— Все понимаю, папа, — покорно сказал Рыбий Пуп, не смея взглянуть на отца.

— Сегодня, Пуп, я тебя отведу к женщине. Время тебе набираться ума-разума и знать, что к чему в этой жизни.

Рыбий Пуп только вытаращил глаза. К женщине? Вот так, ни с того ни с сего? И кто она, эта женщина? Его охватило ощущение, что все это происходит не на самом деле и не с ним, он едва не рассмеялся. Речь идет о мужестве, о позоре и трусости — при чем тут женщина? Хотя он ведь не имеет права спорить, его дело подчиняться.

— Шастать по ручьям, покуривать втихомолку, бросаться громкими словами — со всем этим пора кончать, — как бы самому себе бормотал Тайри. — Это в тебе бродят молодые силы. Вот и все. Не находят выхода, — рассуждал он. — Кровь кипит, бросается в голову, а это опасная штука. Я покажу тебе, что делать. — Он начал спускаться с бугра. — Идем-ка. Машину брать не будем. Хочется размять ноги…

Присмирев, Рыбий Пуп ломал голову над тем, как увязать несовместимое, он еще не вполне осознал, что наступила великая минута, и наступила сразу же после того, как ему дали пощечину! Он терзался немым раскаянием. Нет, у него хороший отец. Как он мог думать иначе? Он шел за Тайри и дивился его прозорливости, его великодушию. Отец посвящал его в сокровенные тайны жизни, открывал перед ним двери в манящее и неизведанное. Его глаза различали в сумраке очертания домов, уши ловили шум уличного движения, но внутренне он был сейчас весь устремлен к пугающей и радостной цели. Не раз он представлял себе в мечтах, как берет приступом темнокожую застенчивую девушку, подчиняя ее своему влечению, пробуждая в ней ответное чувство, — и вот его ведут к девушке, а он, может быть, даже никогда ее не видел. Если какая-нибудь старая уродина, я и не дотронусь до нее, решил он.

Как он и ожидал, они свернули на Боумен-стрит, где почти за каждой дверью был либо бар, либо дансинг, либо публичный дом. Ребята на Боумен-стрит жили отчаянные, ругались почем зря, ввязывались в драки и уже многое повидали на своем веку. Жаль, что все произойдет совсем не так, как он представлял себе в мечтах…

То один, то другой прохожий ронял, кивнув головой:

— Добрый вечер, мистер Тайри.

И Тайри, большой человек среди этих малых, которых он после смерти обмывал, бальзамировал, обряжал для похорон, отвечал на каждое приветствие соответственно имущественному или общественному положению встречного.

— Пуп, — неторопливо и доверительно заговорил он. — То, что я покажу тебе сегодня, пускай останется между нами. Приходит время, когда отец говорит о таких вещах с сыном, но другие тут ни при чем.

— Хорошо, пап, — согласно шепнул он, покоряясь уже не только для видимости, но и по доброй воле.

— Так вот. Тот дом, куда я тебя веду, принадлежит мне. — Тайри остановился на минуту посреди тротуара, поднес к своей сигаре горящую спичку и, поглядывая на прохожих, задымил. — К самому заведению я непричастен, сынок. Но я широко смотрю на вещи. В нашей жизни по-другому нельзя… Хозяйка снимает у меня помещение, а она человек надежный. С ней можно иметь дело. Только, Пуп, про то, что я владелец этой квартиры, не знает никто, даже мама. Кому надо, те знают, а больше никто. И ты, если когда заикнешься про этот дом, мое имя не поминай. Начальник полиции их не трогает и за то получает свою долю с дохода, я ему отсчитываю, сколько причитается, каждую субботу. Почему он и допустил меня к тебе в тюрьму, почему ты и вышел оттуда так скоро.

Рыбий Пуп открыл рот от изумления. Какой же он был дурак! Смотри ты, Тайри как бы и не хозяин в публичном доме, а в то же время его слово так много значит! Этот человек, которого он видит каждый день, который его поит и кормит, знает жизнь вдоль и поперек — и такого человека он, его сын, обозвал трусом! Тайри не просто нарушает закон, он ухитряется это делать с позволения самого же закона… Да, отец не такой, как ему представлялось, — он совсем другой! Неудивительно, что Тайри залепил ему пощечину! И ведь когда-нибудь эти заведения перейдут к нему, единственному сыну их владельца!

— Папа, я не могу себе простить, что так сказал тебе…

— Хватит про это вспоминать, Пуп, — снисходительно сказал Тайри. — Это ты по неведению. Ты только слушай меня, и будет порядок. А насчет сегодняшнего — не робей, держи себя свободно, пусть все идет само собой, как и должно быть. Проще этого ничего не придумаешь. Ты одно помни, эти женщины хотят тебе услужить, сделать, как тебе приятней…

— Я еще никогда, пап…

— Потому я тебя и веду, сынок. После сам будешь приходить, когда понадобится. По субботам буду тебе выдавать на расходы десять долларов. Не уложишься, посмотрим, как быть. Я только хочу, чтоб ты поступал с умом. Тут штука простая, и туману себе в голову из-за нее напускать нечего. Женщина есть женщина, и ничего нет глупей для мужчины, чем через нее пострадать. Попробовал одну, считай, перепробовал всех. И спаси Бог накручивать себя насчет их цвета. И белые, как снег, у меня бывали, и черные, как сажа, — и все один черт. Не отличишь на ощупь. Что белая, что черная, ни грана разницы, если ее сам себе не придумаешь, а это чистая дурь. По этим девочкам не сохнут, Пуп, встретились — разошлись. Сегодня одна, завтра другая. Так ты научишься понимать толк в женщинах. И когда придет время жениться, зажить своей семьей, ты будешь знать, что делать.

Они остановились перед высоким деревянным домом, известным под названием «Боуменские номера».

— Вот и пришли, Пуп.

— Так ведь здесь живет Тедди, — удивленно сказал Рыбий Пуп.

— Правильно, — сказал Тайри. — У Тедди мама тоже работает тут в заведении.

Жизнь представала перед ним в своем истинном обличье. Он вторгся в пределы существования Тедди извне, сверху. Тедди удерживали в этом темном пристанище прочные корни — он, Рыбий Пуп, был волен прийти и уйти, когда ему угодно; развлекся — и поминай как звали. В нем поднималось ощущение своей силы, значительности. Они взошли по ступенькам, и в ту секунду, когда Тайри нажал на звонок, вспыхнули уличные фонари.

— Школу не запускай из-за этого, сын, — предупредил его Тайри.

— Понятно, — стараясь справиться с волнением, ответил Рыбий Пуп.

Большая темнокожая женщина в облегающем черном платье распахнула дверь.

— Кого я вижу! — воскликнула она, обнажая в улыбке белые зубы. — Тайри! И сынка никак привел?

— Угадала, Мод, — сказал Тайри.

— Заходите, милости просим.

Они прошли за ней по коридору в просторную гостиную. Пуп не раз слышал полные недомолвок разговоры о достоинствах живого товара, которым торгует Мод Уильямс. Дочка у Мод училась в средней школе, ее звали Вера, она была высокая, ладная, и мальчишки возбужденно шушукались ей вслед.

— Располагайтесь поудобнее, — струился густой голос Мод. — Сейчас подам чего-нибудь выпить, правильно, Тайри?

— Догадлива ты. — Тайри шлепнулся на диван и, крякнув, вытянул ноги. — Присаживайся, Пуп.

Рыбий Пуп чинно опустился на краешек стула и огляделся. Обычная обстановка, опрятно — и это публичный дом? Он поймал на себе изучающий взгляд Мод, хитроватый и самодовольный, — она потупила голову и переступила с ноги на ногу, показывая всем своим видом, как ей приятно.

— Я уж и то раскидывала мозгами, Тайри, когда же ты мне его доверишь для выездки. — Посмеиваясь, она утицей выплыла из комнаты.

— Видал? — небрежно заметил Тайри. — Страсть как рада угодить тебе.

Рыбий Пуп через силу изобразил на лице бледную улыбку.

— Кто, она? — переспросил он. — Пап, ее мне не надо.

Из горла Тайри выплеснулся смех.

— Вкуса тебе не занимать, я погляжу. Не бойся, сын. Разве что сам захочешь, а так она тебе подберет какую-нибудь из одногодочек.

— И на них можно посмотреть сначала?

— Конечно. Поболтай с ними. Торопиться некуда, сынок.

— А дорого это обойдется, пап?

— Насчет этого не беспокойся. Мод тебе всегда поверит в долг.

Рыбий Пуп глотнул. Целый свет был, по милости Тайри, к его услугам.