Все произошло очень быстро. Вожак что-то сказал. Нет, даже не сказал, а полупровыл, полупрорычал. Корич неожиданно ответил подобным рыком, и они кинулись друг на друга. Да, Коричу пришлось нелегко, его соперник был очень силен, невероятно силен. С ходу сбив прапорщика на снег, вожак победно заревел, открыл ужасную пасть и вцепился Коричу в горло.

— Командир, командуй, командир! — громко зашептал Юдин. — Он же загрызет его!

— Отставить! — прошипел Васинцов, хотя сам едва удерживался, чтобы не нажать на курок. Он знал, что горло Корича защищено толстенной цепью фальшивого золота, специально на этот случай. Но кто знает, на что способно это звероподобное существо. Сладит ли прапорщик?

Даже в реве толпы Васинцов расслышал громкий хлопок, это Корич обеими ладонями с силой ударил по ушам противника. И хоть густые волосы, покрывавшие уши выродка, смягчили удар, тот завыл и вскочил на ноги, выпустив жертву. Толпа взревела еще громче, прапорщик тоже вскочил, бросился на врага и… сам вцепился тому в шею зубами.

— Что он делает? — чуть ли не вслух спросил Юдин.

— Заткнись, идиот! — прошипел Васинцов и мягко спустил курок. Тело зверя дернулось, Корич взревел и повалил противника на спину, тот несколько раз дернулся и затих. Толпа ахнула.

Корич встал, пошатываясь, стряхнул с себя снег, утер окровавленный подбородок, пнул ногой поверженного врага и вдруг, высоко подняв голову, победно завыл на луну. И толпа его вопль подхватила!

Они выли минут пять, ужасно выли. Первым не выдержал и закрыл ладонями уши Кайметов, следом Дзюба, Гулин и остальные. Васинцов даже не понял, когда вой прекратился, когда толпа разом ломанулась по сторонам и почему так тихо вокруг. Корич стоял на площадке один над двумя лежащими неподвижно телами. Нет, еще Петрович с Кариной, про которых все забыли. Они стояли такие смешные в комплексе, маленький щуплый мужичок и высокая, статная девушка. Карина, вытащив подушку из-под пальто, уже не скрываясь, снимала все на камеру: торжествующего Корича, хоккейную коробку, усыпанную зловещими орудиями, которыми за пять минут до этого размахивала толпа… Пора!

— Ракету! — скомандовал Васинцов, выходя из раздевалки на улицу. Юдин вытащил из кармана ракетницу и, зажмурившись, шарахнул в сторону луны.

— Первый, я третий! Вожак взят, стая разбежалась, основную часть можете проследить по радиомаячку, — сообщил Васинцов.

— Понял вас, — тут же прохрипела рация.

— Ну ты, брат, даешь? Как сам? — спросил Васинцов, хлопая Корича по спине.

— Ве-ве, ве-ве-ве…

— Чего?

Корич наконец вытащил изо рта «золотые» зубы на протезе и бросил их в снег:

— Вешь ижык порежал, оштрые…

— А эти как, живы?

— А ще им жделается? Вовремя ты, човарич капитан, его вырубил…

— Это ты его по ушам вырубил, я припозднился. Да и ампула в стрелке не могла так быстро подействовать.

Корич стер кровь, продолжавшуюся сочиться изо рта, пошатнулся и уселся прямо в снег. Кайметов, на ходу расстегивая аптечку, бросился к другу…

Вокруг было светло от мигалок милицейских машин. Военные деловито устанавливали освещение от передвижной электростанции, милиция решительно отодвигала толпу встревоженных мужчин и женщин от овощного павильона рынка, в котором содержались задержанные в ходе облавы. Теперь герои, еще час назад чувствовавшие себя хозяевами чужих жизней, выглядели довольно жалко. Омоновцы не церемонились при задержании, физиономии и бритые головы некоторых волчат были украшены синяками и шишками. Они испуганно жались к овощным прилавкам, со страхом поглядывая на здоровенных милиционеров в масках. Подходя по одному, они безропотно выкладывали на центральный прилавок ножи, кастеты, все остальное, что еще не нашли при задержании.

Полковник молча пожал руку подошедшему Васинцову и поднял большой палец руки. Васинцов также молча передал ему видеокассету и стрельнул сигарету.

Родители получали своих отпрысков с рук на руки: сдавали деньги суровому майору в очках, сидевшему за раскладным столом, и расписывались в оплате штрафа. Многие папаши тут же брались за ремни и от души начинали несознательных наследников поучать. Особенно Васинцова удивило, что среди задержанных много девочек, почему-то в толпе у стадиона он их не заметил. Некоторые нимфетки тоже немедленно получали ремня.

— Дамочка, дамочка, отойдите, пожалуйста, в третий раз вам говорю, — устало объяснял молоденький летеха с мегафоном в руках. — Отпускаем только тех, кому меньше четырнадцати, понимаете, по закону так положено. Вашему уже давно пятнадцать.

— Но поймите меня, — чуть не плакала культурная такая дама в богатой меховой шубе, — мой Виталик, он же ребенок!

— Дамочка, ваш ребенок людей убивал, понимаете? Людей! Забивал дубиной с гвоздями незнакомых ему людей до смерти. Понимаете? Вы бы ночкой задержались с электрички последней и вас бы тоже того, понимаете? Вы же культурная дама, знаете закон, после наступления темноты все дети должны быть дома, на улице появляться в темное время только в сопровождении взрослых. За ребенком своим следить было надо, а не плакать, когда уже поздно, понимаете?

— Но мой Виталик не мог! — всхлипнула мамаша. — Он такой добрый, начитанный, он марки собирал…

— Разберемся, мамаша, разберемся с вашим филателистом, проходите. — Мент вооружился мегафоном и снова громко прокричал: — Эй, малолетки до 14 еще есть? То есть родители ихние. Подходите…

В толпе Васинцов неожиданно заметил Анну Семеновну, заспанную, закутанную в серый оренбургский платок. По всей видимости, торопясь, она надела пальтишко прямо на ночную рубашку, а валенки — на босу ногу.

— За Михаилом, хозяйка?

Анна Семеновна испуганно глянула и, по всей видимости, не узнала в высоком стройном офицере своего сегодняшнего работника. Но все же сказала:

— За ним, за Мишей, кто ж за него, сироту сердешного, еще слово замолвит?

— Лейтенант, помогите женщине, и, пожалуйста, без штрафа, — сказал Васинцов милиционеру и указал на Анну Семеновну. Лейтенант вопросительно посмотрел на Одинцова, полковник коротко кивнул. Через минуту Анна Семеновна отвешивала мощные затрещины бритому испуганному пареньку в черной куртке и высоких ботинках.

— Что же ты, ирод окаянный, со мной делаешь?! Что я твоей матери-то скажу, как вернется?!

Внезапно толпа зашевелилась, сначала раздались недоуменные возгласы, потом отдельные смешки, а через минуту все собравшиеся на станции зашлись хохотом. К Поездку вели вожака. Только теперь Васинцов разглядел его подробно, у вожака были удивительно длинные, непропорционально длинные руки, скованные за спиной наручниками и для верности перехваченные пластиковой «вязкой». Что-то еще в этих руках было не так. Заканчивались пальцы рук длинными, неровно обгрызенными когтями. Уши у него были острые и вытянутые, покрытые рыжей шерстью, лицо, залепленное тут и там пластырем, уже не казалось таким зловещим, скорее — жалким. Но главное, главное! Из разорванных сзади штанов арестованного торчал какой-то короткий, заросший шерстью отросток. Хвост!

— Так это ж Количко Виктор Дмитрич, бывший физрук в школе, тренер по боксу, — услышал Васинцов женский голос поблизости. — Его с работы выгнали за растление малолетних. Говаривали, что посадили, а он вот где. Эка его торкнуло…

— Да, Витек что-то больно на обезьяну стал смахивать, да еще с хвостом. А ведь симпатичный был мужик, — сказал еще кто-то.

Словно услышав, Количко обернулся и встретился взглядом с Васинцовым.

— Чистый чикатил, — сказал вслух капитан. — Ценный научный материал. С хвостами нам еще не попадались…

Корич сидел в вагоне-ресторане, пуская кольца дыма к потолку. Перед ним на тарелке сиротливо растопыривал в стороны ножки-крылышки цыпленок табака в крупных дробинах горошин.

— Чего не ешь, — спросил Васинцов, подсаживаясь за стол, — невкусно?

— Почему, вкусно приготовлено. Это Вазгян повара научил. Только я мяса хочу, полусырого, как в фильмах американских: «бифштекс непрожаренный, с кровью». Слушай, капитан, может, сдашь меня своим ученым? Я, кажется, крышей поехал.