Пока ехали, разговор шел легко. Не надо было на нее смотреть, я старался не отрываться от дороги. Она заметила, что с мужчинами трудно говорить про женщин, ведь никто из мужчин женщиной стать не желает, если только он не гомосексуалист, и я улыбнулся, закивав.

— Зависть тут помогла бы.

— Когда я была близка с вашей Сильвией, этот афоризм был у нас в ходу. Кто всего больше не похож на мужчину?

— Женщина.

— А знаете, если бы вы с Сильвией сразу познакомились, так все ваше расследование тут же бы кончилось. Вы это ясно поняли?

— Конечно. Да я с самого начала знал.

— Для Сильвии это проклятье было, что она женщина. Вот в чем мы с ней несхожи. Может, еще и оттого, что она такая умная, не мне чета. Я-то просто это приняла как факт, что тут поделаешь. А Сильвия не могла — и жить по-настоящему начинала только тогда, когда ей не напоминало, ничто не напоминало, кто она такая. Ей просто надо было, чтобы никаких следов этого не осталось. И тогда она ощущала себя свободной.

— Я такой же, — сказал я.

— И вы тоже себе отвратительны, как Сильвия была себе отвратительна. Так, мистер Маклин?

— Почти всегда. Да, почти без исключений.

Пообедали мы на Пятьдесят второй, в ресторанчике «Двадцать плюс один», и, глядя, как она входит в это заведение, где явно была не в первый раз, как на нее все пялятся, особенно двое, сидевшие за стойкой, я ею просто любовался. Пусть перешептываются у нее за спиной, она к такому привыкла. Гордая, прямая, словно шомпол проглотила, а лицо — многолетние тренировки — настоящая маска, можно подумать, оно закрыто тонкой пуленепроницаемой пластиной, но за ней что-то, наоборот, мягкое, я просто физически чувствовал, как эта пластина давит на нежные ткани. Девочкой она жила в крохотном городке среди прерии, называвшемся Джерико, это в Северной Дакоте. Отца се насмерть забила взбесившаяся лошадь, когда ей было семь лет, и Джейн это запомнила на всю жизнь. Год спустя покончила с собой ее мать. Подобно Сильвии, она никогда для себя не просила одолжений в мире, с которым ее ничто не связывало, как и мир с ней, и если будни сиротского приюта, где прошло ее детство, были чуть краше атмосферы того жуткого дома, который был родным для Сильвии, то различие, право же, слишком невелико.

Принимая заказ, официант так перед ней и стлался, явно пережимая, и она заметила, что я смотрю на этого официанта с недоумением.

— Люди ничего не забывают, — пояснила она. — С возрастом это начинаешь понимать. Я тоже ничего не забываю. Мерзавец он, конечно, но помнит — от меня можно ждать хороших чаевых.

— Неужели нельзя по-другому? — спросил я.

— А вы как считаете, мистер Маклин? Нельзя, наверное. Знали бы вы, сколько раз ко мне являлись, пытаясь шантажировать. А по телефону сколько вымогателей звонили. Вам случалось такое пережить: снимаешь трубку, а тебе вкрадчивым голосом гадости говорят пополам с угрозами? Я-то знаю, что это такое. Но ничего, я и мужа своего знаю, поэтому так уверена — не выйдет у них, зря стараются. Нет, по-другому нельзя, некуда от этого убежать, некуда. От себя ведь не убежишь. Никому пока что не удалось.

— А Сильвия? Вы с ней об этом говорили?

— Конечно. Надо вам рассказать, какие у нас с ней были отношения. Она прямо герцогиней какой-то заявилась в этот бордель, омерзительный, кстати, бордель, еще и потому, что делали вид, будто это не бордель, а что-то такое особенное; и Молли Бэнтер, сука эта старая, все верещала, мол, она нам просто как родная мать, а сама по двадцатке себе брала с каждого клиента. Хотя нет, какая герцогиня. Просто у нее как будто повязка на глазах была, хотя все ведь видела, абсолютно все. Я, мистер Маклин, научилась собой управлять, так что по моему лицу никто ничего не угадает, а она — она так сделала, что душой была далеко-далеко. Сидит себе, книжечку читает, а когда Молли явится с клиентом, книжку свою захлопнет и все, что требуется, выполнит, только старается побыстрей отделаться, чтобы снова поскорее за чтение, как будто и не отвлекали ее. Можете себе представить, как другие девочки на нее смотрели. Сначала изводить ее пытались, только не вышло, к ней не больно-то подступишься. Пусть себе говорят, что хочется, она все равно не здесь.

— А вам как удалось к ней подступиться?

— Надо же ей было где-то жить. А у меня двухкомнатная квартира была на Пятьдесят седьмой, у Ист-ривер, ну, я и говорю ей, давай вместе, а плату пополам. Девочки-то на нее быстро рукой махнули. Может быть, мы с ней немножко больше были похожи друг на друга, чем на остальных. Я ведь тоже так считала: главное — это терпению научиться, умению забывать, и нужно без вульгарности этой, без сквернословия, тогда, как знать, вдруг и вырвешься со временем. И будет словно дурной сон, который кончился.

— Сильвия тоже так думала?

— Старалась. Только вот ночью было плохо — мечется во сне, стонет, кошмары у нее случались раза по три в неделю, кричит, словно ее дьяволы четвертуют. Иногда она просто боялась заснуть, так целую ночь и сидела с книжкой, пока сон не сморит. Поэтому с клиентами ее на всю ночь оставлять нельзя было. Один раз бразилец, богатый был человек, говорят, миллионер, ее до полусмерти избил, потому что у нее кошмар начался и она его разбудила своими криками, он никак успокоить ее не мог, ну и взбесился. Все это я позже узнала. Ей во сне всякие ужасы вспоминались, которые она пережила в Мексике, а в Мексике ей досталось уж точно, не приведи Бог. Вы ясно себе ее представляете, мистер Маклин? Только правду скажите.

Я молча смотрел на нее, словно онемев. Принесли заказанное, но есть совершенно не хотелось.

— Вам как кажется, мистер Маклин, сильная она? Упрямая? Все может вынести, ничто ее не сломит, так? А ведь на самом-то деле все это выдумки одни были, мистер Маклин, самые настоящие выдумки, ничего больше.

— А как вышло, что вы от Молли Бэнтер ушли? — спросил, наконец, я.

— Вы бы у Сильвии тоже это спросили?

— Наверное.

— Сами-то вы как думаете, мистер Маклин? Большая радость — служить девочками по вызову. Когда-то у всех терпение кончается. Знаю, знаю, о чем вы думаете, зачем, мол, вообще соглашались. Да, зачем? А вам бы самому сообразить, вы вот тоже за поручение это взялись не по охоте же, правда?

— Все понятно.

— И что же дальше, мистер Маклин?

Я пожал плечами.

Они устроились официантками в большом ресторане — с десяти до восьми, десятичасовой рабочий день, обещали, правда, перерыв на два часа с трех до пяти. Но на самом деле перерыва не получалось, в эти часы приходили дамы, закончившие обход магазинов, забегали наскоро перекусить шатавшиеся по центру, приводили детей выпить стаканчик сока. С чаевыми у них выходило долларов по пятьдесят в неделю, кроме того, бесплатно кормили. За квартиру надо было платить сто двадцать пять долларов в месяц. Подумывали снять другую, но как-то не получилось. Тяжелая была работа, всего один выходной. Домой они обычно добирались часам к девяти вечера, так и валились на постели. Джейн включала радио и слушала песенки. Сильвия пыталась читать, но хватало ее всего на несколько страниц. Гостей у них почти не бывало. Ухажеров тоже.

Так прошло с полгода, и тут некий Херман Симан, управлявший этим рестораном, выяснил, что раньше они работали у Молли Бэнтер.

(Как? — вот что мне хотелось бы знать. Как такое можно выяснить?)

А всегда выясняется. Шепотки, пересуды — это ведь не остановишь, непременно кто-то встретится, приставать начнет, дескать, раньше ты за деньги не больно-то ломалась. Да тут еще поднялся этот скандал с заведением Молли Бэнтер, все про это одно и говорили. Нет, их не уволили. Херман Симан умел ценить хороших работников, а эти к тому же были красивые. У Хермана этого, рассказывала мне Джейн, просто голова кругом шла: надо же, сразу две девочки из заведения Молли, каждый день он их видит. И в конце концов он как-то полез к Сильвии, когда она доставала скатерти из шкафчиков в дальнем конце коридора.