Но газета неожиданно для многих отказалась печатать извещение про это. Тогда ошеломлённые депутаты все вместе написали всем сразу свой недоумённый депутатский запрос, а первый экземпляр прямо в телевизоре огласили. Но и это им не помогло, потому что было уже поздно. Наутро из этой же газеты всем стало предельно ясным, что кандидатом в мэры города под номером один ещё вчера уже утвердился Афанасий Петрович Бронькин. И что сто сорок шесть его доверенных лиц уже мечутся по городу с биографией его славы, а остальная регистрация кандидатов с большими проволочками, словно аптечная резина, неуклюже тянется дальше. Затем промелькнуло предание, что в пользу сына Афанасия высказался сам батюшка, благословив свой актив на сбор нотариально заверенных подписей в поддержку его мирских забот и трудов, и что все нотариусы закипевшей у них работе обрадовались неимоверно. Что Бронькин уже успел-таки где-то повстречаться с партийно-хозяйственным активом и рассказать ему о том, какое удивительно светлое и сытое будущее ожидает его как гражданина и город тоже. И что после его вступления в права вместо дождя не только на него, но и на них хлынут неостановимые инвестиции. Правда, о том, кто входил в компанию партийно-хозяйственного актива при встрече с Бронькиным, в газете ничего не сообщали, но написали, что «Чистая правда» теперь уже не является городским органом печати. Она уже битый час как принадлежит чёрт знает какому ООО, но по делам бензина и моторных масел, и печатать теперь будет только то, что ей самой вздумается или на что её Бронькин незримо нацелит.
В этом деле, точно подумали горожане, и думать не стоит, что Бронькин мог бы обойтись без чужого ума из центра, если не внутри, то хотя бы сбоку их просветляющегося общества. А кто-то из людей даже выявил в одном магазинчике человека с типичными для самого Чичикова повадками. Это был весьма вежливый с виду человек. Не то чтобы высокий человек, но и не низкий. Мужчина — в длинном кашемировом пальто нараспашку цвета увядающей астильбы. Кремовой астильбы. И подписывал этот дядя у Афони на прилавке ворох гарантийных писем с печатями на оплату утреннего кофею, вечернего чаю и сухарей для тружеников Бронькиного штаба. И подсовывал он эти бумаги к подписи, как показалось людям, уже крепко держа на себе всё производство штаба и тыла, потому что уверенно указывал, где и сколько раз Бронькину поставить свою подпись, а где — сумму.
«Город был решительно взбунтован; всё пришло в брожение, и хоть бы кто-нибудь мог что-либо понять». Первое, что никому спать не давало, так если это и есть Чичиков, то почему это он спутался с Бронькиным, хотя здесь и без Бронькина полно таких высокочтимых особ, что даже и кандидату № 1 не чета будут? Что Бронькин, хоть и начитанный малый, но в клубе олигархов не состоит. Что дружбу он водит лишь с отставным попом Гармошкиным и до ненависти любит одну Елизавету, хотя цапается с ней как собака с кошкой так, что и по чужим бабам некогда волочиться. Что Елизавета давно на ножах с Мудрецовым. Что Мудрецов на почве своего сивушного цеха давно на дружеской ноге с городской администрацией. Что там теперь у него не всё гладко, зато временно. Но в случае чего не так и станет постоянно, то интересно: что же они тогда будут делать дальше? И последнее: почему же это Бронькин так долго сидел у Лысого Пимена? Ведь дядя Пимен, по слухам, когда-то и сам сидел? Но ни разу не сидел Пимен, ни в одном почётном президиуме? Он вообще из своего ресторана ни разу не вылезал даже за нефильтрованным пивом или какой-нибудь воблой?
Вероятность появления Чичикова в городе больше всего привела в возбуждение, пожалуй, райгорздрав. Райгорздрав привык к тому, что у него по линии курирования знахарей и прочих бабок-шепталок больше, чем врачей, а на них всегда удобно свалить любую медицинскую неурядицу. На этом приятном основании глава райгорздрава уже давно не изводил себя врачебными реакциями. Любил учинять инспекции, к себе визитов не допускал, зато даже в театр и на именины приходил исключительно в белом халате и даже кичился всегда тем, что у него самый белый халат в городе. Но сейчас он как-то невзначай вспомнил, что ещё в школе слышал о том, как Чичикова осаждали болезненные и неживые души. Тут райгорздрав побелел белее своего халата, потому что «…ему представилось бог знает что; что под словом мёртвые души не разумеются ли больные; умершие в значительном количестве…» в его лечебнице или в морге. По дряхлости умершие? от известного национального баловства при общении со стаканом погибшие? Или же сделавшиеся усопшими в период эксперимента, когда он переодел всю свою родню в белые халаты, чтобы спасти деньги, свалившиеся на него с неба для большого национального плана по закупке термометров, каталок и переделки паркетов и лепнин в своих апартаментах собственной его врачебной управы… А родня, не будучи уж совсем дурой и не без его указанья, конечно, подхватила себе заодно и аптеки города, а санитарные машины отослала ещё и в лизинг для доставки полезной и здоровой пищи из мест оптовых продаж…
Так уж не приехал ли Чичиков из крайздрава с секретным поручением для тайного следствия?.. — задумался райгорздрав и принялся про всяк случай собирать со своих сродственников Чичикову доклад.
Один пасмурный и безбедный начальник ИТК с неисправимо-жульнической репутацией, увлекавшийся теперь только сбытом разделочных досок, ножей и черпаков, сделанных руками вверенного ему контингента, вспомнил вдруг, как на Ивана Купала в его элитной одиночной камере выявилась досадная неприятность. Однажды там метким выстрелом в грудь, а затем ещё и контрольным — себе прямо в лоб и от стыда за доказанный факт кражи шапок — покончил жизнь самоубийством матёрый городской карманник и барыга Свирид Конопатый, традиционно державший в страхе пятьдесят один процент площадей городского рынка. Дело даже и не в том, что он свершил свой суицид со связанными руками. Сделал он это днём! причём демонстративно! в присутствии двух свидетелей, а именно тюремных надзирателей, что за его действиями зорко исподволь следили? Застенчивого начальника исправительно-воспитательных дел вдруг осенило: — Уж не зарыт ли в этом досадном факте вызов всей его системе бизнеса, не одним днём строенной? Так уж не является ли Чичиков руководителем бесстрашной братвы из Опошнянского рынка краевой столицы? Уж не прибыл ли он сюда для проведения личного дознания с пристрастием? Уж не надумал ли он себе пройтись по чужим следам? Поискать, например, потерянные корявым Свиридом в его личном кабинете нутриевые зимние шапки в форме пирожка, задумался застенчивый тюремщик… А не устремить ли ему на Чичикова свои превентивные меры в виде инкрустированного кухонного набора для разделки мяса и рыбы с бонусом на весь гарнитур из карельской берёзы в приложение?
Открыли свои кибитки проездом гастролирующие в городе цыгане и принялись разыскивать Чичикова суверенно, чтоб настучать ему на всех сразу. Случилось так, что их шефа чуть ранее без суда и следствия продержали в полицейском обезьяннике не меньше недели без вина, табака, гитары, адвоката, ясных требований и ни за что? Именно тогда во всех киосках «Край печати» кто-то затеял бесстыдные игрища. Он, почитай, за бесценок сбывал расфасованную под видом алтайского чая с неприличным в их разумении брендом «Вещдок барона», но не алтайскую, а натуральную амурскую коноплю. Цыган трогало только имя злодея, устроившего в городе демпинг, и что ему теперь за это злодеяние будет?
В районе зашевелились раскольники и выступили практически против всей власти сразу. И это не случайно. Дело в том, что к бывшей центральной усадьбе колхоза Буянова Балаболь рейсовый автобус из города NN продолжал оставаться в расписании. Он и пробирался туда по бездорожью и, как обычно, по вторникам каждого нечётного месяца. А вот в отношении их заклятых сподвижников по сбыту несертифицированной самогонки из сельпо Бузиновой Баламути, находящегося тремя с половиной километрами севернее, началась полнейшая дискриминация, и ежеквартальную регулярность пассажироперевозок из расписания изъяли полностью, о чём даже по радио сказали. Это раскололо деревенских специалистов на два непримиримых лагеря, консолидированно решивших за столом переговоров: в поля и огороды местного кулачества для рытья репы — не ходить и точка!
