— Все равно они какие-то заурядные.

— О, моя консервативная дочь! — Элли достала из сумочки помаду и зеркальце и нарисовала себе такое злобное лицо, какое напугало бы и лошадь. — С возрастом это пройдет, не сомневаюсь. Так, меня некоторое время не будет, как говорил капитан.

— Какой капитан?

— Тот капитан. Капитан Оутс[6].

— А-а.

— Очень галантный джентльмен. Так, не забудь поесть, ты слышишь меня? В холодильнике есть салями.

— Ты же знаешь, я ненавижу салями. Все эти гадкие белые кусочки.

— Тогда ешь сыр. Или возьми один из моих диетических наборов.

Вместо ответа Джуин ткнула себя пальцем в горло и скосила глаза к носу.

— Ну-ка, поцелуйчик. — Элли подставила щеку, и Джуин якобы чмокнула ее. — Ты тут справишься сама?

— Конечно, справлюсь. Я ведь не совсем беспомощная, ты же знаешь.

— Знаю, радость моя. — Элли помедлила секунду, задумчиво глядя на дочь. Она думала о том, что Джуин удивительно похожа на отца, на добренького Тима, который по-быстрому оплодотворил Элли, а потом, как и договаривались, исчез с горизонта. Забавно, что, несмотря на все усилия Элли, несмотря на отсутствие Тима, Джуин все равно оставалась творением отца, а не матери. Очевидно, из этого парадокса можно было бы сделать интересные выводы о врожденном и привнесенном, но Элли было не до этого.

— Передашь от меня привет… Кейт? — Балансируя на одной ноге, как аист, Джуин изучала грязную сморщенную подошву другой ноги.

— Обязательно.

— И еще… сама знаешь кому.

— А, конечно.

Джуин вышла с матерью на крыльцо.

— Не пей много, если собираешься сесть за руль, — попросила она, не особенно, впрочем, надеясь, что мать последует совету. — Если выпьешь лишнего, лучше останься у Кейт на ночь.

— Ох, ну спасибо тебе огромное. Так вот за кого ты меня принимаешь? За безвольную алкоголичку?

— Хочешь сказать, что никогда не напиваешься?

— Бывает, но очень, очень редко. По особым случаям или по праздникам.

— Ты напиваешься в стельку. Все время. До бесчувствия. Пожалуйста, мама, будь осторожнее.

— Я всегда очень осторожна. Пока! — И Элли, наклонившись вперед, чтобы не сверзиться с четырехдюймовых каблуков, направилась к своей спортивной «тойоте».

Джуин, оставшаяся с Маффи на крыльце, услышала, как взревел мотор, как стартовала машина, оставляя за собой запах горелой резины. А через несколько секунд с проезжей части донесся визг шин и раздраженные автомобильные сигналы.

Ну, что теперь? Она поднялась на второй этаж, чтобы помыть то немногое, что осталось у нее от волос.

— Если ты так уж хочешь знать, — сказала Элли, — то это Мартин Керран.

— О господи, — рассеяно ответила Кейт, которая хотела знать о последнем амурном приключении Элли лишь постольку, поскольку той хотелось рассказать об этом. В действительности, если бы у нее был выбор, она бы предпочла остаться в неведении. Эти откровения камнем ложились на ее совесть. Ей тут же вспомнилась Руфь Керран, жена Мартина. Кейт всегда испытывала симпатию к этой женщине, чей рецепт penne[7] с томатами и творогом, записанный на обратной стороне старого чека, она использовала уже не раз и с большим успехом. А вдруг они случайно встретятся? Как она будет смотреть Руфи в глаза? Кейт совершенно не хотелось быть причастной к этому обману.

— Руфь ведь тоже не ангел, доложу я тебе. — Элли прочитала выражение лица Кейт и тут же попыталась оправдаться.

«Может, и нет», — допустила Кейт. Но все же было что-то ангельское в широко посаженных незабудковых глазах Руфи, в ее удивительно спокойном (потому что она ни о чем не догадывается?) выражении лица — трудно было поверить в то, что она была грешна.

— И кроме того… — Элли плеснула в свой измазанный помадой стакан довольно щедрую порцию шампанского «Пайпер Хайдсик», которое она купила по дороге, чтобы отметить «новообретенную свободу Наоми». Шампанское, налитое столь небрежно, вспенилось, как пенка для бритья, и медленно истаяло в неудовлетворительную малость. — Нет, ты посмотри, как я себя обделила. — С большей аккуратностью она долила свой стакан. — Кроме того, блаженны неведающие.

— Хм.

— И что значит твое хмыканье?

— Оно значит, что это чушь. Так не пойдет, Элли. Такое не смоется. В каком-то смысле от неведения будет только хуже. Это неправильно.

Кейт вспомнила Дэвида, который наполнил несколько месяцев их совместной жизни таким количеством измен, какого другим мужчинам хватило бы на целую жизнь. Она вспомнила, с каким сочувствием смотрели на нее окружающие. И эти телефонные звонки — незнакомые женские голоса, осторожные ответы Дэвида («Боюсь, я не смогу… Да, я знаю, что говорил… Ну что ты, разумеется, я…»).

Тут же ей вспомнилось о том, как однажды в школе она весь день проходила, не зная, что подол ее юбки сзади оказался заправленным в колготки, — всплыло просто потому, что воспоминания и о Дэвиде, и о несчастной юбке хранились в ее памяти в одной большой коробке под названием «Унижения, разное».

— А что, если Руфь обо всем узнает? — призвала она Элли к ответу. — Тогда ей будет не до блаженства.

— Нет. Она не узнает. С чего бы она узнала?

— С того, что тайное рано или поздно становится явным. Кого-то увидят. Кто-то проболтается. Или останется какое-то свидетельство — гостиничный счет, авиабилет, банковская справка, трусы в бардачке, всякие такие вещи.

— Человека можно застукать, только если он сам этого хочет, — отмахнулась Элли. — Только если он сам, в глубине души, неосознанно хочет, чтобы его поймали. Чтобы его наказали, а потом простили. Или если он хочет открыть карты. Ведь если он не хочет, чтобы его поймали, то уничтожит все следы, так ведь?

«Нет, — думала Кейт, — не уничтожит, если все эти уличающие его билеты, счета и справки можно будет, проявив некоторую изобретательность, предъявить у себя на работе как отчет о расходах на компанию и получить возмещение». С каким злорадством Кейт обыскивала карманы Дэвида и выкидывала эти драгоценные клочки бумаги, которые могли бы вернуть ему деньги, потраченные на волокитство!

— Со мной и Мартином такого не случится, потому что мы оба достаточно умные, уравновешенные, трезвомыслящие и осторожные люди. Кроме того… — Еще одно «кроме того»? — …это всего лишь небольшое развлечение. Это не надолго. К Рождеству уже все закончится, как говорили про Первую мировую.

— Вот именно. И посмотри, как все обернулось.

— Хм!

— И вообще, это была американская гражданская война[8].

— Что — это?

— Война, про которую говорили, что она закончится к Рождеству. — В школе Кейт всегда слушала учителей очень внимательно, не пропуская ни слова, и теперь, будучи крайне педантичной, замечала самые несущественные детали и просто не могла не исправить самую мелкую неточность.

— Это была Первая мировая.

— Нет, гражданская. Впервые так сказали именно про нее. То есть я имею в виду, что про Первую мировую так тоже сначала говорили, но…

— Пусть будет по-твоему, — раздраженно сказала Элли, будто отмахиваясь от надоедливого ребенка. — Я не собираюсь спорить с тобой. Хватит умничать, ладно? Перестань молоть этот ханжеский вздор. А лучше смочи-ка горло «Пайпером». Уф, благородная отрыжка! — пошутила она, не сумев сдержать ее после большого глотка. — Ведь мы здесь, чтобы сплотиться вокруг нашей подруги, чтобы поднять ее боевой дух и утешить в горе!

— Ах да, Наоми. — Кейт поднялась и подошла к комоду, схватила первое, что попалось под руку — велосипедный звонок, и бесцельно позвонила. — Спасибо, — кивнула она Элли, подлившей ей шампанского. — Мне показалось, что после разговора с тобой ей стало лучше.

— С ней надо быть потверже, понимаешь? Бесполезно потакать ей, как ты это делаешь, бесполезно ходить вокруг нее на цыпочках.