меньше, чем обо мне.

— Эта женщина склонна видеть то, чего нет.

— Согласна. Но с такой же ясностью, с какой она видит то, что есть. По-моему, Анна, нам с тобой надо быть начеку с мадам Рандл.

— Шантель, — спросила я, — а что думает Рекс об… Австралии?

— О, он считает ее страной больших возможностей. Тамошнее отделение цветет, как благородный лавр, и, естественно, это процветание станет еще заметнее с его прибытием на место.

— Я хотела спросить о… расставании с судном.

Окинув меня невозмутимым взглядом больших глаз с прозеленью, она сказала:

— То есть как он распрощается с «Невозмутимой леди»?

— Нет, как он распрощается с тобой?

Она улыбнулась.

— Подозреваю, немного взгрустнет.

— А ты?

— Возможно, и я.

— Тебе словно безразлично.

— Мы ведь с самого начала знали, что он сходит в Сиднее. Чего ради нам делать вид, будто это большая неожиданность?

— О тебе не скажешь: душа нараспашку.

— Фу, какая смешная банальность, Анна. Но я тебя не виню. Только представь: выворотить все наружу. Что, по-твоему, станется с нашими сосудами и сердцем в таком положении?

— Неужели все сестры так хладнокровны?

— Наша кровь, дорогуша Анна, имеет нормальную температуру.

— Прекрати паясничать, Шантель. С тобой все в порядке?

— Я уже тебе отвечала: со мной всегда будет все в порядке.

Это было единственное, чего я могла от нее добиться. Только сумеет ли она выдержать свое беспримерное хладнокровие, когда мы выйдем из Сиднея, а он в самом деле останется на берегу?

Настал вечер бала. Я завернулась в шелк, который купила в Порт-Саиде, надела белые златошвейные туфли с загнутыми носами, а на лицо, на манер чадры, намотала шарф с блестками.

— Вы прямо красавица, — польстил мне Эдвард, когда я показалась в его каюте.

— Только в твоих глазах.

— Нет, во всех глазах, — упорствовал он.

В тот день ему нездоровилось из-за того, что переел накануне. О слабости говорило уже одно то, что он провалялся в постели большую часть дня. Джонни сидел с ним в каюте за компанию, они вместе рисовали.

Так как Эдвард весь день ничего не ел, я решила дать ему перед сном немного молока. Он не противился, и в каюту прислали молоко с печеньем. Но, увидев все это, он вдруг закапризничал, сказал, что выпьет позднее, когда проголодается.

Я нарядилась и заглянула к Шантели продемонстрировать свой костюм и узнать ее мнение. Но ее там не оказалось, и я решила подождать. Я была уверена, что она скоро придет, иначе не успеет принарядиться сама. На кровати лежали турецкие шаровары из зеленой кисеи и туфли вроде тех, что я купила в Порт-Саиде.

Ждать пришлось недолго.

— Боже, ты уже готова! — воскликнула она, войдя.

«Не с Рексом ли она была», — подумала я. Как мне хотелось, чтобы она поделилась со мной.

— Я вернусь, когда ты оденешься, — предложила я.

— Не уходи. Мне понадобится твоя помощь. Не так просто влезть во все это.

— Итак, я горничная твоей светлости?

— Да, вроде бедняжки Валерии Стреттон.

Лучше бы она этого не говорила. Куда ни глянь, всюду своя загадка: сразу вспомнились описанное в дневнике Шантели таинственное появление матери Реда в испачканных ботах — тотчас после этого она заболела. Жизнь словно поток: снаружи кажется прозрачным, а когда приблизишься — мутный: не разглядишь, что творится под поверхностью.

— Почему ты вспомнила ее? — спросила я.

— Сама не знаю. Так, пришла на ум. Не правда ли, чудные шаровары? В Порт-Саиде купила.

— Только ради этого случая?

— Решила ошарашить мисс Рандл — хотя бы ради этого стоило приобрести.

Она надела шаровары. Туфли замечательно шли к ним. Я еще не видела такого блеска в ее глазах, как в тот вечер. Так ее возбудила примерка костюма. Плечи она обернула зеленой, в тон шароварам, тканью, искусно собрав ее спереди в прилегающий лиф. От ее вида прямо дух захватывало.

— Недостает только сверкающей диадемы в волосах, — вздохнула я.

— Ничего. К тому ж у меня ее нет. Я распущу волосы. Так будет еще эффектней.

Ее вид был способен поразить кого угодно.

— Шантель, ты самая очаровательная женщина из всех, кого я видела! — воскликнула я.

В ответ она обняла и расцеловала меня. Мне показалось, в ее глазах блеснула слеза. Но, тотчас овладев собой, она возразила:

— Возможно, ты просто не видишь, какая я на самом деле.

— Никто не знает тебя лучше меня, — твердо сказала я. — Никто. Невозможно быть одновременно красивой и… недоброй.

— Что за чепуху ты несешь! Или хочешь, чтобы я вырядилась святой? К сожалению, я не знаю арабских святых, а ты?

— Нет, ты будешь эффектней в роли невольницы.

— И надеюсь доставить себе маленькую радость, поквитавшись с мисс Рандл. По крайней мере, мы с тобой будем два ярких пятна на фоне всех этих унылых бурнусов. Или я неправильно выразилась, моя ученая подруга?

— Насчет этого можешь не сомневаться, но я вовсе не уверена, что все будут в бурнусах.

— Я точно знаю: навела справки. Рекс наденет бурнус. Гарет Гленнинг тоже, даже мистер Гринелл проговорился мне, что припас бурнус. Миссис Г. раскудахталась, что это просто замечательно, будет о чем рассказывать внучатам. Хотела бы я знать, будут ли и они так же много говорить о дедушке, как он молчит о внуках. Айвор Грегори сказал, что на судне их полный склад — бурнусов то есть, и кое-кто из команды непременно воспользуется. Лично он намерен его надеть. В конце концов, что еще может носить мужчина?

— Такое впечатление, словно попадаешь на арабскую улочку.

— Разве не в том и смысл всей затеи? Ну вот, я готова. По-моему, надо и мне смастерить чадру, как считаешь? Видишь ли, мы с тобой чем-то похожи, хоть на мне шаровары.

— Что ты, совсем не похожи. Твой костюм ближе к жизни, не говоря уж о том, что красивее.

— Анна, дорогуша моя, вечно ты себя принижаешь. Неужто не знаешь, что мир воспринимает тебя по собственной твоей мерке? Придется мне преподать тебе несколько уроков жизни.

— Я их получаю ежедневно. А ты уверена, что окажешься хорошей учительницей?

— Надо мне запомнить эти твои слова, — ответила она. — Однако нам пора.

— Я только забегу в каюту уложить Эдварда.

Она пошла со мной. Эдвард сидел на нижней койке, перелистывал альбом для рисования.

При виде Шантели он тихонько взвизгнул от удовольствия.

— Вы в брюках?! — изумился он.

— Естественно, как дама Востока.

— Хочу вас нарисовать в них, — предложил он.

— Утром приду позировать, — обещала она.

Я заметила, что его клонило ко сну.

— Эдвард, давай я тебя укрою, прежде чем уйду.

— Он еще не выпил молоко с печеньем, — напомнила Шантель.

— Потом, — сказал Эдвард.

— Выпей-ка, — попросила Шантель, — пускай бедняжка Анна уйдет с чистой совестью.

— А сейчас она у нее нечистая?

— Разумеется, чистая. У таких, как Анна, всегда чистая совесть.

— А у вас?

— Я другое дело. — Она взяла стакан с молоком и пригубила. — Вкусное!

Он протянул руку за стаканом и начал пить.

— Возьми печенье, — напомнила я.

Но есть он не захотел. Когда допил молоко, Шантель сказала:

— Хочешь, чтобы тебя укрыла и поцеловала турецкая невольница?

— Хочу, — сказал он.

— Так и быть: полезай в постель, и я уступлю.