— Что там? Кого бьют-то? — выкрикивали старухи на балконах.

Саади зарычал, словно цепной пес. Кольчуга заскрипела на его плечах.

— Мерзавцы, они не желают с нами говорить?!

Автобус с омоновцами начал выезжать на дорогу задом. Парни в черном спешили на помощь милиции. Гражданские вопили, указывая на растекающиеся миражи посланцев. Настоящий Снорри скинул плащ, приготовившись бежать. Дом Ивачич рвался у него из рук.

Центавр в два прыжка вылетел из кустов, подцепил ручищами автобус за подножку и перевернул на бок. С грохотом вылетели стекла, кто-то заорал благим матом. Зарешеченный автобус опрокинулся на проезжую часть, как раз на ту сторону, где у него находилась дверь в салон. Застрявшие внутри омоновцы бились, но не могли найти выхода.

— Вон они, держи!

— Вон, на столбе! Черти, черти настоящие!

Вор из Брезе скинул плащ, перехватил Зорана средней парой рук и перелетел на росшую по соседству липу. От столба, где он только что висел, срикошетила пуля.

Один из правительственных «Мерседесов» удрал, а второй не успел затормозить и врезался в крышу упавшего автобуса. Их вместе развернуло на дороге, поперек проезжей части. Милицейский «уазик», догонявший лимузины, добавил «Мерседесу» в задний бампер. С громкими хлопками надулись подушки безопасности. Милиционер за рулем «уазика» с трудом поднял разбитое лицо.

— Снорри, сюда! — Ловец выкатился из куста, в прыжке подсек ногу ближайшему стражнику, поднявшему оружие. Автоматная очередь ушла в небо.

Поликрит перемахнул покореженный автобус, догнал двоих мужчин в черных беретах, подхватил обоих за шкирки и швырнул через забор, на стройку. Еще трое, бежавшие впереди, обернулись и с воплями кинулись в переулок. Они бежали по крышам брошенных автомобилей, поскольку хозяева машин покинули их с первыми выстрелами.

Зрителей почти не осталось. Омоновцы притихли в перевернутом автобусе. Зато из-за переезда выкатилась еще одна черная машина с маячками, из нее по водомеру открыли шквальный огонь. Рахмани швырнул в черную машину очередной огненный заряд и выпустил еще двух фантомов.

Фантомы тут же задергались, пробитые пулями. Из черной машины стреляли беззвучно. Брат-огонь ударился о лобовое стекло, стекло превратилось в крошку, но… удержалось.

Рахмани выпустил сразу две молнии. Взорвались лампы в фонарях, вылетели стекла в первых этажах ближайшего дома, что-то взорвалось в моторах сцепившихся «Мерседеса» и автобуса. Из «Мерседеса» вылезли двое мужчин, один достал оружие. Ловца шатало от усталости, в позвоночнике разгорался пожар. Брат-огонь требовал немедленной жертвы.

— Снорри, скорей! — Поликрит подставил спину.

Два Мизинца сиганул через улицу, взобрался на балкон третьего этажа, оттуда перескочил на следующий балкон. По его следу стучали пули, от жилого дома отлетали куски штукатурки и отделочной плитки.

— Бежим! — Рахмани схватил лекаря за рукав.

Они вдвоем припустили по тропинке.

— Бежим, гиппарх нас догонит! Возвращаемся в убежище!

Лекарь Ромашка не уловил момент, когда громадная туша перегородила им дорогу.

— Живо, хватайтесь! — прогудел центавр.

Человек из разбитого «Мерседеса» целился им вслед. Толик открыл рот, чтобы предупредить, но не успел, потому что Ловец выпустил еще одну молнию. Мужчина в пиджаке выронил раскалившийся пистолет и запрыгал, обнимая почерневшую руку.

Они взгромоздились на широкую спину коня.

— Снорри, сюда! — надрывался Ловец. — Быстрее, их там много! Они вызвали подмогу!

Два Мизинца спустился по водосточной трубе, прячась за лежащим на боку автобусом, пересек проезжую часть и передал Зорана на руки Поликриту. Гиппарх тут же рванул обратно на стройку.

— Сно-ррри! — истошный крик Ловца резанул Толику уши.

Поликрит затормозил посреди бурьяна и ржавых трансформаторов.

Водомер бежал следом, но как-то боком, все сильнее припадая на левую ногу. В проломе заводской стены, в трех десятках шагов от беглецов, стояли двое с винтовками.

Саади развернулся на гладкой пластинчатой броне гиппарха и пустил брата-огня низко, чтобы поразить снайперам ноги.

Ему не хватило секунды. Перед тем как стрелки начали корчиться в горящих штанах, Снорри поймал своей длинной спиной вторую пулю.

— Положите меня… положи меня здесь…

— Нет-нет, потерпи. — Рахмани с диким трудом удерживал вертикальное положение на спине несущегося во весь опор Поликрита. Обмякшее тело Снорри приходилось прижимать к себе изо всех сил. Несмотря на хваленую иноходь центавров, седока подбрасывало и швыряло из стороны в сторону. — Прошу тебя, потерпи! Там лучшие лекари, они тебя вылечат, — умолял Ловец, сам себе не веря.

В голове его бушевал стригущий смерч. Этот смерч не сметал дома, но наносил не меньше разрушений. Рахмани тупо задавался единственным вопросом — за что их так возненавидели?

— До… дом Саади, я… т-ты…

— Молчи, молчи, не трать силы!

Рахмани прижал к себе раненого, а сам изо всех сил вцепился в гриву центавра. В беде стало не до церемоний, из гривы повылезали перья и золотые нити. Поликрит мчался гигантскими шагами, практически не сбиваясь с богатырской иноходи. Несколько раз он легко перемахнул изгороди, пробежался прямо по капотам стоявших в пробке машин и сшиб остановку.

— Тебе не все известно, дом Саади. — Два Мизинца с натугой выплюнул кровь. — Женщина-гроза гадала на меня, а я тоже гадал… на тебя… Это неважно. Я… я мечтал, что вернусь на Большую Суматру, я так хотел найти свою мать… я ведь знаю, что ее нет в живых, но я хотел…

Больше он не сумел ничего сказать. Но Ловец понял и так, без слов. Снорри чурался замысловатых оборотов и телячьих нежностей, его детство прошло в страхе за жизнь, юность тянулась в клетке работорговцев, а в дальнейшем он сам пробивал себе дорогу, чаще — обманом и сталью.

Снорри намеревался сказать своему другу Рахмани, что безмерно благодарен домине Ивачич за то, что выкупила его из рабства, и за то, что нашла средства отправить его на Зеленую улыбку. А дому Саади он благодарен за то, что на Зеленой улыбке, много лет назад, его встретили трансильванские колдуны и мучили его несколько месяцев в тисках. Зато после он научился прятать лишние, по меркам людей, конечности, научился изменяться и стал тем, кем стал, — лучшим вором в Брезе, предводителем гильдии…

Снорри Два Мизинца не успел рассказать еще многое. О деньгах, которые он зарыл на берегу Кипящего озера, о своей сестре, которую не видел много лет. О старом водомере с Большой Суматры, которого он сумел переправить на Зеленую улыбку и прятал в подвале королевской крепости, и о том, что рассказал последний из выживших сородичей. Но Рахмани и сам догадывался, что на Суматре никого из племени людей-пауков не осталось, а может быть, их не осталось нигде…

Снорри Два Мизинца, по прозвищу Вор из Брезе, последний из племени водомеров, умер.

— Что такое «рак»? — спросила Марта.

Последний час она сидела скорчившись, баюкая на коленях голову мертвого мужа. Зоран умер на рассвете. Рыжая девчонка с голыми ногами четвертый раз приносила чистую воду. Марта макала в воду обрывки скатерти и бесконечно обмывала осунувшееся лицо дома Ивачича, не желая признавать очевидное.

— Рак — это…

— Это готовая Нобелевская премия, полный чемодан денег. — В подвал с полной сумкой еды вернулся бородатый Аркадий. — Хотя… какой там, на фиг, чемодан! Три чемодана готовь! Тут на три Нобелевки хватит!

— Аркадий, вы — выпили? — недоверчиво произнесла сестра Лена. Она, уже не робея вблизи своего огромного пациента, меняла центавру повязки. Гиппарх послушно вставал, ложился и держал кончики бинтов.

— Что такое премия? — Марта поцеловала мужа в лоб.

Старая колдунья, имя которой Рахмани никак не мог запомнить, разглядывала центавра, выпучив глаза. Иногда она справлялась с собой и принималась пилить непутевую внучку.

— Я пьян без вина, — усмехнулся доктор. — Смотрите, что у меня есть!