Кустари, вы делаете всё на фуфу! Старая администрация на краю пропасти, и вам осталось только одно: сделать решительный шаг вперёд! Уберите свои конечности от золотых погон генералитета нашей экономики, командиров малого и среднего бизнеса! Убирайтесь по-хорошему!
Гоголь поможет не вам, а нам! После солнечного воскресного голосования для вас наступит хмурый понедельник. А жизнерадостные гастарбайтеры из нашего подлого ЖКХ снимут ваши флаги и над просветлевшими от радости фронтонами свежеумытого города взметнутся новые имена и знамёна. Ура!
Афон Броненосцев, стропальщик з-да малолитражных молоковозов
— Ух, ничего себе, кончила! — наконец-то с облегчением вздохнула Айгуль, смело задрала майку до шеи и вытерла ею лоб.
— Ну ты хоть чего-то поняла? — практически трезво спросил Мудрецов.
— Ни фига не поняла, Петенька! Шамшарёв-Шевырёв и чертовщина какая-то. Все слова вокруг баб я поняла. Про Чичикова что-то ещё в школе было, но не такое. Деню Гробороя знаю, конечно. Абрам Семёныч Центнер на прошлой неделе в магазин приходил к нам, а ко мне с неприличными предложениями…
— Ну а ты! Так ты ему то? Или не чё?!
— Нет! — неожиданно согласилась Айгуль. — Энциклопедию про новые приёмы и хитрости в нашей сауне и в турецкой парилке с наценкой впарила. Ему чё? Он же сухой как вобла, хоть и Центнер. А Броненосцев у нас в городе ни одного нет. Это знаю…
— Ничего ты, дура, не поняла…
Айгуль обиженно надула губки, и в её прекрасных глазах заблестели слёзы, потому как раньше Мудрецов мог позволить себе назвать её «моя маленькая дурочка», но чтобы так грубо — высказался впервые…
— Чичиков — это враг! Враг и чёрт, и дети его, и внуки, и правнуки навсегда враги мои. Главный из его рода такой чёрт, что даже сам когда-то признавался, как его «искусил шельма сатана, изверг человеческого рода!» Прародитель мой на службе у этого зверюги даже «…два раза сторчаком слетел с коляски…» и чуть было не получил несовместимые с жизнью увечья. Случалось, что его даже привязывали верёвкой к козлам. Что он претерпел! А в ответ за беспримерную службу только и слыхал: «Петрушка бревно; Петрушка глуп», «дурак» и другие оскорбленья. Лет двести уже прошло, но простить ему этого не могу!
Тебе одной откроюсь. Я наследник династии Петрушки Варфоломеевича Потняцова, что имел несчастье служить когда-то первым заместителем Чичикова по материально-техническому снабжению. Мой прародитель в основном достойно служил ему, но именно Чичиковым он и был оптимизирован через нещадное сокращение штатов и выброшен в кювет истории.
Теперь гляди, кто хвалит его? Мой Бронькин! Схватил себе кликуху, вроде как он оттого завода, что я по бюджету возводил. Теперь там, конечно, ни бюджета, ни завода. Но я ж из той истории и сам еле вылез через ликвидацию и подачу заведомо неточных сведений кому надо… А он всё это знает! Всё!
— Так я ж тебе говорила, Петруша, что Бронькина Афанасия гнать надо в три шеи или засадить куда-нибудь…
— Думал уже и об этом, думал… — Мудрецов замолчал и углубился в себя. То ли по глупости, то ли по пьянке, то ли по сумме этих врождённых и приобретённых качеств он уже умудрился приблизить Бронькина к себе ближе некуда. Поручил ему не иначе, как всё же по глупости суровый учёт, наклейку этикеток и предпродажную подготовку ликероводочной продукции, что лилась в гараже его книготорга из бензовозов и молоковозов с мутными кавказскими номерами в фирменные бутылки. Но сейчас он заявил нечто неожиданное.
— Мыслю, что какой-нибудь Чичиков уже объявился в городе или завтра этот Бронькин зарегистрируется кандидатом в мэры, что паршиво тоже! Мне кое-что уже шептал про Бронькина один полезный дружок. Его имя поперёк интересов следствия могу озвучить кому хочешь. Тебе это ни к чему. Бронькину я, конечно, сделаю предупреждение случайной встречей с пацанами и множественными ушибами мягких тканей лица без стойкой утраты работоспособности. Что поделать? Нет ему пока что у меня замены на складе готовой продукции… Да и ещё одно моё дельце с главным архитектором города Мамагоновым есть. Его надо кончить, потом уже и Бронькина кончать можно. Да, дела-дела… — зачесал он затылок.
— Как думаешь, Айгулька, — впервые обратился он к девушке по имени и принялся, будто впервые разглядывать, как она смело «…разметала молодые груди по кровати», ибо давно уже угнездилась с ним рядом. — Как думаешь, — снова повторил Мудрецов, — стоит ли мне завтра выступить по районному телевизору и на большой громкости послать нашей бизнес-элите какой-нибудь важный политический сигнал о надвигающейся опасности?
— Ой, не надо, только не это, — нежно прильнула девушка к своему работодателю, — ты же однажды какой-то сигнал уже посылал перед Днём славянской письменности. Тогда же сам и возмущался, что половину твоей речи нагло запикали телевизионщики и вся та речь покупателей нам и не добавила…
— Да, помню, но ты представь себе, что будет, если полетели эти буквы в органы печати? Если эта писанина Бронькина уже в газету попала? А если её переведут на все языки мира одновременно, что будет!? Её же в Париже сможет прочитать даже наш мэр. Что он тогда обо мне подумает? Подумает ещё, что в мэры я сам сейчас порываюсь? Эти ж бумажки Бронькина почти неделю валялись в нашей бухгалтерии у Елизаветы!? Почему она мне сразу об этом не доложила? — строго спросил он почему-то у Айгуль о бездействии бухгалтерши Елизаветы.
— Никому ничего доверять нельзя, даже Фелиция промазала…
— Петушок, милый! — снова замилела к нему Айгуль особой лаской. — Я же тебе давно уже говорила, что держать главбухом свою бывшую жену на своём собственном предприятии может только самый последний… смельчак.
И Пётр Октябринович снова почувствовал себя так, как мог бы себя ощущать только самый одинокий саксаул на краю Сахары.
— Нет, — думал Мудрецов, — руководитель моего ранга не должен распускать нюни тогда, когда речь идёт об интересах нашего города, о национальной безопасности целого района Краснотупиковского края.
И он устало потянулся к бутылке… Теперь он с удручённым недоумением уставился на висящий напротив кровати фамильный герб с кавалерийской саблей. С выдираемыми из толстой книжки ветром и вьюгой и улетающими вдаль листками. С трепещущей из последних сил свечой и несметным числом латинских букв в виде умнейшего изречения, содержание которого у него уже давно совершенно вылетело из головы. Рядом, «…разметавшись в обворожительной наготе…» после чрезмерно сильного умственного напряжения, размеренно сопела и о чём-то бормотала во сне студентка целиноградского ПТУ лёгкой промышленности Айгуль…
Что будет далее и будет ли что-то вообще, мы узнаем намного позднее, а в эту минуту нам известно лишь то, что «…красивая рессорная небольшая бричка…» в этот день в когда-то губернский город, а ныне в безумный районный город NN не въезжала. Неизвестно, имеет ли какое-то отношение к нашему повествованию тот факт, что официально в тот день в город въезжали самые обычные автомашины с хлебом и колбасой, мукой и цементом, неплохо сохранившейся одеждой европейских марок и лучшими китайскими товарами, недорогим маргарином и пальмовым маслом в бочках. Въехал даже один самосвал с апокалипсическими цифрами 666 в госномерном знаке, как это точно показалось дежурному полицейскому будочнику. Правда, неизвестно зачем и почему этот самосвал въехал в город, поскольку был он с совершенно пустым кузовом. А поскольку в городе NN волшебное превращение хамовитых и опасных милиционеров в приветливых и внимательных полицейских ещё не завершилось, то и в этом вопросе возникла разноголосица. Дело в том, что будочник к тому времени уже столько вытащил себе всякой всячины из проезжающего транспорта, что даже и не ведал, как унесёт её домой, чтобы не повредить упаковку. А что было ещё, правда, уже к концу своего дежурства? По случаю предстоящей переаттестации будочник в тот раз был пьян заметно сильнее обычного и вынужденно фиксировал транспорт совершенно лёжа, а его загрузку определял лишь только по изгибу его рессор.
