— По орбитам, — уточнил академик. — Да, но я сказал то, что сказал: наша Солнечная система приобрела новую комету, и сейчас она летит в сторону Земли, и хвост опережает ее.

— Допустим. Но какова природа этих самых торков? — снова прекратил прения Президент.

— Излучение и состав газа хвоста кометы до сих пор толком не изучены. Но точно установлено, что у подавляющего большинства людей оно вызывает активацию той части мозга, что отвечает за… мораль. Если проще — влияние Амадея будит в людях совесть.

— Это связано с религией?

— Только в той степени, в которой каждый конкретный человек отождествляет совесть и религию, мораль и религию. Человек, подвергшийся воздействию этих лучей, начинает испытывать муки совести, чувство горького сожаления о нехороших поступках, им совершенных.

— Но согласитесь, академик, понятия «хорошие» поступки и «нехорошие» — весьма размытые, — вставил реплику Главный Мент. — Для подавляющего числа людей украсть из чужого кармана кошелек — недопустимо с моральной точки зрения, для христиан — это тяжкий грех, именуемый воровством, для правоведов — это уголовно-наказуемое преступление, называемое кражей. Но для самого вора — это естественный процесс, профессия, способ добывания на жизнь. И я сомневаюсь, что он будет мучиться приступами совестливости из-за какого-то кошелька. Да наоборот, он еще гордиться будет и рассказывать подельщикам, как ловко обчистил чьи-то карманы.

— Вот в том-то и дело! — торжествующе сказал академик. — Именно об этом я и хотел сказать! Это излучение действует на мораль человека независимо от того, морален ли он от природы или по воспитанию. Это что-то вроде теории соленого огурца. Бросьте огурец в соленую воду, и он станет малосольным, хочет он этого или нет! Понимаете? Большой процент самоубийц в уголовной среде именно этим и объясняется. Человеку, отвергающему общественную мораль, приходится невольно постигать мораль и осознавать, что сделанное им — чудовищно! И человек часто не силах справиться с этим осознанием. Чикатилы, о которых сейчас так много говорят, — это вовсе не мутации, это сумасшествие от стресса, вызванного осознанием содеянного. Представьте себе, вы — нормальный, добропорядочный гражданин, хороший семьянин и общественник. Однажды вы просыпаетесь и узнаете, что ночами крадете и насилуете маленьких детей. Что вы сделаете, если не наложите на себя руки? Сойдете с ума, ведь так?

— Допустим, но ведь кончают самоубийством и вполне добропорядочные люди.

— Да, — тихо сказал академик, — но у каждого свой болевой порог. Кто знает, какие грехи носит в своей душе человек, кто-то предал, кто-то донес, кто-то лжесвидетельствовал. Ведь не обязательно воткнуть нож в человека, чтобы его убить, порой достаточно листка бумаги, чтобы написать донос, или пачки денег, чтобы нанять киллера. Обратите внимание, накладывают на себя руки обычно люди не раскаявшиеся.

— Да ладно, мой дантист сиганул с моста в Москву-реку, едва вышел из синагоги, — вставил Министр обороны, широкой улыбкой продекламировав мастерство покойного дантиста.

— Видимо, обращение к Богу не могло его избавить от душевных страданий и он понял это.

— Скажите, академик, а есть ли какая-либо защита от этого излучения?

— Пока комета еще относительно далеко, могу порекомендовать прятаться от излучения на ночной стороне Земли. Шучу, конечно. Нет, все наши опыты по созданию защитного от торка экрана пока закончились ничем. Нам не понятна сама природа излучения…

— Это что же будет дальше, академик?

— Что? Скорее всего комета Амадея будет летать вот по этой вытянутой орбите. Примерно до орбиты Плутона и обратно. Так что в нашем небе она будет частым гостем.

— И сколько это будет длиться?

— Боюсь, что до скончания веков, пока не произойдет еще какой-нибудь космический катаклизм.

— То есть торки будут продолжаться?

— Я, наверное, все-таки недостаточно ясно объяснил главного. Очень скоро торк станет постоянным на всей Земле, и, по расчетам астрономов, продлится он довольно долго.

— И что, — прозвучало в наступившей тишине, это впервые взял слово главный Штирлиц, — постоянно будет тянуть покаяться прилюдно. Да это же ужас, лютеранство какое-то. Солярис в планетарном масштабе. И вы, уважаемый академик, говорите об этом так просто…

— А как мне еще говорить, я ведь ученый, я только констатирую факт. Тем более вы знаете, меня ведь не торкает. Совсем. Понимаете, каяться мне не в чем.

— И что же, за всю жизнь так ни разу и не согрешили? — угрюмо спросил эфэсбэшник.

— Отчего же, были грехи, особенно по молодости. И гордыней грешил, и с молодухами, и завидовал, бывало. Но всегда находил в себе силы попросить прощения за причиненные мною обиды. Тем более я ведь уже пожилой человек и, хотя по-прежнему стою на материалистических позициях, частенько захожу в церковь. Так что во всех грехах я давно покаялся, причем довольно искренне. Правда, был один случай, это еще при академии наук, никогда себе не прощу. Был у нас один подающий надежды молодой ученый, и направили его ко мне на кафедру. Так вот…

— Торкнуло академика, — простонал из угла Айболит. — Ой, блин, и у меня начинается. Чертова гуманитарная помощь, и зачем я с ней связался?! И ведь деньги плевые были, а бедные обездоленные, наплодившие кучу ублюдков, опять голодали…

Президент посмотрел на часы и недовольно нахмурился:

— На полтора часа раньше срока. Странно… Думаю, пора объявить перерыв для массового покаяния, так что мучайтесь спокойно, уважаемые. Я пока пообщаюсь со святым отцом, а доклад он сделает чуть позже…

— Знаете, — задумчиво сказал Айболит из Министерства здравоохранения, утирая слезы платочком и отхлебывая крепкий чай из стакана в мельхиоровом подстаканнике, — у меня в студенческие еще времена кошка была сиамская. Около помойки нашел, потерялась, наверное. Умная такая животина, красивая, уляжется на колени, начнет мурлыкать, сразу все беды свои забываешь. Только с делами туалетными порой промахивалась мимо ящика с песком. Могла в углу надуть или под дверь. Так вот, совестливая она была очень. Понимает, что провинилась, и бродит с хвостом поджатым, постанывает так тихонько. И вот пока ее не накажешь, не успокоится. А потыкаешь ее мордой около лужи, не со злобы, а так, легонько, для порядку, глядишь, успокоилась. Хвост трубой, опять мурчет, играет…

— Мудрая у тебя кошка была, — сказал главный милитарист, глотая валидол и запивая его водкой. От торка он всегда отходил таким вот странным образом. — А у меня жена кота купила на выставке, перса с плоской мордой, породистого, с медалями, триста баксов отдала. Вот скотина попалась: самовлюбленный, наглый, шерсть от него везде, срал где попало, о мебель когти точил, китель мой парадный разодрал. Я как-то выпил коньячку, достал табельный да и пристрелил его на хрен! Жена плакала, потом смирилась. Я ей рыбок купил.

— Грустная история, но поучительная, — сказал Премьер, — а куда подевался Хозяин?

Хозяин появился только после получаса после окончания торка, Президент вошел в зал в сопровождении православного священника в длинной рясе, со скромным серебряным крестом на груди. Под мышкой батюшка нес толстую книгу. Главный Мент узнал ту самую книгу, что приносил отец Иоанн к нему на прием и которую так и не получил возможности даже открыть. Что ж, все мы ошибаемся. Академик тоже пришел в себя, но все еще держался за сердце и с непонимающим видом разглядывал какой-то мудреный график на экране монитора.

— Что, коллеги, все отошли? — заботливо спросил Президент. — Тогда разрешите представить вам отца Иоанна, наставника приюта Сергиевой Пустыни. Ему есть что рассказать вам о всех вас интересующем вопросе, то есть почему торкает, зачем торкает и что есть торк по существу. В предыдущей части совещания мы выслушали, так сказать, материалистическую точку зрения, попробуем послушать идеалистическую. Пожалуйста, святой отец.