— Здравия желаем, капитан.

— Привет, ребята. Это и есть твой слабонервный, Клем? — спросил капитан.

— Он, капитан. Собственной персоной.

— Подшутить надо мной сговорились, наверно, — усмехнулся капитан.

— Ей-богу, нет! — Лейтенант прищелкнул пальцами. — Р-раз — и лежит без памяти.

— Что-то не верится, — сказал капитан.

— А вот посмотрите, — сказал Клем.

В руке у него опять был нож, и опять его лезвие было направлено Пупу в пах. Рыбий Пуп уперся взглядом в острие ножа, рот у него открылся, дыхание участилось.

— Держись, ниггер! На этот раз шутки по боку — отхвачу, запихаю тебе же в пасть и зашью к чертовой матери! — прорычал Клем, подскакивая ближе.

Все повторилось в точности как прежде, но с тою разницей, что теперь Рыбий Пуп превозмог трижды испытанные ощущения. Уже надвинулась черная завеса, уже немели руки и ноги, но где-то в глубине, не подвластная ничему, твердым желваком засела ненависть. Рыбий Пуп моргнул и снова вперил взгляд в острие направленного ему в пах ножа. Его раздирал страх, но голова оставалась холодной и ясной.

— Чего дожидаешься, любимец публики? Неужели трудно упасть в обморок, когда просят? — свирепо сказал Клем.

Рыбий Пуп медленно поднял усталые глаза и посмотрел прямо в лицо белому.

— Ха! Похоже, ниггер-то меня больше не боится.

Рыбий Пуп смотрел на него, не говоря ни слова.

— Ведь самое дорогое отрежу, ниггер!

Рыбий Пуп по-прежнему не опускал глаза. Клем отвел нож и отступил.

— Не желает, будь он неладен. — Он досадливо сплюнул.

В камере рассмеялись с облегчением.

— Попривык он к тебе, Клем, — сказал лейтенант.

— Да он вас с самого начала водил за нос, — насмешливо проворчал капитан.

Рыбий Пуп смотрел на них угрюмо. Пускай хоть убивают, с обмороками у него покончено на всю жизнь. Никогда больше он не даст так надругаться над собой. Он следил, как Клем, щелкнув, убирает лезвие, прячет нож в карман и подходит, заглядывая ему в глаза.

— Ты на меня не обиделся, ниггер? — спросил он негромко.

Рыбий Пуп сидел, не меняя выражения лица.

— Это я так, ниггер, шутки шучу. Я у тебя, чернявенький, волоса не трону на голове, ты же знаешь, верно?

Хоть бы уж звуки этого ненавистного голоса не долетали до его ушей!

— Ладно, пусть его слегка очухается, — сказал капитан.

— Правильно. Он свое получил, — сказал лейтенант.

Смеясь, переговариваясь, они потянулись из камеры. Рыбий Пуп провожал их глазами. Один, отстав немного, задержался у забранной решеткой двери и остановил на нем долгий взгляд. Потом горько усмехнулся.

— Мужчину сегодня из тебя сделали, а, паренек? — пробормотал он и вышел, захлопнув за собой дверь.

За оконной решеткой сгустились сумерки, и Рыбий Пуп, сидя в мрачном раздумье, вспомнил, что с утра ничего не ел. Нервы у него были натянуты, он вздрагивал от малейшего шороха — взвинченный после всего, что натерпелся, он не мог расслабиться, казалось, в каждом углу затаилась опасность и выжидает, готовая застигнуть его врасплох. Сколько же его еще продержат в тюрьме? И что случилось с Тони? Избили его? Или, может быть, отпустили домой? Почему это белые не обратили особого внимания на Тони, а привязались к нему одному? Он уже было задремал, но тут зарешеченная дверь отворилась и полицейский впихнул в камеру сонного, спотыкающегося Тони.

— Принимай корешка, артист! — прокричал, запирая дверь, полицейский.

Приятели остались одни. Обоим было неловко, оба держались настороже и не знали, с чего начать разговор. Поговорить хотелось ужасно, но что тут скажешь, когда самому так трудно разобраться в собственных ощущениях. То, что Рыбий Пуп вынес за эти шесть часов, перевернуло и опустошило всю его душу, сидело в нем холодной непрожеванной глыбой, которую никак не переварить. Кроме того, была задета его гордость — ранимый и самолюбивый, он содрогался, представляя себе, с каким презрением должен смотреть на него Тони после того, как он лишился чувств, когда полицейский пригрозил его кастрировать. А что я мог поделать, горько оправдывался он перед собой. Я же не по своей вине терял сознание… Хорошо еще, что Тони увели из камеры до того, как над ним начали измываться снова. Непонятно, зачем это все белым надо?

— Лупили тебя? — грубовато спросил Тони, не умея выразить приятелю свое сочувствие.

— Не-а, — с наигранной беспечностью отозвался Рыбий Пуп. — А тебя?

— И меня нет.

— Меня так только, попугать хотели… ножом этим, — с запинкой признался Рыбий Пуп.

— Чего они, интересно, привязались к тебе? — нахмурясь, спросил Тони.

Подсознательно и не вполне отчетливо Рыбий Пуп догадывался, почему для истязаний был избран он: не столько даже его избрали, сколько он сам преподнес себя своим мучителям в качестве жертвы. Его властно толкало к ним в руки ощущение своей вины, истоком которого была фотография белой женщины у него в кармане. Однако все это он понимал не настолько, чтобы внятно объяснить другому. И как видно, он действительно становился мужчиной, потому что в ответ сказал лишь:

— Не знаю.

— Плевать, не обращай внимания, — с деланным смехом отмахнулся Тони, желая умалить их общий позор. — Может, дразнили нас, и больше ничего.

— А? Ну да. Возможно, — принял Рыбий Пуп это сомнительное истолкование, хоть он-то знал, как недолго было «задразнить» его таким образом до смерти.

Около девяти вечера дверь отпер чернокожий лысый мужчина в белом кителе и, шаркая, внес в камеру сандвичи и два пакета с молоком.

— Вы здесь работаете? — почтительно спросил Рыбий Пуп.

— Я-то? — переспросил мужчина надтреснутым тягучим голосом и хмыкнул. — Нет, брат. Я просто расконвоированный, вот и все. Староста.

— Вы в тюрьме сидите, вроде нас? — спросил Тони.

— Угадал, сынок.

— А что с нами сделают, не знаете? — наивно спросил Рыбий Пуп.

Лысый староста с сомнением оглядел их, как бы прощупывая, и безучастно проскрипел:

— Это смотря в чем вы провинились…

— Мы — ни в чем, — в один голос объявили Рыбий Пуп и Тони.

Староста поглядел на них, дурашливо выкатив глаза, и залился протяжным, нарочито бурным смехом, от которого его под конец скрючило в три погибели, как будто он отколол колено диковинного танца.

— Серьезно? — спросил он с язвительным сожалением. Он отер губы тыльной стороной руки и, покачивая головой, продолжал нараспев: — Мы эту сказку слышим от всякого, кто бы сюда ни попал. Если поверить, выходит, во всей тюряге нет человека, чтобы в чем-нибудь провинился! Все до единого невинны как младенцы!

— Но мы-то просто играли! — жалобно сказал Тони.

— Играли, и больше ничего! — подтвердил Рыбий Пуп.

— Правда? — Тягучий голос старосты был полон недоверия. — И в какие же игры вы играли? А знаете, сколько народу перевешано на этом свете, и тоже ведь просто играли. Вот и Крис Симз, бедняга, сидел здесь в тюрьме, пока не впустили толпу и его не выволокли наружу, и слышал я, как он стонал и плакал в своей камере. Все твердил белым, что, дескать, просто играл с той белой девкой, никому не хотел зла и не сделал ничего плохого. И все одно его убили!

— Нет! — Рыбий Пуп вскочил и, срываясь на крик, вновь видя на столе под беспощадным электрическим светом обезображенное тело Криса, стал горячо объяснять: — Тут белые девушки не замешаны. Мы просто играли на чужой земле, только и всего. А хозяин там — белый. Это называется нарушить частное владение…

Староста быстро отступил, вытаращился еще больше и отвернулся, качая головой, бормоча предостерегающе:

— Ой, не горячись, парень, не теряй ты головы, когда сидишь в тюрьме. — Он опять повернулся к ним и кисло прибавил: — Увидят белые, как ты распалился, и уж точно подумают, что, значит, сильно виноват.

— А все равно белые девушки тут ни при чем. — Рыбий Пуп не мог удержаться, чтобы еще раз не отвести обвинение. Он сел и, еле справляясь с возбуждением, поглядел на старосту.