— Кто им позволил так меня оскорблять! — горланил Мудрецов, не пойми кому и всем сразу, производя сильный акцент на вторую часть последнего слова.
С огнедышащей яростью бросился он в органы. Не приняли они Мудрецова!? И даже на очередь для приёма не поставили его органы, что было неслыханным, если не сказать, даже сказочным их свинством после баньки с верным лицом из этих органов и практикантками из «1000 мелочей»… В последний раз стерпел он обиду, удержал себя в руках и чтобы лишний раз не козырять своим чрезмерно значительным положением, бросился на площадь под дуб и прямиком к телефону-автомату, где выстоял, конечно, всю очередь.
— Алло, товарищи! Это анонимный телефон доверия уважаемых всеми нами органов?
— Да, Пётр Октябринович, это нашего органа анонимный телефон доверия, — неприветливо ответили ему те. — Если вы чего хотели, то вам это уже не поможет. Нам уже известна даже ваша натуральная фамилия, гражданин Потняцов…
— Но ведь я же не предполагал, что…
— А мы располагаем оперативными сведениями о том, что вы активно занялись сбытом краденого, — прервали его грубо. — Об этом мы уже даже нашему неугомонному и, не к ночи будет сказано, мэру города в сам Париж факсонули. Знаем даже, что вы раритетный семейный архив одного весьма уважаемого в стране человека по фамилии с очень большой буквы «Ч» под крышкой шкатулки из красного дерева со вставками из карельской берёзы схоронили под огромной кучей украденных вами из московской библиотеки книг! Предупреждаем заранее, что плевать мы хотели на все ваши будущие крики о демократии в отблесках костров оппозиционных амбиций, и на всех ваших адвокатов тоже плюём, они у нас на полставки. Наши сиятельные службы уже устремили на вас свой стальной взор и вскоре совершенно чистыми руками прижмут вас к нашему горячему сердцу так, что тебе мало не покажется… Собирай вещи! Пока-пока! Чао, Петрушка!
Лишь только повесил Мудрецов трубку и бросился в заслуженный потрясением, но внеплановый запой, как в городе уже заговорили, что ему осталось две дороги — в психушку или в Сретенский Кокуй близ Читаго, что в глубине известных руд и мест боевой славы декабристов. Потом зашумели ещё громче. Дескать, у Петра есть и третий путь к свободе, следуя по проторённым колеям наших традиций избавления от высоколиквидных активов. Пошли даже толки, что он отправился по третьему пути и уже сбывает и предприятие, и землю, а вот кому он это втюхивает, за сколько и как зовут приобретателя — слухов не родилось. Говорили, правда, что приобретатель не тутошний, а сбоку. Зато в учреждении Мудрецова нежданно проросли выносливые парняги авторитетного вида, нарёкшие себя приставами, неясно кем, но тоже сбоку приставленными. Они объявили себя совместителями также и бдительной охраны немедленного реагирования Петрушкиного учреждения, хотя неприятностей по сути небдительности азиатских джигитов из прежней охранной команды учреждения не существовало. Зато они выбили себе и зарплату, и аванс за два месяца наперёд и организовали, чего ещё никогда не было, широкий телесный досмотр персонала и людей на входе, а наиболее приглянувшихся им дам даже и на выходе из учреждения.
В общем, сплошная засада образовалась вокруг совсем уже осатанелого Мудрецова, и так она образовалась, что куда не кинь, всюду клин. Тут уже Петрушка не на шутку задумался. То ли над вопросом сотрудничества со следствием в инициативно-приходском порядке, то ли над необходимостью воспользоваться ресурсом и позвонить кому надо в крайцентр, хотя тот ему из крайцентра в ответ на звонки только глубоко и молча дышал в трубку…
До того дня Петрушка Мудрецов нередко любил пускать «…пыль в глаза своей бывалостью в разных местах…», но в такой [нрзб][3] ему бывать ещё не доводилось… Наконец он, чтоб разогнать под диким натиском Ахдамовой своё отчаянье абсурда, решил посудиться сразу со всеми своими врагами по поводу всей своей напрасно запятнанной чести, достоинства и деловой репутации, объявивши всему этому цену в сто миллионов. Но по дороге к непогрешимому правосудию и неожиданно для себя на пороге Дома правосудия Мудрецов жёстко натолкнулся на Афанасия Бронькина, с которым вначале не захотел даже здороваться. Зато потом узнал он от Бронькина, теперь уже сквозь зубы и через губу, что пока Мудрецов туда плёлся, его честь, достоинство и деловая репутация сильно упали в цене, хотя точную их цену выяснить так и не удалось. А потому он на какое-то время испуганно и глухо замолчал и беспричинно снова напился. Наверное, Мудрецов мог бы поступить и по-другому или хотя бы выискать какую-то более рациональную причину для внепланового запоя, но окружающие его обстоятельства ложились явно не в его миску. При встрече той Бронькин прямо так ему по секрету сразу и заявил, что человек по фамилии на большую букву «Ч», которого он и сам уже вполне опасается, в городе и довольно-таки близко от него. А для такого сатаны, как для того, что с большой чёртовой буквы в начале фамилии, закопать Мудрецова в болото или пустить по миру, всё равно что чхнуть в расписанную под Хохлому табакерку с лавровым листом или маком.
Город тоже с интересом задумался, но совсем по другому поводу… Кто же попадёт под каток правосудия после Мудрецова, задумался город, и за что?.. Дело в том, что в районном городе NN все вопросы с провинившимися дураками решались с помощью кумовства и судебного асфальтоукладчика, хотя другой известной в стране бедой, а именно — дорогами, занималась лишь малюсенькая бригада армянского автобанщика Ары. Здесь давно считали, что счастье тормозят лишь две беды: менеджеры-недоучки из вельможных семей и инфраструктура. Такие менеджеры и теперь дали повод громко заявить о тончайшей части инфраструктуры города. Оказалось, что многие жители NN в эти дни воспламенились вдруг идеей покрутить диски своих телефонных аппаратов, чтобы взять трубки и посоветоваться с администрацией или с полицией о гречке. Тут будто бы назло им теперь оказалось, что единоличный оператор NNTC и её владелец через топ-менеджера сетей и их совладелицу, а именно приёмную дочь от прежнего брака Гаврилы Лифановича Селифаноффа, как проговорилась по секреции кассирша Зульфия, принялся запланированно переходить на более удобные и привлекательные для горожан номера и тарифы. Так что вскоре все телефоны замолкли насмерть, а народонаселение стало единоличным должником компании Селифаноффа и его дочери за ранее отпущенные в розницу услуги связи. Гаврилу сразу возненавидели, но ненадолго. Оказалось, что правда не в Гавриле и что магнатом по телефонным проводам, как и по водопроводу с девственно чувствительной ключевой водой, на самом деле является совершенно не дочь Селифаноффа. Магнатом здесь, как оказалось, старший сын большого любителя рассказывать по телевизору байки про жизнь в Болгарии, куда он однажды ездил, артезианского спикера всех депутатов района Маковея — картёжник Гриша.
Тем не менее, у антимонопольщика Ковбасенко и всех участковых правоохранителей закипел радиатор дознания. Вшестером все они — участковые полицаи города и Ковбасенко с ними — седьмым, сбиваясь с ног, серым облаком моли понеслись по городским улицам. Рассчитывали они скоро разобраться и с монополией, и с задолжавшим населением, а заодно и выполнить срочное решение первого зама мэра, чтоб собрать остальных депутатов городского округа для введения ЧС и корректировки бюджета путём вымогательства у олигархов инвестиционных средств наличными на ликвидацию этой неимоверной ситуации в инфраструктурной блокаде. Но никого из депутатов по месту жительства они, конечно же, не обнаружили, да и среди собственно олигархов повисла необычайно подозрительная и конфузливая апатия к этим требованиям. А Маковей совсем обнаглел и снова по телевизору лично выступил. Он заявил всем, что в Болгарии такого не бывает и что вершит своё телефонное право он по праву депутата, избранного от сусально-сахарной партии деревенщиков. А у деревенщиков телефонов вовсе нет и никогда не было, а потому ему, как и его избирателям, тарифы эти до одного места, которого в экране, правда, он не показал, но скабрезничал на эту тему он потом ещё достаточно долго.
